Почему 18-летние не доверяют чиновникам и полиции, но поддерживают Путина, чем в разных городах различается отношение к сексуальной свободе и ЛГБТ и как гопников и антифу сменили экоактивисты и сторонники здорового образа жизни?
Социолог Елена Омельченко, которая вместе с другими учеными НИУ ВШЭ исследовала молодежь в Петербурге, Махачкале, Ульяновске и Казани, рассказала «Бумаге» о современных молодежных сообществах и ценностях поколения 18–20-летних.
— В этом году на фоне выборов много внимания обращали на поколение 18-летних: они впервые голосовали и всю сознательную жизнь прожили при Путине. У этого поколения действительно какое-то особенное отношение к российской действительности?
— Да, конечно, у него есть значимое отличие. Мы завершили исследование в 2017 году, и в целом тенденция сохраняется: среди молодежи очень низкий уровень доверия к государственным институтам — силовым структурам, судам, банкам, Государственной думе. При этом уровень доверия к президенту по-прежнему высок — это такое противоречие. Меньше, но тоже достаточно высок уровень доверия к институту церкви — православию, исламу.
«Очень печально, что мои первые выборы такие»
paperpaper.ru
18-летние петербуржцы — о том, за кого будут голосовать, как относятся к Путину и почему узнают о кандидатах из мемов
Молодежь, особенно 18-летняя, отходит от особой проимперской идеологии — идеологии преимущества и даже превосходства русского народа. Это поколение переходит, как мы говорим, в плоскость более или менее приватной повседневной гражданственности и эмоционально окрашенного патриотизма.
Повседневная гражданственность — это гражданственность малых дел. Имеется в виду, что [человек действует], во-первых, в контексте своей группы, которой он доверяет и которая разделяет его ценности и идеи, а, во-вторых, исключительно в той мере, в которой он может что-то изменить. Государственная же политика воспринимается как нечто чуждое и далекое: то, в чем ему нет места, потому что нельзя ни на что повлиять.
— Почему президенту доверяют, тогда как политическим институтам — нет? Это связано с тем, что с судами и правоохранительными органами, в отличие от президента, молодые люди сталкиваются ежедневно?
— У 18-летних этой травмы не случилось, но травма произошла у более старших сверстников в 2011–2012 годах — из-за Болотной и всех событий после инаугурации. Тогда стало понятно, что открытая гражданская и политическая активность — достаточно рискованное предприятие, участие в котором может привести к серьезным последствиям вплоть до ограничения свободы. Отчасти это подтвердилось и в марте 2017 года.
Однако это, наверное, загадка России. С одной стороны, у молодых людей, которых мы опрашивали, достаточно высокий уровень претензий и критики в отношении власти — из-за коррупции, отсутствия прав, пропагандистского потока, идущего по официальным каналам. С другой стороны, доверие к президенту стабильно держится высоко, и, на мой взгляд, вряд ли что-то сможет это изменить.
Мы на протяжении почти пяти лет изучаем патриотические настроения, гражданское чувство, ценности молодежи. И, конечно, видим, что одна из ключевых потребностей этого возраста — 14, 18, 20, 25 лет — заключается в формировании определенной самооценки, базисных ценностей и представлений. Вопросы «где я родился, в какой семье», «в какой стране я живу», «как к этой стране относятся, уважают ли ее» влияют на формирование социальности и гражданственности. И в этой ситуации критика и осознание проблем должны восполняться какой-то позитивной картиной — чтобы примириться с тем, что я здесь живу. Это патриотизм от обратного.
В данном случае сильный президент, способный на жесткие меры, часто вызывающие негативную оценку, становится определенной смыслообразующей фигурой, которая помогает выстроить вполне себе позитивную картину мира, страны и жизни на определенный период. «Да, надо бороться с проблемами, но в ситуации коррупции, беспредела и вранья я могу действовать только на расстоянии вытянутой руки». При этом базовую потребность в безопасности, в гордости за родину компенсирует сильный лидер.
— Вы изучали ценности российской молодежи. Какие из них можно назвать основными?
— Прежде всего это потребность в новых типах коммуникации. Ценность — это не гаджет или сеть как таковые, а свойства этой коммуникации. Например, важный момент для выстраивания идентичности подростка — реакция: похвала, оценка тому, что ты делаешь. Она формируется в том числе сетевым общением: лайками, постами, перепостами. Если раньше существовала какая-то анонимизация, попытка изменить [в социальных сетях] пол, возраст, внешний вид, представить себя другим, то сейчас важно максимальное представление себя собой. И для этого нужно, чтобы окружающие — не только в сети, но и в жизни — каким-то образом давали знать, как они вас оценивают.
