С апреля 2024 года 66-летний публицист и бывший советский диссидент Александр Скобов находится в заключении. Его преследуют за политические взгляды — как и 40 с лишним лет назад, когда судили за выпуск самиздата. Александр Скобов входил в оппозиционное движение «Европейский Петербург», которое выдвигало на выборы губернатора блокадницу Людмилу Васильеву.
За полгода до ареста Скобов говорил «Бумаге», что чувствует себя, как на войне — и понимает, что ему «в любой момент может прилететь». В марте 2024-го Скобова внесли в список «иноагентов».
Мы поговорили с женой Скобова археологом Ольгой Щегловой. Они вместе 30 лет. Вот ее рассказ — о том, как она, дети и 90-летняя мать переживают заключение Александра, почему любой срок для него можно считать пожизненным и каким принципам Скобов остается верен ценой свободы.
Александра Скобова обвинили в «оправдании терроризма» из-за постов в телеграм-канале. В одном из постов, от 17 июля 2023 года, Скобов пишет, что «дело уничтожения Керченского моста опять не доведено до конца».
Преследование Скобова защита и родные связывают также с участием публициста в «нежелательной организации»«Форум свободной России». За это Скобова уже оштрафовали на пять тысяч рублей.
Когда Скобов был под арестом, стало известно о возбуждении против него второго уголовного дела — об «участии в террористическом сообществе».
Про вероятный донос на Скобова и арест
— Сейчас Александр в СИЗО Сыктывкара. Почему вашего мужа, петербуржца, отправили туда?
— Я много раз спрашивала следователя, почему именно Сыктывкар. Первое уголовное дело против Александра Валерьевича велось в Петербурге, а объединенное с ним второе, которое ведет ФСБ, было слито с первым уже в Коми.
Следователь никак это не прокомментировал, а я попробую. Дело Кагарлицкого (московский политолог Борис Кагарлицкий осужден на пять лет по делу об «оправдании терроризма» из-за ролика с высказываниями о взрыве на Крымском мосту — прим. «Бумаги») также велось и слушалось в Сыктывкаре, хотя он, как и Скобов, никогда в этом городе не был. Но донос на него написал один из чиновников Ухты (муниципальный депутат от «Единой России» Леонид Краснопёров — прим. «Бумаги»). Якобы он обнаружил публикации Кагарлицкого в интернете и не мог спокойно жить и спать, пока не написал донос в ФСБ.
Мне кажется, с Александром Валерьевичем произошло что-то подобное. Думаю, что на крючке у ФСБ находятся очень много разных людей, в том числе чиновников. Не исключаю, что какому-то чиновнику в Коми было сделано предложение [написать донос на Скобова], от которого он не смог отказаться. Но это лишь мое мнение.
— Юлий Рыбаков рассказывал, что Александр Валерьевич давно ждал ареста, а для вас он стал неожиданностью?
— Он стал неожиданностью только в плане конкретного дня. Мы не знали, когда это произойдет. А так, конечно, нет.
Александр Валерьевич съездил попрощаться с детьми в середине марта, то есть практически за две недели до своего ареста. Они встретились в Стамбуле. А потом он вернулся и продолжил высказывать свои мысли публично (Скобов вел телеграм-канал и давал интервью СМИ — прим. «Бумаги»), достаточно резко, и, конечно, это когда-то должно было кончиться арестом. Просто арест как будто всё время переносился.
Нельзя сказать, что жизнь нас к этому не готовила. Нет, жизнь нас готовила именно к этому. Ну, а дальше что? Дальше уже надо было в соответствии со случившимся себя вести, определять свои дальнейшие планы, как-то их корректировать или отменять.
— Вы не уговаривали его уехать?
— Нет, это его жизнь. Конечно, он бы этого не сделал.
—Что вы сделали, когда узнали о задержании?
— Я сняла с руки подаренный дочерью браслет, с одной стороны которого была выгравирована фраза «Не надо бояться, надо знать», а с другой — телефон «ОВД-Инфо», и позвонила по нему.
— Как вы познакомились с Александром Валерьевичем? Что вас сблизило?
— Мы познакомились ровно 49 лет назад. Александр Валерьевич говорит, что это было 30-31 августа, я говорю, что 1 сентября. Это предмет наших вечных споров. Тогда мы оба поступили на исторический факультет Ленинградского университета и дальше вместе учились, пока его не выгнали за участие в марксистком кружке и он не перешел на заочное отделение.
