Как Манеж стал самым стильным выставочным пространством Петербурга, где проходят десятки экспозиций — от стрит-арта до пермской деревянной скульптуры

Центральный выставочный зал «Манеж» на Исаакиевской площади открылся после реконструкции летом 2016 года. Почти за три года работы там прошли десятки разных выставок: от театрализованного проекта «Хранить вечно» до экспозиции «Части стен», посвященной уличному искусству. В Манеже также проводят кинопоказы, завтраки и даже чемпионат мира по шахматам.

«Бумага» поговорила с директором ЦВЗ Павлом Пригара и председателем попечительского совета Семеном Михайловским о том, зачем Манеж уделяет большое внимание оформлению экспозиций, как конкурирует с Эрмитажем и Русским музеем почему для выставок кураторы важнее художников.

— Не было совсем никакого негатива?

СМ: Нет. Есть, конечно, люди, которые хотят, чтобы экспонаты были представлены более традиционно: «покажите нам эти важные и прекрасные скульптуры без этих эффектов, без этой темноты, света».

— Это пожелание профессионального сообщества?

СМ: Да. Они привыкли так делать выставки, привыкли к определенным правилам экспонирования, к клише. И им кажется: зачем эти эффекты?

— А с религиозной темой никаких проблем не было?

СМ: К нашему большому удовольствию, нет. На выставку приходили верующие, священники и в отзывах писали, что она произвела на них сильное впечатление. Это меня трогает. А в профессиональном сообществе всегда будут люди, которым будет что-то не нравиться.

ПП: При этом мнение профессионального сообщества почти единодушно. Многие говорят, что это новый способ демонстрации музейных предметов: подводить зрителя к более глубоким размышлениям, это важнее, чем созерцание эстетики.

Подробнее о выставке «Христос в темнице» «Бумага» писала в рассылке о культурных событиях.

СМ: Недавно в Вене проходила выставка Брейгеля, туда все ломились. Она стала небольшим брендом: «самая посещаемая», «самая востребованная», «билетов нет» — и так далее. В этом характерная черта времени: собрать большое количество работ одного художника.

— Манеж противопоставляет себя этому тренду?

СМ: Мне кажется, в Манеже хорошо то, что здесь проходят разные выставки. В этом достоинство этой площадки.

ПП: Брейгеля воспринимают как некий бренд, в меньшей степени обращая внимание на художественную глубину. И в этом одна из проблем крупных музеев. Что для них более ценно? Транзитная аудитория, которая воспринимает музей как необходимую точку в своем путешествии, развлечение между рестораном и каруселью, или более глубоко подготовленная аудитория, с которой ты можешь выстраивать не диалог в рамках одного проекта, а долгие отношения?

Современные музеи в последнее время уменьшают количество постоянных экспозиций и увеличивают количество площадей под временные, понимая, что настоящая ценность музея — это диалог с аудиторией. Невозможен настоящий диалог с туристом, который зашел на полчаса.

СМ: Любой музей ограничен людьми, которые в нем работают. Преимущество Манежа как раз в том, что здесь есть возможность независимому куратору делать выставки с материалом музейным и не музейным. Здесь каждая выставка имеет имя.

Часто руководители крупных музеев говорят, что у них не кураторы, а «сотрудники музея». А я совершенно убежден, что каждая выставка должна быть авторским высказыванием. Разные люди должны делать разные выставки. Мне кажется, что это обогащает нашу жизнь. Появился Манеж, появятся и другие площадки: конкуренция обязательно должна быть.

— А кто главный конкурент Манежа?

СМ: У нас особенно нет конкурентов. Мы стараемся делать выставки, которые отличаются от других по объему и пространству. Есть разница между музеем со сплошными шедеврами, и местом, где нет своей коллекции.

В Эрмитаж, Русский музей ходят не только на выставки, а просто посмотреть. Им не надо так стараться. Нам же, чтобы закрепить свою репутацию и получить аудиторию, нужно делать ударные выставки.

— Как вы представляете себе аудиторию Манежа?

СМ: Сюда приходят разные люди, и это интересно.

— А массовый зритель приходит?

ПП: От проекта к проекту. У Манежа уже сформировалась постоянная аудитория, которая следит за нашей афишей, и многие приходят на выставки просто потому, что они проходят в Манеже. Но есть и абсолютно другая публика. Например, когда здесь делал проект [«Хранить вечно»] Андрей Могучий, мы увидели театральную аудиторию.

