Это они нарисовали Черчесова в Петербурге и десятки знаменитостей по всему миру. Руководитель HoodGraff рассказывает о знакомстве со Снуп Доггом и заказе на портрет Путина

— Думаю, многие не знают, что HoodGraff родом не из Петербурга, а из Беларуси, где ты вырос. Как всё начиналось?

— Подростком я был панкухой: бухал, играл на гитаре и катался на доске. Школа со всем этим совмещалась хреново и закончилась хреново — например, я проспал централизованное тестирование, что сразу вычеркнуло возможность поступить в Беларуси. Но я поступил в Питер и отучился год на связях с общественностью в каком-то частном вузе. Для меня вышка была возможностью вырваться из Беларуси.

Через год я перевелся на заочку и приехал в Витебск, где зависал со старыми друзьями-скейтерами. Мы постоянно торчали на заброшках (в заброшенных зданиях — прим. «Бумаги»), друзья начали что-то рисовать, и я поймал себя на мысли: «Блин, почему это нелегально?». Сказал друзьям, что нужно нарисовать что-то в центре города, а в случае чего я возьму всю ответственность на себя.

Решили нарисовать Снуп Догга. Мне было плевать, что в Витебске лучше начать популяризировать граффити с какого-нибудь местного писателя. Начали рисовать, и местные бабули со двора спутали его с Шевчуком: у Снуп Догга тогда были залакированные волосы. Всем местным очень вкатило. Дети, мамы, папы, бабушки, дедушки — все вышли посмотреть. Тут во двор приезжает патруль и возникает неловкая ситуация: мы не убегаем, как это принято, рисунок всем нравится, а забрать нас надо. Но увезти нас так и не смогли, огромная толпа местных просто не дала забрать.

Мы дорисовали Снуп Догга, а потом сделали еще около десяти портретов в Витебске. Каждый раз приезжал патруль, но нам ничего не было. В последние разы патруль приезжал, просто чтобы сфоткаться на фоне рисунка.

— Как вы переехали в Петербург?

— Уже в Витебске мы стали называться HoodGraff, так как большинство участников учились на художественно-графическом факультете местного вуза. Появились коммерческие заказы и контакты с властью. Сам я не рисовал; у меня нет художественного образования, назвал себя идейным вдохновителем. Я придумывал идею и организовывал весь проект: выбирал место, вкладывал деньги, общался со СМИ и прочее. А рисовали другие люди.

У меня была амбиция как-то двигать уличную культуру в Беларуси, но я понимал, что это утопия. Диалог с властью шел, но на уровне: вот вам гаражи на окраине, рисуйте. И я решил, что нам пора переезжать в Питер насовсем. Поехали втроем из HoodGraff и моя девушка (которая теперь уже жена), просто сняли квартиру.

Первой питерской работой для нас был Хью Хефнер во дворе на Садовой. Она потерпела крах: ее почти сразу закрасили. Я думал, что здесь будет такая же реакция на работы, как в Беларуси, где граффити — это диво дивное. А тут просто закрасили и всё. В итоге мы считаем Хефнера просто первой попыткой. Первой настоящей работой стал портрет Цоя на Восстания.

Мы рисовали Цоя два световых дня, работа над таким рисунком обходится в 150–200 долларов. Когда мы его уже нарисовали, никак не могли выбрать подходящую цитату. Было много вариантов, но в итоге мы связались с бывшим концертным директором «Кино» Юрием Белишкиным, который посмотрел на портрет, пришел в восторг и сказал, что нужно написать «Я хотел бы остаться с тобой». Так и сделали.

— Какая реакция была на Цоя?

— После переезда я расписал план на полтора года, как мне добиться такого же успеха, как в Беларуси. Чтобы было внимание, признание и прочее. Я хотел сформировать творческий коллектив с другими художниками и доказать властям, что мы — это добро и мы можем сделать город лучше.

Сразу после Цоя власть вышла на нас сама. Вице-губернатор Владимир Лавленцев пригласил нас в Заксобрание. В Смольном просто хотели узнать, насколько мы нормальные. Спросили: какая нужна помощь? Я сказал: легализуйте стрит-арт, но обозначьте запретные темы — например, терроризм — и дальше не лезьте к нам. В итоге нам официально выделили 102 площадки. 90 % было на окраинах, а 10 — в центре. Это был хороший шаг навстречу.

Затем прошла публичная встреча с властями: собрали художников, владельцев подстанций и прочего. Я подготовился, хотел четко сказать, что нужно легализовать стрит-арт. Но другие художники несли какую-то чушь: просили бабок, требовали извинений за задержания и всё такое. Это напоминало дебаты с Жириновским. Никто не сказал: архитектура города классно сочетается со стрит-артом, давайте делать.

