«Российская наука стала невидима». Ученые — про изоляцию от мирового исследовательского сообщества

Военные действия в Украине сказались и на российской науке. Издательства научных журналов закрывают доступ к своим сервисам для ученых из России, а в Петербурге отменили Международный конгресс математиков — теперь он пройдет онлайн. С одной стороны, российские исследователи составляют открытые письма против военных действий, с другой — ректоры десятков вузов подписывают письмо в их поддержку.

Происходит ли изоляция российской науки и с какими сложностями уже столкнулись ученые? «Бумага» поговорила об этом с исследователями из разных областей.

Диана Владимирова

палеоклиматолог, гляциолог

— Безусловно, изоляция российской науки есть — и ее довольно много. Например, была программа UK-Russian Fellowship — стипендии для молодых женщин в науке в области life science и изучения Арктики, изменения климата. Моя коллега получила эту стипендию, но ее перенесли на неопределенный срок. Есть очень большая конференция Европейского союза наук о Земле (EGU). Она проводится в Вене в апреле-мае и каждый год собирает 10–15 тысяч ученых. Они поступили максимально некрасиво: отменили возможность оплатить взнос за участие для ученых из России и Беларуси, а все уже оплаченные взносы перевели в фонд гуманитарной помощи для Украины — не спросив разрешения тех, кто их вносил. Думаю, они бы согласились.

У нас в московском институте выиграли мегагрант. По нему руководитель обязательно должен быть из-за рубежа, у нас был французский. И он отказался приезжать, хотя зарплату из России получить хочет. Мегагрант был единственным шансом в нашем московском институте построить лабораторию мирового класса (ни на один другой грант — РФФИ или РНФ — невозможно закупить такое дорогостоящее оборудование). Постройка этой лаборатории сейчас невозможна. И в будущем тоже, потому что поставки приборов и комплектующих должны были осуществляться из Европы.

Мешает курс [рубля]: приборы с ценой в долларах или евро в одночасье стали стоить в полтора-два раза дороже, грантов уже не хватает. И логистика — доставка в Россию сейчас почти невозможна. И растаможивание будет долгим и дорогим. Например, у нас закуплен один прибор — у него есть одна важная комплектующая, которую уже никак нельзя получить.

Нам нужно было ехать в экспедицию — для нее тоже нужны комплектующие из Франции, их тоже не заказать, хотя грант на экспедицию получен. А смысл туда ехать, если у нас нет оборудования?

Сейчас я вижу, что указания министерства образования и науки выглядит очень оптимистично: мы будем поддерживать молодых ученых, чтобы они поступали на работу в академические институты, у нас импортозамещение по производству. Но нужно понимать, что у нас нет такой научно-технической базы, чтобы сделать полное импортозамещение приборов. Да и просто невозможно существование российской науки внутри себя. Потому что наука — дело международное. Твое исследование должно проверяться твоими же коллегами — экспертами в этой области, и желательно, чтобы это было по всему миру, чтобы исследования соотносились с мировым уровнем. Чтобы мы не повторяли одних и тех же ошибок.

Коллеги пытаются уехать в эмиграцию, делают всё возможное, чтобы переехать. И я сама нахожусь в рабочей эмиграции — у нас международное сотрудничество, которое сейчас встало под вопрос. С началом войны мне пришлось признать, что я никогда не вернусь домой и никогда не буду работать в России. Это очень печально. Я горюю по потере дома, но возможностей, перспектив и смысла работать в российской науке, которая будет вариться внутри себя, в бедности, — нет. Я не вижу смысла хоронить свою жизнь — только если всё поменяется.

Дарья Стрекалина

инженер-физик, ведущий эксперт центра международного взаимодействия и партнерства Mega Science НИТУ «МИСиС»

— На данный момент ЦЕРН принимает решение об исключении русских коллег, однако организация делает всё возможное, чтобы сохранить нейтралитет. Коллеги из других стран беспокоятся за нас, выражают поддержку.

За месяц стоимость закупки материалов для эксперимента выросла на 20 %, а бюджет остался прежним. Придется пересматривать расходы и уменьшать количество экспериментов.

Если международное сотрудничество закроется, мы будем вынуждены перенаправить технологии на российский рынок. Очевидно, что это не простой путь, но даже тут будет много возможностей для роста. Раньше многие материалы было дешевле и проще купить за границей, а сейчас мы будем вынуждены покупать российские аналоги. Это приведет либо к монополиям, либо к росту технологий. Хочется верить во второе.

Петр (имя изменено)

биоинформатик, заведующий лабораторией, Москва

— Заметны проблемы на всех уровнях. У нас очень много коллабораций с разными странами, и каждый конкретный исследователь очень тактично подходит к этой ситуации и скорее поддерживает морально, кто-то пытается помочь реактивами, — но непонятно как, потому что транспорт уже нарушен.

Уже есть случаи неадекватной реакции — письма от редакций, что мы не будем рассматривать статьи от русских ученых или не будем обращаться к экспертизе российских ученых (например, от издательства Elsevier, есть в распоряжении редакции — прим. «Бумаги»). Адекватные редакторы оценивают статьи с точки зрения научной этики, и до сих пор никакий дискриминации российских ученых не было. Западные журналы сначала говорили: у вас было письмо ученых, которые против военной операции, мы готовы к этому прислушаться и не бить по голове всех. Но вскоре выходит письмо ректоров, которые говорят: «Мы поддерживаем военную операцию», и издательства смотрят на это совершенно выпученными глазами: до свидания, ребята. С частными исследователями — ну, возможны варианты.