Наше исследование молодежных групп в четырех российских городах — Петербурге, Ульяновске, Махачкале и Казани — показало, что одной из ключевых вещей становится потребность быть активным, включенным во что-то. Активность может стимулироваться сверху: молодежной политикой, государственными программами патриотического и другого воспитания. Но молодежь часто переопределяет это для реализации своих планов и идей — например, формальное включение в волонтерские движения может помочь в карьере. Кроме того, сильно развивается низовое волонтерство и активизм в разных формах: это может быть и благоустройство двора, и помощь животным.
Другая ценность — здоровый образ жизни, который реализуется через разные практики. Во всех городах [среди опрошенных] были велолюбители, любители городского спорта: паркура, воркаута. Это тоже определенный активизм, включенность и демонстрация своего отношения к городу и экологии. С другой стороны, сюда относятся специализированные практики, такие как фитнес — это и «фитоняши», и группы в инстаграме, посвященные работе над телом. Существует также аскетизм, опять же пересекающийся с активизмом и экологией: веганство и другие формы специализированного питания, отказ от массовой еды, которая ассоциируется с эксплуатацией, капитализмом.
Еще один тренд — игровые практики: и настольные игры, и разнообразные квизы, викторины, квесты, и компьютерные игры.
— Сторонники ЗОЖ, экоактивисты, фанаты компьютерных игр — их можно назвать современными субкультурами? Или это скорее мейнстрим?
— Эти тренды характерны для всех. Например, среди анархистов и стрейтэджеров есть те, кто продвигает здоровый образ жизни, но их можно найти и среди националистически ориентированных сообществ, которые выступают за трезвость или отказ от курения.
Наши исследования показывают, что субкультуры в классическом виде уходят на периферию. Этот процесс начался достаточно давно и связан со многими составляющими — в том числе политической ситуацией: [в прошлом] в субкультурах видели угрозу и с помощью разных методов пытались с ними бороться или как-то преобразовать. Из популярных субкультурных групп остались анимэ, ролевики, реконструкторы, футбольные болельщики — хотя последних трудно назвать субкультурой, потому что это тоже такое пространство и для тех, и для других.
«Сейчас мне 28 лет, у меня жена и ребенок. Я до сих пор хожу на кладбища»
paperpaper.ru
30-летние гот, панк и эмо — о возрасте и субкультуре
Однако есть очень высокая вовлеченность в разные типы молодежных сообществ, поэтому сейчас мы используем понятие «молодежные культурные сцены». Они становятся пространством взаимодействия между субкультурами, мейнстримом и такими промежуточными группами.
Палитра разных групп очень широкая, мы обнаружили порядка 40: среди них велолюбители, футбольные фанаты, рокеры, хип-хоперы, рэперы, хипстеры, уличные гонщики, гламурная молодежь, руферы, феминистки, скейтеры, активные православные, ЛГБТ, гопники, активные мусульмане, стрейтэйджеры, косплееры, ультраправые, анархисты, граффитисты, эмо и так далее. Самое интересное, что большинство молодежи оказалось вовлечено хотя бы в одну из этих групп. По всем четырем городам мы обнаружили менее 7 % молодых людей, не относящих себя к какому-либо сообществу.
— А между этими городами были какие-то существенные отличия?
— Их очень много. Наши вопросы касались ценностного портрета компании. Значимым для самоопределения внутри компании, например, оказалось отношение к гендерному порядку, праву на сексуальную свободу, к ЛГБТ.
Мы предлагали молодежи определить профиль своей компании. Есть векторы солидарности, внутри которых [респондентам] нужно было определиться. Например: воинственность — пацифизм; лояльность власти — критика власти; демократия — авторитаризм; гомофобия — отказ от нее; гендерное равенство — патриархат; Восток, Азия — Запад, Европа; потребительство — аскетизм; патриотизм — космополитизм; сексуальная свобода — сексуальный контроль; вера — атеизм и другие.
Получилось, что компании молодежи Махачкалы в наибольшей степени выступают за сексуальный контроль, они более гомофобны, религиозны и альтруистичны. При этом в Петербурге больше, чем в Махачкале, развиты антимигрантские настроения. Конечно, это нужно аккуратно интерпретировать, потому что опрос и другие количественные методы создают фон, с которым нужно разбираться более тонко.
Интересно, что по ценностному профилю ближе к всего к Петербургу оказалась Казань — несмотря на конфессиональные различия.
— Вы сказали, что в Петербурге больше развиты антимигрантские настроения. Националистические взгляды в целом, по данным ваших исследований, распространены среди молодых людей?
— Это сложный вопрос. С одной стороны, мы видим, что бывшее очень популярным движение скинхедов еще в начале 2000-х годов сошло на нет, как ушло и движение антифа — они в определенной степени друг друга воспроизводили. С другой стороны, националистические взгляды оказались восприняты более мейнстримной молодежью и могут присутствовать в той или иной степени в самых разных группах. Но сказать, что они сильно растут, я не могу.