— Но вы же продолжили рисовать?

— Да. Начали фигачить. Сделали Эйнштейна, Доктора Дре. Амбиции о легализации остались, но мы пошли другим путем: хотели дать пример, чтобы другие художники сделали так же, как мы. Но практически никто не вышел на улицы, всё осталось по-прежнему.

В итоге мы стали делать работы не только для местных, а на обозрение миру; благо сейчас у всех есть интернет. Появилось внимание из-за границы. Например, когда мы сделали Снуп Догга, он с нами связался — началась движуха и публикации в иностранных изданиях.

— Какими были самые неожиданные реакции на работы?

— Наверно, это был Снуп Догг. Он вообще мой ангел; называет меня «племяшкой», а для меня он «дядюшка». Мы встречались лично, он очень крутой. Мне кто-то говорил, что никогда не нужно знакомиться с кумиром, чтобы не разочароваться. Но в итоге всё вышло очень круто.

— Вы рисуете только тех, кто нравится вам лично?

— Только тех, кого считаем положительными персонажами. Даже [Михаил] Горшенев, очень противоречивая фигура, был таким. Люди мне говорили: «А в чем же его гений? Он же наркоман». А я отвечал: попробуйте приехать в Лондон и сказать, что Сид Вишес конченый наркоман. Сразу же получите по ***** (лицу — прим. «Бумаги»). Горшенев — музыкант, это творческий гений. Если мы будем считать все наркотики, которые употребляли те, кого мы нарисовали, все окажутся наркоманами.

— Сколько портретов вы нарисовали в Петербурге?

— Думаю, можно насчитать 30. Но осталось только процентов 20, остальное закрасили.

— Какие работы твои любимые?

— Субъективно: Бодров, Дре и, наверно, Дуров. Последний довольно плохо нарисован, но там был интересный контекст. Мы должны были рисовать его на фестивале «ВКонтакте». Ну а кого еще можно рисовать на фестивале «ВК»? Но потом мне начали намекать, что Дурова не нужно рисовать, а нужно делать Роберта Дауни-младшего, якобы это самый популярный мем.

Я согласился на Дауни, мой план был прийти на площадку и всё равно нарисовать Дурова. А накануне начала работы увидел на площадке вместо большого планшета 3х3 м треугольную хрень около метра высотой. Я понял, что нас слили, и тем же вечером мы начали рисовать Дурова на Некрасова. Рисовали два дня, а сразу после завершения фестиваля я опубликовал наш портрет.

Возможно, нас слили из-за того, что мы обсуждали свои планы в переписке в «ВКонтакте». И, возможно, нас могли прочитать. Конечно, им лучше было бы согласиться нарисовать Пашу. Репост моего поста сделал сам Дуров, и весь красивый фестиваль превратился в обсуждение того, читают ли переписку во «ВКонтакте».

— После этой истории вы общались с Дуровым лично?

— Где кроме Петербурга вы рисовали?

— На Бали, в Таиланде, Вьетнаме и Израиле.

— Все работы, которые появляются в Петербурге и других странах, вы делаете на свои деньги?

— Конечно. Но были случаи, когда еще в Беларуси нам дали денег на краску для портрета Эминема. Но в целом мы всё делаем сами, официальных спонсоров никогда не было.

— Когда у вас появились коммерческие заказы?

— Еще в Витебске, но там были только мелкие заказы, сейчас мы такие не берем. Делаем масштабные проекты с нормальным бюджетом, чтобы это было реально круто. Коммерцию делаем и на улицах, и внутри всяких зданий. Например, делали Высоцкого для отеля «Вертикаль» [на Московском проспекте].

— Сколько вам платят за такие работы?

— Сейчас портрет стоит 150–250 тысяч рублей. Например, если вы хотите нарисовать свою жену в своей квартире или того же Высоцкого.

— Какие заказы были самыми странными?

— Если из нереализованного: нам предлагали нарисовать Путина на Майдане. Пришел человек в пиджаке и начал объяснять, что нам дадут охрану. Обещал около 150 тысяч рублей, а тогда мы за портрет зарабатывали максимум 100. Кто был этот человек, я не скажу — знаю только имя. Да я и не думал браться за такой заказ, мы не берем политические темы.

Я готов нарисовать того же Путина, но не в контексте политики. В целом мне он больше нравится, чем не нравится, думаю, он неплохой чувак. Нарисовал его, если бы он вложил огромный ресурс в дзюдо, и там произошел бы прорыв. Нарисовал бы его для всех дзюдоистов. Ну или нарисовал бы Путина, если бы Россия была колонией Испании, а он нас всех освободил бы.