Я довольно быстро поняла, что заниматься социальной историей — дело бессмысленное. И я перешла на кафедру археологии. Наше совместное обучение на этом закончилось, но мы продолжили общаться. У нас были общие интересы, помимо общественно-политических, однажды, будучи студентами, мы встретились случайно на концерте Моцарта.
— И спустя время вы поженились?
— Мы поженились только спустя 19 лет после знакомства, 30 лет назад. Когда Скобов был арестован в первый раз (еще будучи студентом, в 1978 году) и во второй, я следила за происходящим по публикациям в самиздате. Прошло много лет, наступила перестройка и в 1988-1989 году мы вновь встретились на одном из шествий в демократической колонне. Узнали друг-друга, начали общаться и восстановили студенческую дружбу. К этому времени у нас уже были семьи, дети.
В этот момент Саша был вновь привлечен по политической 70-ой статье (в итоге это дело закрыли в связи с ликвидацией этой статьи). Тогда он оставлял мне самиздат и какие-то документы. Было такое понятие «чистая крыша» — человек, которого никто не подозревает. Я была «чистой крышей» для многих людей, но с Александром Валерьевичем мы сблизились и поженились.
При этом мы с ним очень разные люди: Саша — человек слова, которое он пишет с большой буквы, а я археолог, полевик, человек действия. И за 30 лет брака, конечно, у нас бывали и сложные времена.
Про заключение и потерю зрения
— Когда у вас было последнее свидание и как оно проходило?
— Последнее свидание у нас было 3 августа. 2 августа было назначено слушание о продлении срока содержания, который истекал 13 числа. Мне пришлось срочно вылететь в Сыктывкар. Грех было не воспользоваться тем, что я там всё равно буду на суде, и я попала на свидание. В сыктывкарском СИЗО, если сравнивать его с какими-то большими следственными изоляторами в центральной части России, нравы патриархальные и попасть на свидание можно по живой очереди. А чтобы наверняка, нужно приехать около 6 утра, что я и сделала.
В остальном свидание стандартное — это клетка, стекло, телефон, по которому мы разговариваем, и сотрудник за нашими спинами.
—Как Александр Валерьевич выглядел? Что вы обсуждали?
— Александр Валерьевич выглядит неплохо. С лекарствами в СИЗО вышла небольшая заминка, потому что медсанчасть там принимает свои решения и о назначениях лекарства, и об их заменах. Но мне удалось договориться, и мы утвердили список лекарств, которые действительно необходимы. Я передала лекарства, и он их получил. Но когда ему задают вопрос о самочувствии, он отвечает обычно, что чувствует себя в соответствии с возрастом и диагнозами.
Мы говорили об обменянных заключенных. Скобов отнесся к обмену с невероятной радостью и энтузиазмом. Когда он за день до этого сидел в клетке на суде, а адвокат читал ему список, то каждую фамилию, знакомую и незнакомую, Александр Валерьевич встречал возгласом радости, потому что для него это было чрезвычайно важно. Важно об этом узнать, выразить свою солидарность, одобрение, самые хорошие чувства по отношению к людям, которые вышли на свободу. Единственная тучка прошла по его лицу, когда он узнал, на кого их обменяли.
Еще говорили о возможности этапирования в Петербург для суда. Следствие говорит, что дело будет закончено быстро. Но оно «заканчивалось быстро» в конце июля, теперь оно «заканчивается быстро» в конце августа, и я не уверена, что оно так же «быстро» не будет заканчиваться в конце сентября.
— Александра Валерьевича планируют этапировать в Петербург?
— Дела, связанные с пропагандой, терроризмом, либо с участием в каком-то террористическом или просто нежелательном сообществе, как правило, рассматриваются военным судом. Уже известно, что дело Александра Валерьевича будет рассматриваться Первым западным окружным военным судом, который находится в Петербурге. Маловероятно, что западный окружной военный суд прилетит в Сыктывкар. Следователь говорит, что Скобова, скорее всего, вернут в Кресты.
—В каких условиях сейчас находится Александр Валерьевич и как складываются его отношения с сокамерниками?
— Александр Валерьевич очень сдержан и очень мало рассказывает о себе. Я знаю, что он находится в спецблоке в СИЗО вместе с лицами, обвиняемыми по тяжелым статьям. Например, за убийство, членовредительство и теперь еще за политические дела. Поэтому народ там, конечно, разный.
При этом, я знаю, что отношения с другими заключенными у него всегда были хорошими. Он как-то раз просил книгу для соседа по камере, иногда просит какие-то продукты.
