Леонид Волков, возглавлявший штаб Алексея Навального во время выборов мэра в Москве, рассказал «Бумаге», как устроен фонд оппозиционера изнутри. Кто стоит за кампаниями Навального, готовы ли его сторонники стать «заложниками», как власти удалось «вычистить» оппозиционера из информационного поля и почему Фонд борьбы с коррупцией всегда будет слабее, чем борющееся с ним государство.
Фото: Виктория Взятышева / «Бумага»
— Все политические кампании и проекты Алексея Навального концентрируются вокруг его личности. При этом понятно, что за ним стоит много людей. Как устроен постоянный штаб поддержки?
— Постоянный — только Фонд борьбы с коррупцией, но его нельзя назвать штабом. Общая картинка такая: есть директор фонда Роман Рубанов, есть структура, обеспечивающая работу с контентом, — это люди, которые могут в любой форме завернуть и подать информацию, пересказать какие-то вещи популярным языком. Есть отдел расследований, который ведет антикоррупционные дела, он может брать информацию из других проектов — «РосПил», «РосЯма», «РосЖКХ». Кроме того, есть социологическая служба, которая ежемесячно проводит два-три больших опроса силами волонтеров. Особняком стоит юридическая служба, которая ведет многочисленные судебные тяжбы.
Мы остались практически только с «Фэйсбуком» и «Твиттером»: за пределами этих медиа нас отовсюду вырезали очень быстро и очень качественно
В общем, Фонд борьбы с коррупцией — классическая НКО, существующая на краудфандинг от большого количества частных спонсоров. В этом смысле она самая эффективная в стране. Если посмотреть бюджет ФБК и то, что за него делается, это впечатляет. Фонд ведет десятки проектов. Если любой из них отдать на реализацию государственной структуре, бюджет был бы в несколько раз больше бюджета всего фонда. На сегодняшний день бюджет ФБК в год составляет около 400 тысяч долларов. Если вы пойдете в коммерческий социологический центр, то за одно исследование попросят около 100 тысяч. Фонд же проводит в год таких исследований около 30, и это небольшая часть работы.
— Навальный постоянно находится в информационном поле — в контексте судебных процессов, деятельности ФБК, митингов, либо выступает с новыми заявлениями, комментариями. Вы не боитесь, что аудитории может надоесть, что Навального слишком много?
— Во-первых, это, к сожалению, не так. Навальный не мелькает везде и всюду. Власть за последнее время путем принятия серии нормативных актов сделала многое для того, чтобы вывести нас из публичного информационного поля. Если раньше часто писали «Вора и жулика Навального осудили за очередное преступление» — такой тэглайн был у ведущих информагентств, то теперь они взяли курс на игнорирование, чтобы вообще не упоминать Навального. В каком-то смысле для нас это плохо. Когда его упоминали только негативно, в контексте абсурдных кафкианских уголовных дел, было очень неприятно, но когда его не упоминают совсем, это еще хуже.
Разгром «Ленты.ру», неоднозначная редакционная политика «Эха Москвы», почти что разгром «Дождя», который потерял значительную часть аудитории, — все это сильно сузило информационное поле, в котором мы работали раньше. Мы привыкли считать, что интернет наш, но это не так. Исполняя закон Лугового о внесудебной блокировке сайтов, наши оппоненты продемонстрировали, что умеют крайне эффективно в крайне сжатые сроки зачищать информационное пространство. Мы остались практически только с «Фэйсбуком» и «Твиттером»: за пределами этих медиа нас отовсюду вырезали очень быстро и очень качественно. Даже в «Фэйсбуке» и «Твиттере», чтобы избежать блокировок, нам пришлось буквально искать выходы на руководство компаний и разъяснять ситуацию.
— Есть ли уверенность, что хотя бы эти ресурсы у вас останутся, или их также могут заблокировать?
— Других у нас нет — работаем с тем, что есть. Мы не уверены ни в чем. Поэтому, конечно, внимательно следим за всеми метриками — за цитируемостью, посещаемостью. Отслеживаем очень многие показатели, например, процент открытия рассылки, процент переходов. Слова типа «лэндинг», «конверсия», open rate, CTR в офисе ФБК звучат не реже, чем в офисе любого стартапа.
Мы привыкли считать, что интернет наш, но это не так
Мы понимаем, что без аудитории, для которой ведутся расследования, все это будет бесполезно. Именно поэтому мы знаем реальную ситуацию и можем сказать, что она очень нерадостная. Мы боремся за нашу аудиторию, мы боремся за сохранение каналов донесения информации и запускаем новые: разрабатываем мобильное приложение, ищем пути обхода незаконных блокировок, боремся в судах по блокировкам и часто выигрываем.
