«Страх всегда перевешивает». Почему студент, исключенный из ансамбля СПбГУ (якобы) за гомосексуальность, покинул Россию

— Вы не раскрываете, куда уехали?

— Да. В Европе маленькие страны, в них не так много центров для беженцев, сразу станет ясно, где я, — вплоть до адреса.

— Почему вы решили уехать?

— Кому я ни рассказываю, мне говорят: ну а что ты, вроде же ничего такого с тобой не случилось. Ну а что, мне нужно ждать, чтобы что-то случилось?

Я устал, наверное. Очень тяжело психологически: страх, давление. Когда тебя в полицию вызывают, звонят оттуда, гомофобы пишут в соцсетях. «Царьград», 78-й канал, «РИА ФАН» и «РИА „Катюша“» пишут про меня «содомит пытается разрушить Россию и традиционные устои по плану Сороса». Люди комментируют, лайкают, репостят. Это даже не оскорбительно — это страшно.

Я никогда не считал себя ЛГБТ-активистом. Не работал ни в одной ЛГБТ-организации. Есть люди, которые что-то делают для ЛГБТ-сообщества, а я ничего не делал, я просто занимаюсь творчеством. А меня обвиняют в том, что я ЛГБТ-активист, навешивают клеймо. Я просто обычный человек.

Это связано с тем, что я баллотировался в [муниципальные] депутаты в 2019 году от партии «Яблоко». Раз баллотировался в депутаты — значит, точно активист. Хотя я просто попробовал [избраться].

— Вы упомянули про гомофобов в соцсетях — вам поступали угрозы?

— В том и дело, что вроде ничего такого не поступало. В то же время есть известный гомофоб Тимур Булатов. Он мне написал, что нет смысла со мной физически расправляться — разделаемся с тобой по закону. Вот это угроза или нет? А после этих слов некая гражданка Жирина подает на меня обращение в разные инстанции.

— Как происходило ваше общение с полицией?

— Да нормально. Там тоже работают люди. Там нет ЛГБТ-активистов и гомофобных активистов, нет радикальных взглядов — просто обычные люди. Им без разницы, им просто направили это обращение, они его просматривают.

В этом обращении был скриншот одного поста. Они могут по этому обращению меня оштрафовать, например. Но насколько я знаю, несколько административных дел складываются в уголовное. Потом они могут меня оштрафовать еще за десять постов — и привлечь к уголовной ответственности.

— То есть вам казался реальным сценарий с уголовным делом?

— Конечно. Когда вас приглашают в полицию, когда вы реально приходите в участок — значит, всё что угодно может стать реальным.

— Вы обращались к кому-нибудь за поддержкой? Может, к ЛГБТ-организациям или людям, которые тоже подвергались травле?

— Не поверите — я обратился к психологу от СПбГУ. Было четыре бесплатные консультации в течение четырех недель. Это он [психолог] навязал мне мысль, что я должен уехать из России. Он подбивал меня к этому, хотя я пришел с вообще другим запросом и говорил о другом.

— На ваш взгляд, это было желание помочь? Или психолог скорее навредил своим советом?

— Не знаю. Но мне было страшно. Как бороться со страхом? В какой-то момент я подумал: да, он прав. Я уехал из России, приехал сюда — и теперь правда нет страха. Я могу дышать. У меня доходило до того, что я книгу не мог читать, — а тут я за 16 дней прочитал восемь книг.

— Понятно, что 16 дней — это небольшой срок. Но всё же как по-вашему, уехать было правильным решением? Или остались сомнения?

— Это правильное решение. Я прямо отдыхаю от стресса. Точнее стресс есть: новая страна, новый язык. Но это не тот стресс, что был в России.

— Расскажите про центр беженцев — какие у вас условия?

— Прекрасные. Живу в отдельной комнате. Тут в основном беженцы из Ирака, Афганистана, Турции. Я единственный из России.

— А какие-нибудь бытовые проблемы есть? Клопы, например…

— Нет, клопы были только в общежитии СПбГУ.

— Как проходит процедура получения статуса беженца?

— Вчера прошло интервью. Сложно — мне кажется, что создается впечатление, будто мне ничего не угрожает. Я не готовился к интервью — другие люди готовятся, что-то пишут, плачут. А я просто отвечал на вопросы. И вдруг услышал себя со стороны — и понял, что я как будто даже до «троечки» не дотягиваю. Но может это я так воспринимаю, потому что всю жизнь провел в России и многие вещи мне кажутся обыденными. Когда тебя всё время оскорбляют, ты всё время человек второго сорта, думаешь уже: «Ну и что, подумаешь». Так что я, возможно, не совсем адекватно оцениваю то, что я рассказываю, и на самом деле всё серьезно.

— Что спрашивают на интервью?

— В первую очередь спрашивают, служили ли вы в армии. «А где? А секретными данными обладаете?» Нет, говорю, — а почему вы спрашиваете? Они объясняют: извините, но вы к нам приехали жить; если бы к вам в квартиру кто-то пришел, вы бы не спрашивали?

— Какой у вас план действий, если не дадут статус беженца?

— Вообще, не знаю, не могу даже подумать. Я удивлюсь. Может быть, приеду обратно. Может быть, меня посадят, я отсижу, как Навальный, приеду снова в ту же страну и спрошу: «Ну что, теперь вам достаточно?»

— Вы как будто уже более спокойно об этом говорите.

— Абсолютно. Потому что я сейчас не в России. Я сейчас позволяю себе мысли, которые раньше боялся озвучивать.

— Вы упомянули, что вы единственный человек из России в центре беженцев. Есть чувство одиночества?

— Есть. Но что поделать, этого стоило ожидать.

— Мы обсудили, что в России было страшно, а сейчас стало легче. И всё же насколько тяжело было покидать страну? Это ведь всё равно родина.

— Очень тяжело. Были мысли, что я предатель. «Что я делаю, это большая ошибка». Но страх — это штука, которая всегда перевешивает. При этом я всё-таки не могу сказать, что я трус. Это не трусость, а страх за банальную безопасность. Может быть, я и переоцениваю ситуацию, но мне кажется, что в последнее время как-то сложно жить в России: того посадили, этого посадили, того преследуют, этот уехал…

Валентина Матвиенко в Бахрейне говорит, что нам навязывают ЛГБТ-ценности и мы этого не потерпим. А про себя я думаю: «Кто эти „вы“, которые не потерпят ЛГБТ-ценности?» 140 миллионов [россиян] — и кучка из 30 человек, которая говорит, как нам жить.