После распада СССР в Россию массово мигрировали грузины, армяне и азербайджанцы. «Бумага» провела социологическое исследование, чтобы узнать, как складываются судьбы их детей в Петербурге.
Социолог «Бумаги» Серафима Бутакова поговорила с 16 молодыми людьми, родители которых переехали в Петербург из стран Закавказья. Во время глубинных интервью мы выяснили, ощущают ли они себя «мигрантами», как сохраняют связь с национальной культурой и сталкиваются ли с ксенофобией. Об итогах трехмесячного исследования читайте в нашем спецпроекте. Полный текст отчета можно посмотреть по ссылке.
Программист Нури Мамедов родился и вырос в Петербурге — в начале 1990-х его родители переехали сюда из Азербайджана. Молодой человек долгое время считал азербайджанскую культуру «аутсайдерской», а потом увлекся национальной музыкой. За несколько лет он собрал более 5 тысяч записей: от традиционных деревенских песен до современных танцевальных композиций.
Нури рассказывает, как находит редкую азербайджанскую музыку, чем его заинтересовали восточные мелодии и повлияло ли это увлечение на его самоидентификацию. «Бумага» также публикует самые интересные записи из его коллекции.
— В конце 1980-х годов, после службы в окрестностях Мурманска, мой отец решил остаться на территории тогдашней РСФСР. Он поступил на факультет Горного в Мончегорске и, проучившись там два года, перевелся в Питер.
Моя мама в то время жила в Азербайджане. Отец долгое время пытался на ней жениться: вначале она отпиралась, но позже согласилась. Примерно в 1991–1992 годах они оказались в Петербурге, а в 1993-м на свет появился я.
Фактически я родился в Петербурге, но де-юре было иначе: так как мама жила с отцом в мужской общаге, прописаться и, следовательно, получить для меня свидетельство о рождении она не могла. Тогда моя тетя по материнской линии, которая работала в военкомате города Хачмаз [в Азербайджане], решила помочь — и оформила меня задним числом в этом городе.
Я вырос в России, но азербайджанскую культуру у нас дома считали очень важной. В детстве я немного коряво строил предложения на русском, потому что родители зачастую говорили со мной на смеси азербайджанского и русского. Меня водили к соседским семьям из Азербайджана, в которых мужчины, согласно традициям, считали себя правыми только из-за своего возраста и навязывали мне свое видение [мира].
Когда я ходил в детский сад, меня дразнили «Принцессой Нури» — как название чая. Потом учился в школе, где в одном из параллельных классов процветали ксенофобские настроения. Вскоре эти небольшие проблемы исчезли, я поступил в университет телекоммуникаций имени Бонч-Бруевича, а после него стал работать в сфере IT.
Тем не менее долгое время азербайджанская культура казалась мне странной, аутсайдерской. У нас дома было азербайджанское телевидение, которое меня заставляли смотреть, чтобы улучшить владение языком, а я считал его противным и похожим на цирк. Национальную музыку Азербайджана я воспринимал как какое-то гортанное блеяние — но даже не как у бурят, а ближе к йодлингу (пению без слов с быстрым перемещением из октавы в октаву — прим. «Бумаги»). Но вскоре это изменилось.
Примерно с первого курса университета меня заинтересовала странная музыка: от экспериментального рока и джаза до электроники и академических композиций. Мне было интересно, как это может звучать, и я слушал новые и новые композиции.
Постепенно я подобрался и к восточной музыке, но сначала рассматривал ее просто как другую странную музыку. Среди нее, конечно, нашлось много азербайджанских песен, и я решил поэкспериментировать, послушав их. Правда, сначала даже не всегда знал, что эту музыку создавали в Азербайджане.
Один из первых альбомов, которые меня заинтересовали, — это архивный релиз 1970-х годов с обложкой, на которой была изображена девушка с восточной внешностью, — я нашел его на форуме. Это оказалась очень красивая музыка, и я решил почитать про нее: выяснилось, что найденный мной альбом записала поп-певица Гугуш — иранская азербайджанка.