Когда я впервые увидела его после экспертизы на суде, я думала, он будет похож на «узника замка Иф» с длинной бородой и патлами, но он оказался очень аккуратно побрит и подстрижен. На вопрос, где он нашел парикмахерскую, Александр Валерьевич рассказал, что с ним в камере сидят молодые дагестанцы, которые к нему замечательно относятся. У них же традиции, а он для них старик и к тому же ученый человек, что само по себе повод для уважения.
Я когда собираю передачи, тоже учитываю, что с ним могут сидеть мусульмане и всегда стараюсь передать какой-нибудь халяльный продукт, чтобы он мог поделиться с сокамерниками. И они, в свою очередь, передают мне благодарность.
В камере сидит, обычно, от двух до четырех человек и состав постоянно меняется. Телевизора нет, холодильника нет, но есть обособленная уборная, где можно спрятаться от чужих глаз.
— У Скобова, насколько мне известно, серьезные проблемы со зрением, как он читает и пишет письма?
— Он научился писать вслепую. Достаточно хорошо соблюдая строчки и достаточно разборчиво. Большие неудобства ему доставляет чтение: ФСИН-письма распечатывают десятым кеглем. Это мелко. И на чтение письма у него уходит очень много времени. Рукописный текст он не читает вообще, поэтому некоторые, из тех, кто писал ему, могут быть обижены отсутствием ответа.
Очки у него есть рецептурные, но они ему не помогают, потому что у него атрофия зрительного нерва. Зрение падает, а окулиста в тюрьме нет. Александру Валерьевичу сейчас нужна постоянная поддерживающая терапия и режим. Я настаиваю на встрече с окулистом и добиваюсь передачи нужных лекарств для глаз. Есть поддерживающее лекарство, действующее на глазной нерв, но Скобов очень сомневается, что его ему разрешат.
— Как проходила психиатрическая экспертиза Александра Валерьевича?
— Психиатрическая экспертиза должна была начаться 21 мая и закончиться через месяц, где-то в 20 числах июня. Она закончилась раньше более чем на неделю.
Во время экспертизы Александр Валерьевич на вопросы экспертов не отвечал. Он вообще придерживается линии поведения не сотрудничества ни со следствием, ни с экспертами, ни с судом.
В итоге его понаблюдали три недели и пришли к выводу, что он совершенно нормален и что может нести ответственность за свои слова и поступки.
Про семью и поддержку
— Как вы справлялись с судами, следствием, передачами? Наверняка, это был большой стресс, как вы выдержали?
— Знаете, я об этом думаю. Думаю, это я от природы такая деревяха или есть какие-то причины того, что произошедшее не явилось для меня сокрушительным ударом.
Меня вырастил мой дед. Бывший политзаключенный: 58-ая статья, 30-е годы. Как-то раз, разбирая старый стол, я нашла маленькие желтые листочки, на которых детским почерком была написана фамилия моего деда, число, а дальше «табак россыпью две пачки, кальсоны теплые, одна штука и так далее». Это были описи передач, которые носила моя мама школьницей в тюрьму моему деду.
Когда такие вещи, даже если ты о них не знаешь, лежат в верхнем ящике старого стола, это тоже на тебя влияет.
Двоюродный брат моего второго деда, Сергей Щеглов, журналист с говорящим псевдонимом Норильский, был основателем и бессменным руководителем Тульского Мемориала. Он прожил огромную жизнь, почти 100 лет, они с Александром были знакомы, и Сергею Львовичу очень импонировало, что муж у меня тоже «отсидент и публицист».
Конечно, после ареста был стрессовый период. Кресты — это ужасная тюрьма. Организована она совершенно дико. Там чрезвычайно много народу, электронная очередь на передачу может тянуться месяц. Александр Валерьевич был лишен свиданий и встреч с адвокатом. Он был в полной изоляции и мне от этого было еще сложнее.
—Кто вам помогал тогда и помогает сейчас?
— В тот момент мне очень помогло сообщество женщин, родные которых сидят в Крестах. В их чате можно познакомиться со многими документами, касающимися Крестов, занять очередь, передать что-то. Уровень взаимопомощи и поддержки очень высокий, несмотря на то, что в Крестах сидят самые разные люди по разным статьям.
Мой профессор в университете Лев Клейн, знаменитый археолог и антрополог, в начале 80-ых годов попал в тюрьму. Поскольку он блестящий исследователь, он подошел к своему заключению как к эксперименту, и когда вышел, написал книгу «Перевернутый мир». В этом перевернутом мире существует своя этика, своя организация, своя взаимопомощь и крайне продуктивная. Так что поддержка есть, другое дело, что нужно её искать, нужно учиться в этом мире жить.
