В марте и мае в Петербурге возбудили как минимум два уголовных дела о телефонном терроризме. Их фигуранты — десятки активистов, выступающих против военных действий в Украине. Почти каждый из них прошел через обыск, допрос и задержание на 48 часов. Позже всех отпустили, выдав обязательство о явке.
Одна из подозреваемых по обоим делам — петербургская дизайнерка и фем-активистка Паладдя Башурова (Полина Титова), о которой еще недавно рассказывал Time. В марте к ней пришли с обыском по делу о лжеминировании 77-го отдела полиции, а в мае задержали в баре «Буковски» по делу о лжеминировании филиала РАНхИГС.
Башурова рассказала «Бумаге», почему не собирается уезжать из России, как ее пытались «поддерживать» в ИВС силовики и зачем, по ее мнению, нужны такие абсурдные дела.
— Впервые вас задержали по делу о телефонном терроризме 5 марта — на двое суток. В деле якобы фигурирует звонок о лжеминировании отдела полиции. Как думаете, зачем это было нужно?
— Я думаю, что это была превентивная мера по задержанию активистов перед антивоенной акцией, запланированной на 6 марта. Тогда несколько десятков человек были помещены в ИВС. Я была одной из них.
Насколько я знаю, меня задержали, так как я якобы была негласным организатором анонсированного мероприятия. Это, конечно же, не так. Я планировала пойти на антивоенную акцию 6 марта, но не имела никакого отношения к ее организации.
На тот момент я еще ни разу не выходила ни на один [антивоенный] пикет или акцию, потому что была не в Петербурге. Единственное — я выражала свою позицию в своих соцсетях, так как у меня есть небольшая аудитория.
— Как проходил тот обыск?
— Силовики пришли около 7 утра. Я до последнего не открывала дверь и сделала это только тогда, когда они решили ее выламывать. Вместе со следственно-оперативной группой были понятые: моя соседка и сотрудница управляющей компании ЖК.
Собровцы сидели на кухне, читали литературу о феминизме, которую нашли у меня дома. Следователи, эшники и остальные занимались обыском: лазили по квартире, читали письма моих бывших и всё такое.
Никакой силы ко мне не применялось, лицом в пол не укладывали. Я вообще встретила их в трусах и майке, включила Чайковского, предложила им кофе, они отказались. Ну ничего. Я выпила кофе сама. В общем, устроила шоу.
— Что происходило после обыска?
— Мне сказали, что нужно ехать на допрос и я якобы прохожу по этому делу в статусе свидетеля. Я сразу спросила: «Вы мне врете или нет? Давайте я сразу соберу вещи, потому что, если вы меня задержите, мне нужна какая-то еда, сигареты, чистые трусы, в конце концов».
Просто меня уже задерживали, и я примерно понимаю, в какие условия я могу попасть. Поэтому мне хотелось сделать эти условия комфортными. Конечно, насколько это возможно. Мне ответили, что ничего не нужно брать с собой, что меня якобы отпустят в тот же день. Потом следователю кто-то позвонил, после чего он сказал: «Вдруг мы вас сейчас обманем, лучше все-таки возьмите с собой сумку».
Моя адвокатка приехала, когда я уже была на допросе, объяснив, что, скорее всего, меня отпустят и это превентивная мера. В итоге меня задержали и отправили в изолятор на 48 часов. Ничего такого, о чем следовало бы рассказать, там не произошло. После этого меня отпустили в статусе подозреваемой под обязательство о явке.
— Сотрудники правоохранительных органов связывались с вами по этому делу?
— Я пыталась связаться с ними сама, надеясь, что смогу вытрясти свою технику, которую у меня, можно сказать, украли. Но мне сказали, что о ней можно забыть. Больше никаких контактов с тех пор не было.
— Во второй раз вас задержали 8 мая — тоже по делу о телефонном терроризме, но уже другому: в нем фигурирует лжеминирование филиала РАНхИГС по электронной почте. Как проходило это задержание и с чем, на ваш взгляд, было связано?
— Я решила не ночевать у себя дома 7 мая, так как прочитала новости о задержании активисток и об обысках в их квартирах. Выходя на улицу, я обратила внимание на подозрительные машины у своего дома, но как-то прошмыгнула мимо них. Переночевала у друзей, а 8 мая слонялась по городу без телефона, без симки — без всего, в общем, чтобы меня не отследили. А потом пошла в бар со своей подругой.
Мы сидим, пьем пиво. В этот момент заходят стражи порядка, показывают ксиву, называют мое имя и просят пройти с ними. Я ожидала этого, поэтому не была удивлена. Но, наверное, была в легком шоке, что какие-то люди в черном и в масках забирают меня прямо из бара. Скорее всего это были эшники. Смешно, что номера их машины были закрыты [защитной] маской.
Я видела комментарии к видео моего задержания, что это фейк и типа, зачем я с ними пошла. Ну а что я должна была сделать? Когда я активистка и меня уже задерживали, что еще я должна была сделать? Паркур устроить или самолет украсть и улететь?
В общем, мы дошли до какого-то места, оттуда они начали звонить начальству и, видимо, докладывать о том, что я задержана. Что вот, мол, главную террористку поймали, сейчас повезем ее куда надо. Потом посадили меня в машину, сфотографировали, отправили эти снимки кому-то и повезли меня в отдел полиции. Оттуда я позвонила своей адвокатке, и она приехала ко мне. В отделе полиции всё прошло без каких-то приключений.
Получается, меня задержали где-то в десять вечера, а в час ночи я была уже в ИВС. Довольно быстро меня оформили. Ну и всё, вечером 10 мая меня отпустили домой. Опять в статусе подозреваемой под обязательство о явке. Это означает, что я должна по первому зову прийти и участвовать в следственных мероприятиях. Но, как я уже сказала, по мартовскому делу меня ни разу не вызывали.
