Архитектор Даниил Веретенников, урбанист Гавриил Малышев и искусствовед Александр Семенов уже больше года ведут телеграм-канал «Клизма романтизма» — проект, который исследует и популяризирует архитектуру постсоветского периода, который они назвали «капиталистическим романтизмом». Сейчас авторы готовят путеводитель, в котором будет семь маршрутов по памятникам архитектуры этой эпохи — от жилого комплекса «Аврора» до церкви иконы Божией Матери «Державная».
«Бумага» поговорила с одним из создателей проекта Даниилом Веретенниковым о том, чем интересен капром, почему здания конца 90-х многим кажутся некрасивыми и нужно ли их сохранять.
Даниил Веретенников
Архитектор, сооснователь проекта «Клизма романтизма»
— Я практикующий архитектор, градостроитель, работаю над мастер-планами городов, проектами застройки территорий и планами градостроительной реконструкции старых районов. В прошлом году я окончил аспирантуру ГАСУ, моя диссертация была посвящена архитектурным конкурсам 1990–2000 годов.
В разговорах с коллегами и друзьями я заметил, что у многих тема постсоветской архитектуры вызывает живой и искренний интерес, который часто граничит с резким отвращением. Есть стереотип, что всё построенное в тот период — плохо. Меня же в этой теме больше всего вдохновляют не сами архитектурные формы, а те социальные и культурные сюжеты, которые за ними стоят.
В прошлом году мы с урбанистом Гавриилом Малышевым и искусствоведом Александром Семеновым объединились, чтобы делать «Клизму романтизма» — проект по изучению и популяризации архитектурного наследия постсоветского периода. Я предложил использовать для него термин «капиталистический романтизм». Важно понимать, что капиталистический романтизм — это не архитектурный стиль, а период в культуре постсоветских стран.
Фото: Андрей Жбанов
Капром — заключительный акт ХХ века: три революции, войны, периоды тоталитаризма и оттепели — и на месте павшей авторитарной модели появился разгульный и шальной капитализм, который не мог не отразиться на архитектуре. Он почти во всём противоположен застойной брежневской железобетонной эпохе. Наше отношение к капрому всегда будет зависеть от политических взглядов, но нельзя не признать, что это смелое, самобытное и яркое явление.
В общепринятом смысле эти здания чаще всего сложно назвать красивыми. На то есть несколько причин. Первая — техническая: нехватка качественных материалов. Поскольку только начавший формироваться рынок еще не мог предоставить конкурентный товар, приходилось ограничиваться тем, что было под рукой. Иногда здание неплохо нарисовано, но из-за строительных материалов выглядит нелепо.
Во-вторых, в 90-е для архитекторов пропал строгий цеховой фильтр, который был в советское время. Раньше почти каждому заметному проекту нужно было пройти несколько серий внутренних конкурсов, была строгая государственная система оценки и контроля, старшие архитекторы отсматривали каждый проект и непременно вносили в него правки. Было трудно представить, чтобы архитектор-недоучка что-то реализовал. Теперь доступ к городскому пространству получили разные проектировщики, далеко не всегда с большим опытом и талантом. Поэтому претензия к качеству архитектуры часто бывает справедлива.
Поскольку капром — не стиль, а группа разных направлений, объединенная одним хронологическим периодом, то не всегда можно по внешнему виду здания сказать, что перед нами именно он. Но есть несколько магистральных направлений, которые стали визитными карточками эпохи. Например, когда архитекторы играют с разными историческими формами классической архитектуры и неожиданно комбинируют их с приемами из хай-тека, с большим количеством стекла, с криволинейными, изломанными, деконструктивистскими архитектурными формами, — это очередной виток эклектики, смешение всего, что было на тот момент в копилке мировой архитектуры. Второе направление — спокойные, академически выверенные модернистские здания. Третье — реабилитация классики: архитекторы брали традиционные классические формы и развивали их в собственной манере.
Некоторые исследователи говорят, что в Польше и других странах бывшего социалистического лагеря в архитектуре наблюдались схожие художественные тенденции, что и на территории стран СНГ, но я не берусь говорить об этом, так как мы изучаем только архитектуру постсоветских стран — в первую очередь Россию, Беларусь и Украину. Термин «капиталистический романтизм» мы употребляем в контексте этих государств.
Нас иногда критикуют за это название, потому что настоящего капитализма в 90-е не было, да и романтизм на первый взгляд далеко не очевиден. Капитализм — это когда есть развитый рынок с хорошей конкуренцией и свободными демократическими условиями, а то, что творилось после развала Союза, можно назвать скорее олигархической петрократией, чем настоящим капитализмом. Но, поскольку за девяностыми прочно закрепилось клише «капитализма», нам показалось важным, чтобы это было отражено в названии.
Почему «романтизм»? Для нас это явление во многом родственно тому, что происходило в России, да и во всей Европе в конце XVIII — начале XIX века. То культурное направление получило название романтизма, потому что оно появилось как реакция на тотальность классицизма — большого государственного стиля, который стал ассоциироваться с казёнщиной и казарменной строгостью. В парках при усадьбах стали возводить необычные постройки, чаще всего в псевдоготическом, псевдороманском или китайском стилях, всевозможные искусственные руины и павильоны-сюрпризы. Смещение фокуса внимания с общественных, навязанных государством ценностей в сторону индивидуальных, личных переживаний — вот то, что объединяет романтизм XIX века и новый, капиталистический. Ну и кроме того, романтика времени здесь тоже важна: новыми творцами истории в «лихие девяностые» становились зачастую настоящие романтики.
Капром же стал реакцией на однообразие архитектуры и ригидность проектной системы позднесоветского времени. Архитекторы изголодались по свободе самовыражения, которой у них не было. В 90-е годы архитекторы обрели немыслимую ранее творческую независимость, и если удачно находили себе заказчика со схожими эстетическими взглядами на мир, то имели полную свободу выражения в городском пространстве.
Для меня самая большая ценность этой архитектуры заключается в том, что это свидетельство, возможно, самого демократического периода нашей истории. Несмотря на олигархическую модель капитализма, только в тот период времени в России существовали настоящая публичная политика и идеологический плюрализм. Ни то, что было раньше, ни то, что было потом, нельзя назвать в полной мере демократией.
Какие-то здания эпохи снесут — это неизбежность, но отдельные постройки нужно сохранять, причем не только самые качественные и удачные с точки зрения общепринятых эстетических норм, но и самые спорные и провокационные, а также примеры рядовой, ординарной архитектуры. Если мы сохраняем только лучшее от эпохи, то создаем искаженное представление о действительности. Думаю, что будет здорово, если архитектура будет рисовать для наших потомков репрезентативный образ своего времени.
Мы сейчас работаем над путеводителем по капрому Петербурга. Выбрали несколько десятков объектов, разделили их на семь маршрутов и написали о каждом по небольшому эссе. Во время работы над путеводителем мы встречались со многими архитекторами, чьи постройки выбрали для книги, брали у них интервью, сканировали проектные материалы. Идея была в том, чтобы выбрать те здания, которые характеризовали бы максимально широкий диапазон архитектурных жанров той поры. Мы взяли и «хай-тек», и «классицизм», и рядовую архитектуру, пытались осветить разные типы объектов — жилье, торговые комплексы и офисные центры. Включили как те, которые вызвали положительную оценку современников, так и те, которые были признаны градостроительными ошибками. Путеводитель мы планируем закончить этой зимой.
Читайте также наш материал о том, как в Петербурге создают базу данных витражей старого фонда. Авторы проекта исследовали весь Васильевский остров, а по итогам работы выпустили книгу и интерактивную карту «витражных адресов».