Недавно я присоединилась и к сообществу родственников политзаключенных, находящихся в разных местах лишения свободы. Пока оно маленькое, но, с грустью надо отметить, будет расти и расти.
Я не обращаюсь пока ни в какие фонды. Потому что обнаружилась масса людей, в основном, это мои близкие и не близкие друзья и знакомые, коллеги, наши общие знакомые с Александром, ученики его матери, которые оказывают нам материальную и деятельную помощь. И это совсем не те люди, которые произносят пышные речи о героизме и стойкости, во многих случаях я вообще не знаю, как те, кто действительно рядом, относятся к поступкам и убеждениям Александра. И вот им я искренне и глубоко благодарна. Я не рассчитывала на это и не ожидала этого.
— Как мать Александра Валерьевича переживает разлуку с сыном?
— Мать Александра Валерьевича — старая учительница, Наталья Лукинична Скобова. Ей в январе этого года исполнилось 90 лет. Она держится чрезвычайно мужественно. После омерзительного суда в Петербурге, на который Скобов вышел, только чтобы дать матери возможность его увидеть, а судья трижды отказала в этом, мать собралась, села вместе со мной в самолет и полетела в Сыктывкар. Пришла в СИЗО, просидела там четыре часа и попала на свидание.
Она чрезвычайно мужественный человек, чрезвычайно спокойный, я никогда не видела у нее в глазах слез.
— Что именно произошло на том суде в Петербурге, на котором судья помешала Скобову увидеть мать?
— Это была апелляция на меру пресечения, избранную Скобову в самый первый раз. На этом суде допрашивали меня и Наталью Лукиничну, она предоставляла документы, которые подтверждали, что ее сына можно отпустить под домашний арест.
Слушания по апелляции переносились два раза: в первый раз просто потому, что Скобова на эту апелляцию не вывели по видеосвязи из СИЗО в Сыктывкаре, второй раз потому, что его забрали на психиатрическую экспертизу. И на все слушания мать приезжала.
В третий раз Скобов участвовал в суде по видеосвязи. Мы попросили немного развернуть экран, чтобы Наталья Лукинишна, сидя на скамье посетителей, могла его видеть. Судья отказала. Тогда адвокат попросила разрешить Наталье Лукиничне находиться на адвокатской скамье. Представитель прокуратуры сказала, что не возражает, но судья Наталья Никишкина вновь отказала, сказав что «Суд – не кинозал, хотите увидеть – просите свидание».
Наконец адвокат Вероника Карагодина попросила суд допросить Наталью Лукиничну, как свидетеля с ее ходатайством о домашнем аресте. Выход на трибуну свидетеля дал бы матери возможность увидеть экран. Судья опять отказала достаточно резко, сказав, что Наталью Лукиничну уже допрашивали и адвокат уже имела возможность задать все вопросы.
Тогда Наталья Лукинична сама нашла такое место в зале, с которого, перегнувшись через перила было видно экран. Увидев это, судья сказала приставам, что если эта бабка будет и дальше себя так вести, чтобы ее вывели из зала. Но пристав, видимо, понял по моему лицу, что ничего хорошего его не ждет, если он притронется к Наталье Лукиничне, и он просто встал перед ней, заслонив ей вид на экран.
Александр Валерьевич после этого высказал суду все, что он о нем думал и на последующие апелляции уже не соглашался.
— Как дети Александра Валерьевича отреагировали на его арест?
— Дети Александра Валерьевича еще с довоенных времен живут за границей. Сын его такой «гражданин мира», компьютерщик, и наша дочка, которой мы гордимся, работает в Кембриджском университете. Ее всегда интересовали права угнетенных, права меньшинств, помощь беженцам и дополнительно она занимается этим.
Они собирались встретиться с отцом в Израиле 9 октября прошлого года, но, как вы сами понимаете, после 7-ого октября это стало невозможно. Вторую встречу они назначили в марте в Стамбуле, за две недели до того, как Александр Валерьевич был арестован.
Дети говорят, что уважают его точку зрения, его принципы. Конечно, сердце болит, но это ситуация принятия. Как говорят про ребенка, что что бы он ни натворил, ты принимаешь его любым. Это распространяется и на других членов семьи, и на родителей тоже.
Про прошение о помиловании и позиции Скобова
— В начале августа Александр Валерьевич получил письмо, подписанное Дмитрием Муратовым, Светланой Ганушкиной, Юрием Шевчуком и Алексеем Уминским, в котором его просили не отказываться от предложения о помиловании. Почему Скобов ответил отказом?
