Депутат Максим Резник — об аресте за 12 июня, «победах» парламентской оппозиции и Навальном

В конце июля депутат Закса Максим Резник получил 10 суток административного ареста за сопротивление сотруднику Росгвардии во время антикоррупционной акции 12 июня. Гвардеец утверждал, что Резник хватал его за шею и мешал выполнять служебные обязанности.

Отбывший наказание депутат рассказал «Бумаге», что произошло на Марсовом поле, почему не стоит ждать парламентского расследования случившегося и чем его арест опасен для Петербурга.

— Что все-таки произошло на Марсовом поле?

— Задержан я был почти сразу. Занесли в автобус, выяснили, что я депутат, отпустили, сказали, что есть особый порядок (выяснилось, что этот порядок никак не прописан). Я пошел обратно, увидел, что идут задержания, что хватают людей без разбора. Я пытался обратиться к человеку, который всем этим командовал — он делал вид, что меня не слышит. Потом я уже начал громко его звать, чуть ли не в лицо свое удостоверение совал. Он послал меня подальше. Ну, естественно, я послал его туда же — я не толстовец, извините. А дальше мы стояли друг напротив друга в позе «бойцовых петухов» — момент зафиксирован на пленке. Это длилось доли секунды, потом на меня налетели два «космонавта» и сломали мне очки.

— Почему вы пришли на Марсово поле 12 июня?

— Пришел для того, чтобы исполнять свои обязанности, не допустить нарушения законодательства. Я прекрасно понимал, что если силовики будут заточены под разгон, то я вряд ли смогу воспрепятствовать. Что делать в таких случаях? Ты можешь защищать свою позицию или отойти в сторону. Я решил остаться. Я понимал, что там могут быть вещи, которые надо предотвратить. Которые приведут к большим проблемам в ближайшей исторической перспективе — что уже и происходит.

В тот день [власть] должна была сделать выводы. Но она сделала их не в ту сторону. Напрашивался вывод, что надо дать им [молодежи] митинговать. Власть должна была понять, что она плохо чувствует молодежь, не понимает, что с ней происходит, и необходимо начать с молодежью диалог. Но власть сделала другой вывод и решила всех «мочить».

— Как вас после выхода из приемника встретили коллеги? Язвили?

— Да нет. Я общался и с председателем Заксобрания [Вячеславом Макаровым] — его позиция, в общем, отражена в его заявлении (Макаров назвал решение суда неоправданно жестоким и призвал его оспорить — прим. «Бумаги»). Причем в его окружении, насколько мне известно, были люди, которые настойчиво ему советовали занять позицию «мы уважаем решение суда». С моей точки зрения, он сделал абсолютно правильный выбор — это не вопрос личных отношений, а вопрос престижа парламента.

Коллеги из Партии роста, «Справедливой России» и «Яблока» оценивают это как произвол. С «единороссами» по-разному. Среди них есть даже те, кто не знал, что их коллега сидел десять суток. Были «единороссы» посмелее и поумнее, которые поддерживали. Про «тетердинок» я даже говорить не буду, тут все понятно: думаю, этот человек [лидер фракции «Единой России» в Заксе Александр Тетердинко] категорически приветствует произошедшее со мной (в марте Тетердинко и Резник обменялись критическими замечаниями). Ключевой момент — какую позицию займет парламент.

— Есть надежда на парламентское расследование?

— Думаю, что нет. Парламентское расследование [моего ареста] неизбежно ведет к расследованию событий 12 июня как такового. Невозможно расследовать отдельное «дело Резника». Ну, в теории можно, но это вырванный из контекста кусок. И поскольку парламентским большинством оценки полиции даны — что они действовали замечательно и большие молодцы — то какое тут может быть расследование? Оно возможно только общественно-депутатское, силами депутатов трех фракций, общественных сил, гражданских сил и журналистов. Мы это обсуждали с коллегами из других партий, в частности с Мариной Шишкиной (председатель петербургского отделения «Справедливой России» — прим. «Бумаги»). Еще считаю, что возможно говорить о каких-то инициативах законодательных, защищающих депутата.

Мне кажется, события 12 июня надо расследовать целиком. Это очень опасный прецедент и опасность его недооценивается. С 12 по 15 июня в городе перестала действовать Конституция России. Сфальсифицированные протоколы полицейских, просто мерзость в исполнении судей. С моей точки зрения, это антиконституционные действия.

Мы столкнулись с массовыми политическими репрессиями. Может быть, впервые. У нас это сочетание слов ассоциируется со сталинским периодом. Если массовые политические репрессии — значит, обязательно должны расстреливать и миллионы. А если у нас не расстрел, а административный арест, и не миллионы, а сотни… Но что меняется в сути процесса? Масштаб меньше, суть та же.

Когда мы говорим «полицейское государство», мы представляем какой-то абстрактный произвол. А вот вполне конкретный произвол: есть полковник Голубев — представитель власти — и депутат Резник — представитель власти. Кто из нас больше представитель власти? В моем представлении, я — потому что я избран народом, я его прямой представитель. Наши с полковником Голубевым показания не сходятся. Есть видео, которое подтверждает мои показания, есть показания свидетелей, которые подтверждают мои показания. У полковника Голубева есть только его показания, но суд принимает решение в его пользу. Вот оно — полицейское государство. Слово полицейского — закон. Если бы он сказал, что я торговал марихуаной на Марсовом поле или бросился на него с ножом, то изменилась бы только степень наказания.