— Отличалось ли это задержание от мартовского? Как вели себя сотрудники правоохранительных органов с вами во время задержания, в отделе полиции и в ИВС?
— Я, видимо, богом зацелованная — мне очень везет на ментов. Разумеется, были какие-то разговоры: например, зачем вы это делаете, добавляете нам работы, мы преступников не можем из-за вас ловить, вы что, не понимаете, что это система, вы ничего не сделаете с этим — и так далее. Это сейчас было, во время майского задержания.
А в целом [в обоих случаях] все были довольно милые, что ли. Только глаза прятали, потому что понимали, что я не террористка. В ИВС тоже был сотрудник, который мне говорил: «Ну какая ты террористка, ты божий одуванчик». Это, похоже, был охранник. Он вообще как-то по-родительски ко мне относился: приносил чай, обращался ко мне по имени, рассказал, на какой маршрутке я могу доехать до дома из ИВС.
Только тогда, в марте, когда меня везли в изолятор, следователь и эшник просто делали мне мозг насчет того, что меня посадят, что я гублю свою жизнь, что занимаюсь какой-то херней. Еще были два мента, которые очень настойчиво звали меня в баню. Это у них такие шутки про групповое изнасилование. Конечно, всё это неприятно, но ожидаемо от этих людей.
Я в целом отношусь к этим задержаниями и обыскам достаточно спокойно, так как знаю, в какой стране я живу, что я «на карандаше» у силовиков. Поэтому 48 часов в ИВС — это меньшее зло, которое может со мной случиться. Мученицу я из себя не строю.
— Что вы думаете об уголовных делах, которые возбуждены против вас и других активистов?
— Это очень удобные дела. В них можно запихнуть абсолютно любого человека, у которого есть компьютер — и отобрать этот компьютер.
Сейчас эти дела штампуются, чтобы кошмарить активистов и заставлять их уезжать из России. Для этого же всех отпускают под обязательство о явке. Это обычный механизм репрессий. Они хотят, чтобы активисты, которых они задерживали, уехали, а те, кто об этом читает, смотрели на это, приходили в ужас и уехали или ничего больше не делали.
— Вы знакомы с кем-то из фигурантов двух эти дел?
— Во время мартовского задержания среди тех, кто был задержан, были мои близкие знакомые — активистки Леля Нордик и Женя Сметанкина. Тогда вообще была более разнородная публика: художники, мундепы, правозащитники и так далее.
В этот раз [в мае] была Юлия Карпухина, координаторка «Ребер Евы», которую я тоже знаю лично. Я знаю, что в этот раз также были задержаны участники движения «Весна».
— У вас возникали мысли покинуть Россию или оставить активизм?
— Когда меня задержали по первому делу, у меня даже не было действующего загранпаспорта. Сейчас я хочу подготовить эту подушку безопасности: сделать документы и собрать сумму, которая, если понадобится, позволит мне уехать. Но пока я не хочу покидать Петербург, потому что, как мне кажется, я плюс-минус в безопасности.
Разумеется, меня могут по какой-то другой статье привлечь. Наверное, я к этому морально готова. Если вообще к этому можно быть готовой. Переставать заниматься этой деятельностью… Кажется, что это то, что они от меня хотят. Пока не планирую.
— Расскажите, какими проектами вы занимаетесь сейчас.
— Если говорить в общем, я занимаюсь антивоенными проектами. Я не могу говорить прямо и открыто о том, с какими организациями я работаю, потому что я не собираюсь уезжать из России. А если я скажу, это увеличит риск преследования.
Я могу сказать, что до всех этих задержаний мой день по большей части состоял из антивоенного активизма. Это такие внутренние невидимые координаторские процессы, которые просто необходимы, чтобы антивоенное движение существовало. Это, например, какой-то дизайн, так как я дизайнерка.
Есть еще какие-то отдельные проекты, как, например, интервью Time. Принять участие в этом проекте мне предложила моя подруга-фотографка. Она рассказала, что это истории про активистов, которые столкнулись с репрессиями. Я согласилась, а потом она сообщила, что этот материал готов взять Time. Мне пришлось подписать кучу бумажек, так как они там думают, что у нас тут совсем всё плохо. У нас, конечно, не сказать, что всё хорошо, но меня за такое пока что не расстреляют. Я их убедила, что всё в порядке, что им ничего не сказала такого, что бы я не говорила раньше.
Всё остальное время [помимо активизма] я пытаюсь заниматься дипломом, который я сдаю в этом году. Это еще одна причина, из-за которой я не хочу уезжать.
— Считаете ли вы, что ваша медийность в том числе влияет на столь пристальное внимание к вам со стороны правоохранительных органов?
— Я попала на карандаш уже довольно давно, потому что занимаюсь активизмом уже пять лет. Я знаю, что мой адрес следак знает наизусть. Что когда еще можно было выходить с пикетами и тебя задерживали, твой паспорт обязательно переписывали. Всё это было известно мне уже давно. Сейчас абсолютно всех, кто плюс-минус активен и известен, комшарят. Поэтому меня это тоже касается.
Ну и в этой медийности тоже что-то есть, потому что, когда меня задерживают, об этом узнают все, кто имеет отношение к активистскому сообществу. Потому что чем больше людей будет знать об этом, тем лучше.
— Есть ли черта, дойдя до которой вы больше не будете заниматься активизмом?
— Мне кажется, я вряд ли смогу этим не заниматься. Я могу уехать, могу на какое-то время оставить, заниматься только искусством. Но я художница, а искусство не может быть вне политики.
Получайте главные новости дня — и историю, дарящую надежду 🌊
Подпишитесь на вечернюю рассылку «Бумаги»
подписаться