— Это письмо глубоко и горько его задело. Прочесть его своевременно он не мог — из-за проблем со зрением он долго читает письма. Письмо было датировано 29 июля, в это время, я думаю, решение о составе обмениваемых уже было принято, но еще не было известно широкому кругу людей. Скобов прочитал письмо уже после 3 августа.
Сначала он решил, что это провокация и подлог. Потому что это письмо пришло от незнакомых ему людей и не предполагало ответа. То есть это была рассылка. Скобов решил, что кто-то просто воспользовался авторитетными именами. Мы и сейчас можем судить о подлинности этого письма только по косвенным данным, потому что ни Муратов, ни Шевчук, ни Уминский не высказались по этому поводу. Только Ганнушкина подтвердила СМИ, что подписывала письмо.
Возмутило письмо Скобова по нескольким причинам. Во-первых, прошение о помиловании предполагает обращение к тем, с кем Александр Валерьевич не поддерживает отношения и тем более не будет к ним обращаться. Кроме того, это признание вины. Не по закону, но по части правоприменения.
Дмитрий Песков, рассуждая о помиловании заключенных, которые приходили на службу в «Вагнер», говорил, что условие помилования — это признание вины и желание искупить ее кровью.
Кроме того, в этом письме содержался пассаж, согласно которому любое подписание прошения о помиловании приведет к улучшению жизни других политических заключенных, даст им надежду. Из этого следует, что отказ от подобных действий усугубит положение других политических заключенных. И в этом Александр Валерьевич увидел манипуляцию, подобную той, когда людей хотят сломать, намекая на то, что у них есть заложники. Но ведь другие политические заключенные находятся в тюрьме не потому, что кто-то не подписал прошение, а потому, что они находятся в руках жестокого палача. Свои соображения на этот счет он изложил в письмах к друзьям.
Лично меня задевает то, что письмо было отправлено рассылкой и не всем, что с одной стороны может оскорбить тех, кто его получил, а с другой наносит огромную психологическую травму тем политзекам, кому оно не пришло. Они почувствовали, что с ними не хотят беседовать даже о возможности их обмена.
Глупость это или измена? Глупость, наверное. Но такая, которая равна измене.
— Александр Валерьевич, получается, всю жизнь принципиально выступает против несправедливости. Он сам воспринимает это как борьбу?
— Да, пока есть хоть малейшая возможность, он будет говорить, что он думает и вести себя так, как он ведет.
Когда Александра Валерьевича арестовали, очень много со стороны разных людей и в частных беседах, и в публичном пространстве я слышала, что мол это такой своеобразный способ самоубийства, — то что он делал, то что писал, что не уезжал.
Я считаю, что все его поступки и слова имеют смысл, потому что кто-то должен. Так вышло, что этим кем-то оказался он. Когда я опубликовала его письмо молодым политзекам, один из комментаторов этого письма написал: «завещание», а я ответила «нет, манифест».
Скобов настаивает на том, чтобы его считали военнопленным. Настаивает, что он добровольцем ушел на свой фронт, сражался, как умел, и попал в плен.
— Каким может быть решение суда? На что вы надеетесь? Когда в заключении находится пожилой человек, наверное, сложнее надеяться на какой-то счастливый финал?
— Да, это так. Я слушаю себя и понимаю, что говорю сейчас как не живой человек, отстраненно, высоким стилем. На самом деле мы с Натальей Лукиничной не надеемся ни на что. Надежда — это вообще не наша сфера. Мы живем. Так, как получилось.
Наталья Лукинична еще прикидывает, изучает уголовный кодекс, смотрит максимальные сроки наказания. Может ли она теоретически дожить до возвращения сына или не может. А я не прикидываю, я отчетливо понимаю, что любой срок заключения будет пожизненным. Не хочу показаться жестокой, но когда ты один раз понимаешь, что надежды нет, то тебе гораздо легче.
Когда мы с Александром Валерьевичем сегодня спорим о чем-то, я говорю ему, что ты-то, конечно, политзаключенный, но и я не на свободе. Пока Саша в тюрьме, я на бессрочных каторжных работах.
Что еще почитать:
- Хорошая новость: всё больше женщин идут работать в Смольный. Плохая: почти никто из них не становится руководительницей.
- Как изменился облик Петербурга при Беглове? «Тучков буян» не построили, градозащита потеряла независимость, но общественных пространств стало больше.