Разная аудитория — очень важный для нас принцип. Мы не музей, у нас нет музейной концепции, которая тяготит. Любой проект, сделанный в Эрмитаже, невольно будет сопоставляться с самим Эрмитажем, будет возникать диалог между залами, произведениями. У нас этого нет, высказывание становится чище и понятнее.

— Когда в 2016 году новая история Манежа только начиналась, была ли четкая стратегия и ориентировались ли вы на чей-то опыт?

СМ: Здесь прекрасным образом сошлись единомышленники, у которых был один взгляд на искусство, был энтузиазм. Мы старались, чтобы в городе появилось новое место.

ПП: Спустя год работы нас стали называть кунстхалле (в переводе с немецкого — «зал искусств», название закрепилось за некоторыми художественными музеями, преимущественно в Германии — прим. «Бумаги»). Но сознательно мы не ориентировались на этот сложный образ. Мы выбрали простое определение «пространство возможностей». Все выставки в Манеже отличаются друг от друга, у них нет единой материальной основы, такой, как стенды или стены, которые есть в музеях.

Еще один принцип работы: мы не ищем художников, это не наше предназначение. Мы работаем с кураторами. И внутренняя структура Манежа построена таким образом, что на время создания проекта кураторы являются в Манеже главными. Все настроены на то, чтобы проект случился. Поэтому по сути мы предоставляем свои возможности для реализации проектов.

— К каждой выставке вы не только заново строите выставочное пространство, но и, например, печатаете свитшоты для волонтеров. А выставки длятся меньше месяца. Это сознательное решение?

ПП: Сейчас это сознательная история. Но первые два года мы понимали, что экспозиций должно быть много, а время ограничено. У этого есть и концептуальная основа, с точки зрения презентации себя, и прагматическая, с точки зрения работы с командой. Только крупных проектов за последние два года было около 30. Такой подход позволяет нам коммуницировать с разного рода институциями. И то, что в выставке «Христос в темнице» принимало участие 14 музеев, в том числе, следствие того, что они знают о наших прежних проектах. Нам, конечно, хотелось бы позволить себе делать еще более крупные истории. И я уверен, что в этом будущее Манежа.

Кроме того, мы хотим привлечь разную аудиторию, показать, насколько мы можем быть разными и интересными. У нас есть возможности, и мы этим пользуемся. Мы сами иногда жалеем, что проект завершается слишком рано, но у нас всегда есть оправдание, что впереди будут еще интересные проекты.

— Вы ничего на этом не теряете?

СМ: Если выставка короткая, то ты потом жалеешь, что на нее не сходил. А если выставка долгая, то через какое-то время уже все на нее сходили, а она еще тянется.

— Помимо выставок в Манеже проходит масса других событий: турнир по шахматам, лекции, завтраки. Есть ли какой-то проект, который не может здесь появиться?

ПП: Когда я принимал решение о том, чтобы оказаться здесь в качестве директора, было одно условие: в Манеже невозможна торговля ни в каком виде. Ярмарки шуб, какие-то ювелирные, народные промыслы. К сожалению, у Манежа в прошлом был такой период.

— А если говорить о художественных проектах?

ПП: Для нас очень важен наш попечительский совет. Важно, чтобы нам не было стыдно перед ними. Они символизируют очень высокий уровень художественного восприятия, почти эталонного. Мы не можем допустить низкого качества проекта.

Мы можем указать на афише 0+ или 18+ — всё зависит от контента. Но остальное ограничено нормальными этическими нормами.

— Какая выставка в Манеже была самой успешной?

СМ: По посещаемости — «Китайская армия» (выставка работ современных китайских художников, ее посещало в среднем 600 человек в день, — прим. «Бумаги»).

ПП: Можно говорить, к примеру, об определенном успехе «Хранить вечно», когда стояли очереди. Но это было обусловлено спецификой проекта, там просто невозможно было одновременное присутствие более 70 человек. Поэтому мы принимали в день 700–800 человек, не больше.

— Насколько много внимания вы уделяете коммерческой составляющей выставки?

ПП: Коммерчески успешных выставок в мире не так много. У всех крупных выставочных проектов есть партнеры, которые поддерживают те или иные культурные институции и которые гарантируют проекту его создание и существование в течение какого-то времени. Иногда получается, что количество проданных билетов частично компенсирует затраты на транспортировку.

В разных странах культурные институции существуют разным образом. В Америке за счет прямых дотаций от частных институций. В России это в значительной степени прямое государственное финансирование. Но всё говорит о том, что искусство как глобальный процесс не может быть коммерциализировано.