Как это будет развиваться, мы не знаем. Может, так всё и законсервируется, мы будем жить и сотрудничать полулегально, можно будет что-то делать вместе, если не кричать об этом на каждом углу. Может, это будет просто запрещено — с любой из сторон. Тогда я буду печататься как частное лицо, «Вася Пупкин — частный исследователь из неизвестной страны».

Я до сих пор очень-очень горд, что работаю в российской науке, что мы в состоянии конкурировать с сильными западными лабораториями. Но теперь вынужден это прятать. Как бы лично Вася Пупкин — он прекрасный, мы с ним готовы работать, а то, что он из России, — это неприятное свойство Васи. И хорошо бы оно особенно не светилось. Пока такого нет, но система работает с большой инерцией и, очевидно, этот процесс уже запущен.

Проблемы касаются и платы за публикации. В биологии основная масса высокорейтинговых журналов требует [от авторов] большую сумму (это может быть 3–5 тысяч долларов), чтобы статья вышла в открытом доступе. Сейчас карточки не работают, мы вынуждены искать какие-то обходные пути. Легко представить, что скоро обходные пути работать не будут. И еще вопрос, разрешит ли нам российское законодательство платить деньги из нашего гранта за публикации в иностранных журналах.

Если не публиковать статью в лучших журналах, это сразу снижает ее охват среди ярких и сильных исследователей в десять, в сто раз. А биология развивается очень быстро — за год, если работу не заметили, она окажется не такой новаторской. Если наши российские работы исчезли из лучших журналов — это значит, что российская наука стала невидима. А дальше как снежный ком: стало меньше возможностей для сотрудничества, меньше узнаваемости, доверия к результатам. Все-таки за последние годы Россия очень здорово прибавила и качественно, и количественно, появилась масса ярких работ — всё это будет очень быстро деградировать.

Среди моих коллег все, кто может уехать, уехали. Все, кто может уехать в перспективе, всерьез рассматривают возможность отъезда. И если раньше я своим студентам рекомендовал оставаться в России, потому что я патриот и возможности для коллабораций и иностранных стажировок были прекрасные, — то теперь всех этих возможностей для личного роста молодого ученого просто нет.

Перспективы мрачные. Сейчас звучат мнения, что нас отрезают от журналов и финансирования, но самая мощная биология в Китае, и мы сейчас будем сотрудничать с Китаем. Я считаю, это ничем не обосновано. Те, кто уже имеет успешное сотрудничество с Китаем, они его продолжат, но в общей массе это нереалистично. Во-первых, центр научного мира в современной биологии находится в Америке. Китай по уровню публикаций достигает верхней планки чаще всего в сотрудничестве с американской и европейской наукой. Во-вторых, это нельзя сделать за пять минут: это институт репутации, долговременных горизонтальных связей, очень высококонкурентной среды — всё это не берется из воздуха.

Если мы с обеих сторон — не только с Западной, но и с нашей — говорим, что мы не хотим ни публикации, ни сотрудничества — значит, мы просто себя отрезаем от крупных и ярких проектов. И я считаю, что сделать аналог на пустом месте просто невозможно. Нужны десятилетия, чтобы выстроить такую же эффективную систему. Возможно, через 30 лет огромного финансирования науки это было бы возможно, но я не верю, что на это выделят достаточные средства.

Владимир Пимонов

физик, специалист по наноматериалам, постдок в Университете Монреаля

— Усиление изоляции я чувствую, однако в большей степени формальной, чем интеллектуальной. По вопросам науки я всё еще могу общаться с друзьями и коллегами в России, однако создание совместных проектов мне видится затруднительным. При этом я как россиянин не чувствую никакой дискриминации со стороны коллег, университета, людей вокруг. Это может быть следствием моей очень однозначной и резко негативной оценки действий российского руководства в Украине.

Я уехал из России еще 2018 году. Я хотел бы навестить свою семью и друзей, со многими я не виделся с момента отъезда. Но происходящее лишь глубже убедило меня в том, что я не вижу своего профессионального будущего в Российской Федерации, а сейчас и возможности просто ее посетить.

Оксана Тимофеева

философ

— Я занимаюсь философией. Эта наука в принципе не может существовать в отдельно взятой стране. Через период изоляции философия в России проходила во времена репрессий и идеологического контроля в СССР. Философии удалось выжить благодаря некоторым хитростям — можно было, например, продолжать исследования под видом критики западной буржуазной мысли, но в целом цена, которую моей науке пришлось заплатить за свое выживание, очень высока.

Заниматься современной философией в России становится небезопасно не только из-за ее гуманистических, универсалистских установок, но и из-за элементарного закрытия границ, отсутствия доступа к научной литературе и базам данных, прекращения международных обменов. В такой ситуации эмиграция закономерна — она позволит востребованным ученым и талантливым студентам заниматься любимым делом без идеологических и логистических ограничений.

Российская наука стремительно деградирует в сторону изоляции, и философам и другим гуманитариям приходится снова придумывать птичий язык или идти на позорные сделки с совестью. Однако сегодня ученым как никогда важно осознавать свою социальную ответственность. Для выхода науки из кризиса изоляции требуется смена политического режима и демократизация общества, поэтому важно настаивать на истине в противовес идеологической конъюнктуре и продолжать называть войну войной.