Из реализованного ничего совсем ужасного не было. Но мы, естественно, рисовали чьих-то жен. Был один чувак, который заказал портрет для девушки с работы, которая ему нравилась. Был такой романтический знак. Он заплатил нам 150 тысяч.

— Ты где-то работаешь кроме HoodGraff?

— Я стараюсь лезть в другие области. Скульптура, живопись, музыка. Планирую заниматься привозами музыкантов. Хочу осваивать YouTube в качестве продюсера.

— Ты во всех работах HoodGraff только продюсер? Или помогаешь рисовать?

— Сколько сейчас в Hoodgraff людей?

— Двое: я и Илюха, он тоже из Беларуси. Раньше у нас был другой состав, но он сменился, у нас произошел конфликт из-за денег.

— Какой доход у HoodGraff?

— Сейчас мы берем мало заказов, но большие. С начала 2018 года у нас было четыре заказа. Раньше было по десять в месяц, когда брали максимум 200–1000 баксов.

— Сколько вы максимум зарабатывали за один заказ?

— Больше миллиона рублей. Это были не портреты, а рисунки на три больших фасада — триптих. Первая картина была посвящена теме импортозамещения; вторая сделана для компании, которая тендерами занимается; а третью я даже не вспомню. Этот заказ мы сделали дней за 10.

— Ты всё еще надеешься на легализацию?

— Я меняю отношение к уличному искусству у власти. Когда мы с ними общаемся, они говорят: а вы нормальные ребята. И там тоже есть нормальные люди.

— Сейчас у вас нет никаких отношений с властями Петербурга?

— Ну мы ездили в Израиль с делегацией из Петербурга. В Смольном нас попросили сделать там портрет. Мы выбрали великого художника Илью Репина, который всегда очень хорошо относился к евреям. Нарисовали его и поняли, что успеем сделать еще один. Нашли продолговатую стенку и подумали, что хорошо будет смотреться какой-нибудь чувак с дудкой. Выбрали Армстронга, оказалось, он воспитан семьей евреев. Начали выбирать цитату, понравилась «Let my people go». Я включил песню и понял, что она про народ Израиля. В итоге делегацию привели к Армстронгу, и они были в **** (восторге — прим. «Бумаги»).

— Как думаешь, в Петербурге могут легализовать стрит-арт?

— Конечно, могут. Например, мы встречались с «Ленэнерго», всегда с ними заочно дружили. Бодрова не закрашивают уже четыре года, хотя им приходят жалобы. Шевчук им нравится, и они за него платят штрафы, чтобы висел. Благодаря им город до сих пор смотрит на эти портреты.

— Ты говоришь, что в «Ленэнерго» отличные ребята, в Смольном тоже есть хорошие люди. Кто тогда против стрит-арта в Петербурге?

— Есть федеральный закон, по которому каждое строение имеет паспорт и конкретный цвет, в которой оно должно быть выкрашено. Весь затык именно в этом. И даже те люди во власти, которые не против стрит-арта, не могут в открытую поддерживать его, чтобы их не выгнали.

— На ваши работы Смольному жалуется всё время один и тот же человек — Дмитрий Цветков. Вы знакомы?

— Лично нет. И никогда не переписывались.

— Он всегда пишет, что ваши работы позорят стрит-арт. Ты понимаешь, что он имеет в виду?

— Как я понимаю, он думает, что стрит-арт должен нести красоту и художественный смысл. И думает, что мы хайпим, набираем популярность за счет конъюнктуры. Хотя если бы мы хайпились, мы бы нарисовали Бузову и сразу набрали миллиард подписчиков. Или нарисовали Честера Беннигтона, когда он умер. Все просили, и мне самому хотелось, но я понимал, что это воспримут как погоню за хайпом. Нарисовать его можно лет через пять, когда это перестанет быть актуальной новостью. Просто чтобы отдать дань уважения (13 июля стало известно, что в Приморском районе появилось граффити памяти Честера Беннингтона — прим. «Бумаги»).

— Если вы не хотите хайпить, то зачем рисуете очень известных людей?

— Почему вы тогда нарисовали Черчесова на пике хайпа?

— Он сделан не ради хайпа. Мы хотели что-то нарисовать, потому что чуваки реально впервые за 32 года вышли из группы. Я понимал, что можно было нарисовать Дзюбу, и все побегут с ним фотографироваться, но тогда бы нас точно обвинили в хайповости.