«А че борзый такой?»
paperpaper.ru
Кто такие «пацаны» и как они появляются в городах. Рассказывает антрополог
В России национализм тесно переплетен с антимигрантскими настроениями. Но как такового политически окрашенного национализма нет. Может меняться отношение к странам — из-за пропаганды или изменения политической ситуации. Меняется представление о врагах России под влиянием изменения политической повестки. В определенной степени представлены исламофобные настроения. Есть националистически окрашенные настроения, которые связаны с имперскими чувствами, ультрапатриотизмом. Но именно идеологический национализм — как отказ каким-то нациям в правах — в молодежной среде, особенно в поколении 18–25-летних, слабо представлен.
— Считается, что 18–20-летние меньше подвержены пропаганде, потому что попросту не смотрят государственные каналы. Это действительно так или другие источники информации влияют на них не меньше?
— Телевизор они не смотрят, но никто не отменял наличие определенных дискуссий, наличие разных сообществ в интернете. Если молодежь не смотрит телевизор, то это не значит, что она не знает про Брекзит или дело Скрипаля. Важный канал коммуникации — это офлайн-сообщества: всякие посиделки, переговоры, обсуждения. А в компаниях появляется та же риторика, [что на телевидении], поднимаются те же темы: Крым, Украина, Сирия, Америка, Великобритания. И это волнами доходит до тех, кто телевизор может и не смотреть. Информационное пространство как сообщающиеся сосуды.
Наше исследование показывает, что некоторые сети оказываются удивительным образом пересечены. Например, одни люди могут не сидеть в интернете, другие — не смотреть Первый канал, но они солидаризируются почти слово в слово с какими-то общими для них и значимыми утверждениями.
Думаю, в какой-то студенческой среде, где молодежь имеет доступ к разным типам информации и возможность сравнивать, отношение [к новостям] может быть вполне критичным. Там же, где более гомогенная среда, будут воспроизводиться мнения компании — например, в школе или семье.
— В одном из исследований вы сравнивали молодежь из городов и деревень. Между ними большой разрыв или из-за доступа к информации различий сейчас меньше?
— Полной изоляции нет. Мы изучали Петербург и Ленобласть, то есть это все-таки села, откуда молодежь может съездить в большой город. Это не то же самое, что сельская молодежь из Ульяновской или Пензенской области, у которой включение в активную городскую жизнь — с кафе и лофтами — более затруднительно. Конечно, благодаря интернету везде можно найти вполне продвинутую молодежь — возможно, даже субкультурную, разбирающуюся в музыке, кино. Для этого нет барьеров, хотя нельзя преувеличивать: доступ к нормальному интернету у нас всё равно не стопроцентный.
Но дистанция разделяет людей не только на сельских и городских. Она определяет и доступ к качественному образованию, инфраструктуре, формирует окружение. Если человек не вписывается в среду, то ему намного сложнее проживать в маленьком селе, чем в большом городе, потому что там сложнее найти подобных себе и получить какую-то адекватную ответную реакцию.
Даже на примере Ленобласти и Петербурга мы видим, что чем ближе к городу, тем больше [у сельской молодежи] включенность и тем больше ситуация напоминает городскую. Это влияет на образ жизни, представления о карьере и будущем. Допустим, видит человек будущее в развитии фермерства или в переносе каких-то городских практик в свое село — например, в открытии кафе как в Петербурге?
— Какие параметры отличают современное поколение от остальных? Это особенности потребления, отношение к власти или к самому себе?
— Это поколение digital native, то есть люди, рожденные фактически с мобильным телефоном в руках. У них другие способы освоения мира и познания себя.
Им свойственна более высокая сензитивность (повышенная чувствительность — прим. «Бумаги»), которая связана с отношением к себе, желанием продемонстрировать, кто я есть. У них нет жесткой привязки к одному месту и одной профессии, потому что это молодежь, которая очень плохо представляет будущее. Очень сложно формулирует планы дальше пяти, а то и трех лет.
Это молодежь более включенная в семью и близка к родителям. Более толерантная: наши исследования показывают, что, несмотря на достаточно жесткую официальную политическую риторику, связанную с сексизмом и гомофобией, с продвижением патриархальных ценностей, молодежь восприимчива к различиям и эксклюзивности разного рода. Современная молодежь в большей степени ориентирована на интернационализм и в меньшей — на патриотизм в политическом смысле.
Она более тревожная, с высоким ощущением опасности. Например, с точки зрения экологии это проявляется в отношении к своему телу, еде, воде, животным, в четком понимании того, что мы едим и во что одеваемся. Это и ощущение небезопасности в интернете.