При этом очень легко совершить ошибку, думая, что все все знают. Мы политические активисты, и нас окружают такие же люди, как мы, которые в курсе новостной повестки, которые знают, как обойти блокировки. Но широкая аудитория не такая. Потеряв привычные медиа, они не пытаются из последних сил восстановить доступ — они переключаются на другие медиа и уходят.
— Про многочисленные запреты в России говорят, что это лучший способ привлечь внимание к чему-то или кому-то. Но выходит, что в случае с блокировкой блогов Навального власть достигла цели?
— Эффект Стрейзанд, конечно, существует, но он одноразовый. Если какую-то яркую картинку запретить, то она разойдется широко. Если систематически государственная машина всей своей мощью и всем своим бюджетом борется против какого-то некоммерческого явления, то ему, конечно, выжить очень трудно. Нельзя нас недооценивать, но и переоценивать тоже нельзя: против нас брошены ресурсы, в сотни раз превосходящие наши. И хотя эти дуболомы еще и разворовывают 90 процентов ресурсов, тех 10 процентов, которые они пускают на борьбу с нами, оказывается достаточно, чтобы создать серьезную угрозу.
Нельзя нас недооценивать, но и переоценивать тоже нельзя: против нас брошены ресурсы, в сотни раз превосходящие наши
Каждый раз, когда наш сторонник отвечает в «Твиттере» ольгинскому боту, он тратит свое время, а оно крайне ограничено: ему же еще надо семью кормить, большинство волонтерит в фонде после работы. Из двух свободных часов в день ты десять минут тратишь на то, чтобы поспорить с кем-то в интернете. Их же ресурс бесконечен, для них это способ освоить еще немножко бюджета. Помните, утекала информация о том, что 30 миллионов рублей в месяц идет только на одну контору ботов, которые пишут комментарии? А это больше годового бюджета ФБК. При этом боты — это далеко не самая большая проблема.
— После приговора брату Алексей Навальный сказал, что заложники его не остановят. При этом сейчас продолжается давление на его сторонников, из ФБК в том числе. Осознают ли сотрудники фонда, что в любой момент могут сами стать «заложниками»? Их предупреждают об этих рисках?
— Конечно. Никто никого не держит, никто не требует от сотрудника ФБК быть героем или расписываться кровью в трудовом договоре о том, что он готов на все. Но по факту все они герои. Люди работают в некоммерческой организации за зарплату существенно ниже рыночной, являясь при этом высочайшими профессионалами. Вдобавок у них огромные политические риски. Да, в ФБК не осталось человека, который бы не сходил на допрос, — большинство это сделали дважды-трижды. В ФБК почти не осталось людей, у которых дома не было обыска. В ФБК нет человека, которого бы не задерживали в аэропорту на паспортном контроле. По-моему, за всю историю был только один человек, который ушел, сказав, что уровень давления слишком высокий и он не может его выдерживать. Все остальные держатся, причем держатся героически, потому что средний возраст сотрудника — 25 лет, а «средний» пол — женский. Это вызывает огромное уважение, удивление и гордость. На сколько этого запала хватит — непонятно. Риски стали во многом обыденностью, пока они никого не отпугивают — приходят новые волонтеры. При этом наверняка у каждого есть свои границы, я, например, свои границы знаю: есть определенный уровень давления, которому я не смогу сопротивляться.
— Судя по последним событиям, власть старается отвечать Навальному максимально неожиданно. Все собирались выйти на акцию 15 января — приговор решили объявить перед Новым годом. Все ожидали, что могут посадить Алексея Навального, — посадили Олега Навального. Как удается принимать решения, когда не предугадать следующий шаг своих оппонентов?
— Решения всегда было принимать непросто. Мы обычно действуем с оглядкой на собственные силы и на собственную программу, нежели пытаемся быть реактивными и как-то реагировать на действия властей. Если следовать в кильватере с властями, то мы точно никогда не обгоним. То, что происходит в воображении наших оппонентов, как правило, не поддается рациональному прогнозированию и учитывать это как серьезный фактор не следует. Следует создавать гибкую и компактную структуру, которая способна реагировать на любой вызов агрессивной внешней среды.
Вдобавок у них огромные политические риски. В ФБК не осталось человека, который бы не сходил на допрос, — большинство это сделали дважды-трижды
Если бы мы жили по штатному расписанию и действовали по определенному уставу и регламенту, нас бы давно уже не существовало. Мы умеем собраться и переконцентрироваться. Если надо готовить большой митинг, то весь ФБК переходит на аврально-штабной режим работы, все откладывают текущие дела, «переодеваются в другие костюмы» вне зависимости от того, у кого какая должность в ФБК мирного времени.
— Такие решения, как порезать браслет или выйти 30 декабря на митинг, несмотря на домашний арест, — это заранее спланированный шаг, который обсуждается с соратниками Навального?