Он [Голубев] же кавалер двух орденов мужества. Это не кабинетный какой-то офицер, он не в «центре Э» сделал себе карьеру. Он реально был в горячих точках, его биография наверняка заслуживает самых лестных слов. Мерзость системы в том, что она заставляет боевого офицера превращаться в лжеца и доносчика. Не думаю, что его можно запугать. Скорее всего, полковнику Голубеву объясняют, что Резник и все, кто там [на Марсовом] собрались, — это те же, кого он убивал в чеченской кампании, такие же враги. Значит, ложный донос на Резника можно написать, потому что ты на войне. Как еще объяснить его заряд ненависти?

Есть и судебное разбирательство, которое, скорее всего, будет длиться долго, потому что вряд ли в России удастся найти управу на этот беспредел.

— Думаете, что дело дойдет до ЕСПЧ?

— Скорее всего. Если такая возможность юридическая будет, то я ею воспользуюсь. Но если удастся в России что-то сделать, я буду только рад и горд нашей системой правосудия. Правда, я что-то сомневаюсь, что мне такие эмоции предстоит испытать.

— В следующий раз вы пойдете на такой митинг?

— Да, конечно, я пошел бы. Правда, нельзя говорить, что я пойду конкретно на следующий митинг, который заявит Навальный — надо сначала посмотреть, что это будет.

— Первое полугодие работы нового созыва Закса вы сильно критиковали. Что изменилось во втором, которое закончилось 29 июня?

— Считаю, что главный итог прошедшей парламентской сессии — «победа под Исаакием». Хоть победа, конечно, локальная, и вопрос до конца не закрыт. Но незначительными силами мы не позволили передать Исаакий РПЦ.

Нам часто говорят: что вы можете; вас так мало; ну повыступаете, и все равно они сделают, как хотят. Не всегда это так. В каких-то случаях, оказываясь в меньшинстве, мы можем опираться на общественное мнение, на СМИ. Да, есть еще нерешенные вопросы, и мы находимся в постоянном режиме борьбы. В любом случае, парламентская оппозиция — при всех ее минусах — показала свою состоятельность во взаимодействии с гражданским обществом и СМИ.

Негативный итог лично для меня в том, что мне снова не удастся пойти работать в школу. В прошлом созыве я мог себе это позволить, но в этот раз времени не хватает.

— Как скажутся «победы» парламентской оппозиции на отношениях с партией власти? Может, к вам теперь будут относиться жестче?

— А что они могут нам сделать? Попытка уже была: пытались давить через помощников и так далее (после митинга «в защиту Петербурга» 18 марта помощников некоторых оппозиционных депутатов подвергли служебной проверке — прим. «Бумаги»). Конечно, председатель Заксобрания может нашу жизнь превратить в ад, для этого есть все механизмы. Но он этого никогда не делает. Я ему сказал, что мы готовы всё это пережить и будем любого из наших товарищей защищать. Но все эти конфликты в конечном счете бьют по самому председателю собрания. Если он не может наладить работу с парламентской оппозицией, то это его минус.

Я вообще за диалог, против войны. Многие в оппозиции меня считают умеренным, системным. Ну, когда им будет столько, сколько мне, и когда они столько же во всем этом поучаствуют, — а скоро уже четверть века будет, как я участвую в общественно-политической жизни — тогда я прислушаюсь к их оценкам.

— Вы чувствуете, что после ареста ваша роль в петербургской политике как-то изменилась?

— Не, не чувствую. На бумаге все смотрится хорошо: как здорово, что Резник отсидел — всего лишь десять суток, а сколько пиара. Наверно, Резник чуть ли не сам договорился, чтобы ему дали десять суток, и он тогда станет крутым. Это говорят люди, которые мало знакомы с реальностью. В тюрьме оказаться никому не здорово. Девять лет назад мне тоже похожее говорили (в 2008 году Резника обвинили в оскорблении представителей власти и применении насилия в отношении представителей власти, он провел в СИЗО 18 суток — прим. «Бумаги»). Я бы не хотел сидеть в тюрьме, если бы такая возможность снова представилась — ни для какого пиара. Просто в силу того, что в тюрьме ты переживаешь не столько за себя, сколько за своих близких, которые переживают за тебя. И мне не хочется в четырех стенах переживать за своих жену и маму.

— Как вы относитесь к действиям Навального в рамках его предвыборной кампании?

— Я сторонник выдвижения максимального числа кандидатов на президентские выборы. Свою позицию я озвучивал: хочу, чтобы Оксана Дмитриева была кандидатом. Когда я говорю, что хочу видеть кого-то среди кандидатов, я исхожу из интересов страны. Думаю, участие Навального в выборах — в интересах страны. Если он получит трибуну, а поддерживающие его люди смогут за него проголосовать, тогда не будет всех этих Марсовых историй.

Фото на обложке: Давид Френкель