Параллельно я наткнулся на азербайджанский джаз — например, Вагифа Мустафа-заде, который очень известен в музыкальных кругах. Вскоре стал слушать азербайджанского композитора Кара Караева. Постепенно меня затянула именно азербайджанская музыка. Когда родители узнали, что я это слушаю, очень обрадовались. А когда поняли, что я слушаю то, что они не знают, — даже удивились.
Я понимал, что мне легче изучать азербайджанскую музыку, так как я знаю язык. Но поначалу мне всё равно было сложно оперировать теми же художественными выражениями, что я слышу в песнях. Когда я стал преодолевать этот [языковой] барьер, то подобрался к более серьезным [национальным] композициям — и они меня заворожили.
Для меня открылся новый мир — с другими правилами и другой музыкой. Я стал читать научные статьи про азербайджанскую музыку, пытался понять, как она устроена.
Публично я ставил собранную музыку лишь [в апреле 2019 года] на «Фонотеке» («Фонотека.live» — регулярные встречи в Открытой гостиной библиотеки имени Лермонтова для совместного прослушивания музыки и саунд-арта — прим. «Бумаги»). Не знаю, как к моему увлечению относятся азербайджанцы Петербурга. Но до сих пор я не встречал других людей, которые тоже собирают азербайджанскую музыку.
Почти всю музыку, которая мне нравилась, я сначала находил на музыкальном форуме Funky Soul, на главной странице которого выкладываются ссылки и посты со встроенными композициями и альбомами. В 2010–2011 годах я слушал там практически всё, что попадалось.
К 2013–2014 годам я уже, кажется, нашел и прослушал большинство известных восточных композиций и стал скупать что-то интересное в разделе музыки на Apple Store: за всё время потратил около 10 тысяч рублей. Тогда же я слушал LastFM, где иногда попадалось что-то интересное, сидел на восточных форумах и блогах. Там я даже выискивал записи одного и того же произведения в нескольких вариациях, — чтобы посмотреть, как еще это можно было спеть.
На прослушивание и изучение азербайджанской музыки я тратил по одному–три часа ежедневно после работы. В какой-то момент стало понятно, что мне нужна группа-«аудиоконспект» [в соцсетях], куда я мог бы сливать всю музыку, которая у меня была, чтобы она не пропадала просто так.
Мой первый паблик назывался şərab («шараб») — туда я ежедневно постил восточную музыку, созданную в самых разных регионах: от России до Турции. Там набралось 600 человек. Но нас стали репостить всякие дэнс-группы — так как эта музыка во многих случаях была религиозной, а я был максималистом, я удалил всех подписчиков (в группе Нури была собрана в том числе музыка, которую в Азербайджане считают высокодуховной — прим. «Бумаги»). А позже, поняв, что не могу обработать весь собранный там архив из-за его разнородности, создал второй şərab — только с азербайджанскими композициями.
Я не позиционировал свое увлечение как коллекционирование. Конечно, мне было интересно искать какие-то редкие записи — их я тоже выкладывал в свои паблики. До сих пор у меня нет категоризированной аудиотеки. Можно сказать, что наиболее полная аудиотека у меня в текущем şərab.
Я прослушал около 5 тысяч записей [музыки] Востока, 2 тысячи из которых — азербайджанские. Самые ранние из них — 1912–1918 годов создания. Так как многое удаляется даже с форумов, мой şərab — единственное место в [русскоязычном] интернете, где представлены некоторые азербайджанские произведения.
Сейчас мне уже сложно находить что-то новое, но я подписан на ютьюб-каналы детей и внуков азербайджанских музыкантов. Туда они выкладывают огромное количество оцифрованной музыки, не изданной вообще или не представленной до этого в интернете.
Когда-то я грезил, что смогу рассказать в паблике о структуре классической музыки Востока, ее традициях и других вещах, о которых читал в научных статьях. Но потом понял, что мой письменный русский язык не позволяет это сделать на том уровне, на котором я хотел бы это видеть.