В итоге я вспомнил забытый богом фильм «Убойный футбол». Мы начали рисовать тренера, который по сюжету фильма стал бомжом, потому что в молодости, когда становился звездой футбола, ему специально сломали ногу. И для меня этот покалеченный тренер, который что-то начал выигрывать, — образ всего русского футбола с учетом скептичного и критичного отношения к нему самих россиян.

Мы начали рисовать его портрет с кадром из фильма, когда его команда выиграла первый матч. У него появилась надежда на победу, а наша сборная дала надежду стране. Мы даже нашли стенку напротив стадиона «Петровский», где начали рисовать, но оказалось, что это здание принадлежит Военно-космической академии. Нас попросили не делать этого. Я понял их позицию: наш рисунок может подставить много людей, которые могут серьезно получить за появление рисунка на объекте.

— Окей, вы не смогли нарисовать его именно там. Почему в другом месте нарисовали Черчесова, а не тренера из фильма?

— Я не смотрел матч, в котором сборная выиграла у Египта, но потом пересматривал голы. И увидел, что после победы комментатор включил «Ты просто космос, Стас» «Ленинграда». Я написал Шнурову, с которым мы года три знакомы, и предложил сделать портрет Черчесова с этой цитатой. Он согласился. Это был просто угар, оправданный контекстом. Мы же еще выбрали фотку, где Черчесов очень похож на пупсика, которому девушка поет, что он космос.

— Что случилось потом? Палец «отрезали» действительно фанаты «Зенита»? (После матча Россия — Хорватия, в котором победили последние, неизвестные «отрезали» указательный палец на портрете Черчесова — прим. «Бумага»)

— Да, это уже известно. Лично с теми людьми, которые это сделали, не общался, но фанаты подъезжали, мы поговорили. Они объяснили, что всё только из-за жеста, который обозначает польскую «Легию» (польский футбольный клуб из Варшавы — прим. «Бумаги»).

В итоге мы приехали, сами закрасили портрет и нарисовали заново. Новое граффити посвящено уже всей сборной и ее результату.

— Какие перспективы у портрета? Его закрасят?

— Мы общались с «Ленэнерго» по этому поводу. Я сказал, что если портрет вам в минус и он на вас давит, то закрашивайте, но мы нарисуем его снова. Они сказали: окей.

— Ты уже знаешь, кого будете рисовать следующим?

— У нас есть план начать делать не портреты. Что именно, пока говорить не буду, потому что непонятно, когда мы начнем.

— Будете это делать в Петербурге?

— Да.

— Почему не переезжаете в Москву?

— А зачем? Я же это не ради денег делаю. Мы ездим в Москву делать коммерцию, но у меня есть ощущение, что я всю жизнь должен был жить в Питере. У нас ментальная любовь.

— Какая у тебя цель в профессии?

— Мне важно популяризировать стрит-арт. Сейчас в России очень много современных талантливых художников, которые спиваются, потому что в индустрии нет возможностей. Талантливые ребята гниют, не могут прокормить себя и идут работать в Pizza Hut. Я тоже один день проработал официантом: слава богу, вышел в ночь, и мне сказали, что в заведении нет посетителей и нужно идти убираться. Я послал их в задницу и ушел.

— Пока до легализации в России еще далеко, но самая жесткая ситуация с полицией у вас была на Бали (художников задержала миграционная полиция Бали — прим. «Бумаги»). Как ее удалось разрешить?

— Да, это самый серьезный конфликт. В Минске был арест на пять суток, но я понимал, что меня не посадят. А на Бали было тяжко: против нас была религиозная община, играющая там очень важную роль. Но я просто начал вести себя как турист и гражданин другой страны. В итоге нам прислали консула, и всё разрешилось.

— В России никогда таких проблем не было?

— Нет, но, думаю, могли быть, если бы мы начали рисовать Навального или Pussy Riot. Но мы не лезем в политику. Одной ножкой только залезли в нее с портретом Зинаиды Тракторенко. Нарисовали Задова, но почти сразу начались выборы, его закрасили — и начали вешать на стены свои агитки. Я этого не понял. Если вы зачищаете и якобы боретесь за исторический вид города, то зачем вы вешаете свои ***** (портреты — прим. «Бумаги»)?

Нарисовали на том же месте Тракторенко. В «Модерне» была серия, в которой она баллотировалась в управдомы и у нее был слоган «Лист в урну, товарищ, суй, за Зину Тракторенко голосуй». После выборов меня просто заспамили бюллетенями перечеркнутыми с надписью «За Тракторенко». Вот так я готов залезть в политику, ***** (подколоть — прим. «Бумаги») кого-то, а не так, чтобы советовать, за кого голосовать. Я же не политический эксперт. Пусть политики сами на дебатах разбираются.