— Алексей принимает такие решения самостоятельно, это исключительно его инициативы как нашего политического лидера. Это решения не технологические — они исключительно политические. Политика — это не бизнес, она рулится другими законами. В бизнесе есть KPI, цели, задачи, проекты, сроки — политическая же деятельность во многом зависит от интуиции, долгосрочной стратегии. Алексей, безусловно, гениальный политик: он чувствует эти вещи очень хорошо. Я не все его решения понимаю, но в итоге они оказываются очень крутыми.
Все, кто вышел, одержали победу над собой, преодолели очень сильный страх
То, что он 30 декабря пойдет на Манежку, было предсказуемо. Думать, что он останется сидеть под домашним арестом, когда его брата взяли в заложники и соратники выходят, было бы очень наивно. Но забавно, что наши оппоненты этого не поняли. Они давно привыкли жить в вертикально-командной среде, где нет места политике, искренности, нет места чувствам и обратной связи. Мы тогда вышли из подъезда и были уверены, что там дежурят, но никто нас не ждал, потому что они просто не понимали.
— Не считаете ли вы реакцию на приговор провалом? Поддержать Навальных вышло не так много людей по меркам других московских акций протеста.
— Наш сбор людей в «Фэйсбуке» был результативным. 30 тысяч отметок «я пойду» — хотя люди знали, что мероприятие заведомо несогласованное, — власть очень напугали. Они вынудили принять ответные действия: скандальный, резкий перенос приговора и существенное смягчение приговора по сравнению с тем, что просила прокуратура. Но при этом принятые властью меры противодействия оказались эффективными. Благодаря зачищенному информационному полю к вечеру 30-го мы не успели организовать информирование и сказать нашим сторонникам, что нужно выходить сегодня. Кроме того, относительно мягкий приговор, конечно, демпфировал протест, и люди, делая выбор между предновогодними планами и протестом, сделали выбор в пользу планов. Идея провести новогоднюю ночь в КПЗ — это очень сильный демотиватор. Поэтому на Манежку 30 января вышло существенно меньше людей, чем могло бы быть 15 января. Но осуждать за это я никого не могу. Все, кто вышел, одержали победу над собой, преодолели очень сильный страх.
— Акция 1 марта может стать чем-то более масштабным?
— Посмотрим. Мы вкладываем очень большие ресурсы. Такого мы никогда не делали, потому что раньше оппозиционные митинги почти не готовились. Подготовка включала, как правило, бесконечный срач в оргкомитете на тему того, кто будет выступать со сцены и в каком порядке, но никто никогда не занимался вопросами агитации, содержательным наполнением, информированием. Мы впервые попробовали это сделать и хотим задать новый стандарт в подготовке протестных акций. Мы хотим сосредоточиться не на политической составляющей, а на практической: сколько распространить листовок, кто это будет делать, как замотивировать волонтеров. Это все гораздо важнее и интереснее флагов и кричалок.
— Чем методы Навального принципиально отличаются, например, от политтехнологий, которые использует государство?
— Мы не используем политтехнологии: мы смотрим за метриками, следим за тем, как «слово наше отзовется», мы не даем пустопорожних заявлений. Если для того, чтобы сагитировать тысячу волонтеров, Алексей должен провести тысячу личных бесед, значит, он проведет тысячу личных бесед. Наша единственная политтехнология — это умение работать с утра до ночи без выходных. Многие политики такого калибра в оппозиционном движении к этому не готовы, а Алексей готов ходить раздавать листовки каждый день — и вся его команда готова.
— Вы ориентируетесь на какие-то примеры?
— Нет. Мы ориентируемся на генерализованный опыт того, как занимаются политикой на Западе. Во время избирательной кампании в губернаторы какого-нибудь заурядного штата кандидат проводит восемь-двенадцать встреч с избирателями в день в разных городах, работая без сна. У нас была так называемая предвыборная кампания перед выборами президента в 2012 году. Был кандидат Прохоров, за всю кампанию он с большой помпой провел восемь встреч с избирателями — то, что американский политик среднего масштаба делает за день. В этом смысле мы опираемся на западный опыт, хотя я бы предпочел сказать, что мы опираемся на здравый смысл.
Наша единственная политтехнология — это умение работать с утра до ночи без выходных
— Вы постоянно мониторите цитируемость, статистику сайтов и аккаунтов в соцсетях. Как вы следите за уровнем общественной поддержки Навального?
— Социологическая служба работает с утра до ночи и проводит два-три больших всероссийских исследования каждый месяц. В том числе мы туда включаем вопросы о поддержке, нам очень важно мониторить, как меняется отношение к Алексею и другим ключевым политикам. Это не только approval rating: мы меряем многие другие вещи, важные для политической деятельности.
— По результатам исследований, как изменилось отношение к Навальному за последнее время?
— Эти вещи для внутреннего потребления. Они используются, чтобы выстраивать и корректировать нашу политическую стратегию.