Для меня было сложно погружаться в совершенно незнакомую сферу [азербайджанской музыки], искать какие-то записи, находясь вне контекста. Поначалу это вызывало кучу трудностей, но мне было интересно.
При этом я не могу сказать, что это увлечение меня сильно изменило. Я до сих пор не ощущаю себя ни азербайджанцем, ни россиянином, ни космополитом. Казалось бы, у меня был большой путь: от полного неприятия культуры до небольшого безумия на почве азербайджанской музыки. Но это просто мое увлечение, сам я — нечто другое, не входящее в рамки одной национальности.
В какой-то момент я понял, что у меня было желание найти в этой музыке себя как азербайджанца, но этого не произошло. Но зато как хобби со мной это останется надолго.
Сейчас я понял, что за семь лет пропустил достаточно много нового в музыке вообще — и хочу это наверстать. Мой интерес не то чтобы угас: я по-прежнему люблю азербайджанскую музыку, но слушаю ее в умеренных количествах.
Теперь я хочу не просто выкладывать в паблике посты с посылом «посмотрите, как крута традиционная музыка», но и раскрывать новые смыслы: публиковать в одной подборке что-то, как мне кажется, подходящее друг другу по смыслу, иллюстрировать это подходящей картинкой.
Я планирую использовать в паблике материалы со всего мира, чтобы дополнить азербайджанскую музыку и придать ей новое значение. Не подсвечивать «этничность» и «традиционность», а использовать работы современных художников и фотографов, которые нашли во мне такой же отклик, как и музыка, которой я собираюсь делиться.
Мне хотелось бы, чтобы эта [национальная] музыка находила слушателей не только среди азербайджанцев, которые во многом уже в теме (в этом минус — они эту музыку, возможно, воспринимают в каком-то одном контексте), но и в целом — среди людей, интересующихся музыкой во всем ее разнообразии.
В азербайджанской музыке есть много того, за что можно ухватиться. Вот несколько примеров:
- Азербайджанская музыка многообразна: как традиционная и бардовская музыка деревень, так и танцевальная, исполненная на национальных инструментах, и академическая. Нельзя вычленить что-то одно и сказать, как она развивалась: у каждого жанра есть что-то свое, что можно долго изучать.
- Многое в азербайджанской музыке — импровизация. Есть каноны и мотивы, на основе которых импровизируют в самых разных жанрах: от деревенского фолка, в том числе игры на зурне (деревянном духовом инструменте, который представляет собой трубу с раструбом и восемью-девятью отверстиями — прим. «Бумаги»), до мугамов (жанра профессиональной народной музыки — прим. «Бумаги»). Это проявляется и в музыкальных дастанах — чем-то вроде нашей былины или сказа: такие произведения могут длиться от 20 минут до нескольких часов, в них меняются музыкальные циклы и так далее.
- Азербайджанской традиционной музыке не свойственен академизм. Но есть мугам — многочастные вокально-инструментальный жанр с собственной системой ладов и правил построения музыкальных мыслей, одним из которых является «суал — джаваб». Произведения в этом жанре многочастные, и этим они напоминают сложные формы европейской музыки. Имеются примеры сочетания принципов симфонической музыки и азербайджанского мугама — так называемые симфонические мугамы, например «Шур» Фикрета Амирова или «Раст» Ниязи.
- С приходом Советов азербайджанская традиционная музыка упростилась, во многом стала бытовать только на свадьбах. У нее поменялся пласт слушателей, в целом мероприятия, на которых ее играли, стали короче. При этом в советское время начал цвести джаз: в 1930-е годы появились крупные джаз-банды и оркестры, ставшие впоследствии очень популярными.
- Сейчас, с приходом новых технологий, в азербайджанской музыке изменился инструментарий. Например, свадебная музыка может исполняться на синтезаторах, гитарах и других инструментах. На местных композиторов повлияли западные, поэтому меняются даже традиционные мотивы. Например, сейчас драм-машины используют в мейхане — музыкально-поэтическом азербайджанском творчестве с четким ритмом: как, например, в популярном видео «Ты кто такой, давай до свидания».
Пять записей, которые собрал Нури Мамедов
