В январе в России произошло сразу два нападения подростков на учеников школ. В Перми школьники с ножами устроили драку, ранив учительницу и четвероклассников, а в Улан-Удэ девятиклассник ворвался в один из классов и напал на учеников с топором. Росгвардия уже пообещала проверить охрану школ по всей в стране, администрация Кирова — ужесточить правила проверки безопасности в учебных заведениях, а Смольный — установить металлодетекторы.
Ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения Европейского университета в Петербурге Кирилл Титаев и профессор департамента социологии НИУ ВШЭ Даниил Александров рассказали «Бумаге», почему повышенный контроль не защитит от подобных происшествий, можно ли предотвратить трагедию и что может спровоцировать атаки.
Кирилл Титаев
Ведущий научный сотрудник Института проблем правоприменения ЕУ СПб
— Как должна быть устроена служба безопасности в школе, чтобы не происходило подобных инцидентов?
— Никак. Вероятность таких инцидентов почти не связана с организацией безопасности в школах. Потому что, чтобы предотвратить инциденты подобного рода, нам нужно ввести тотальный досмотр. Пронести нож, топор и другие подобные предметы в школу — это в любом случае не проблема. Кроме того, не забывайте, что инциденты происходят не в школах, которые находятся, условно говоря, в пределах Садового кольца. Где можно поставить рамки, обеспечить их реальную работу, внимательного охранника.
— Какая сейчас ситуация с безопасностью?
— По стране — очень по-разному. Мы можем наблюдать школы, выглядящие как бастионы образования, куда очень сложно пройти. Но понимаем, что организовать подобную систему в школе обычного райцентра в небогатом регионе практически нереально. Основное направление защиты — это контроль входящих людей. За счет невозможности, как правило, попасть в здание никак, кроме как через главный вход, и силами охранников либо из ЧОПов (частных охранных предприятий — прим. «Бумаги»), либо из вневедомственной охраны, подчиненной Росгвардии.
Но мы понимаем, что всё это более или менее фантастика. Любой, кто учился в школе, не окруженной двойным кольцом заборов и камер наблюдения, понимает: для того, кто знает здание и хочет пронести что-то запрещенное, в общем, такие меры не станут серьезным препятствием.
— Вы сказали, что подобные инциденты не связаны с обеспечением безопасности, как в таком случае можно их предотвратить?
— Важно понимать, что сейчас мы оказались в ситуации классической «моральной паники», как ее называют социологи. Произошел [второй] инцидент и либо совпал с первым по времени, либо первый его индуцировал — то есть некто, стоявший на грани преступного действия, увидел, как произошло преступление, и сам в итоге его совершил.
Это более или менее неизбежный эффект любых громких преступлений, мы ничего поделать не можем. То есть как только становится публично известно о каком-то преступлении, люди, и так находящиеся на грани совершения чего-то подобного, пойдут на преступление с большей вероятностью, чем если бы не получали информацию о [преступном] событии.
И сейчас есть опасение, что произошедшее может стать основанием для неадекватных демонстративных мер, направленных на якобы укрепление безопасности. Меры, о которых, может быть, стоит вести речь, должны быть связаны с повседневной работой школ.
Но очень важно понимать: до тех пор, пока не доказано, что это некоторое системное явление, а не две совпавших по времени трагедии, мы не можем говорить о росте массового насилия.
Школы — это всегда места повышенного насилия, как бы печально это ни звучало. Потому что тема школьной социализации предполагает травли, изгоев, конфликты; это возраст — и место, создающее для подобного благоприятную среду. И важнее бороться с ежедневным страшным школьным насилием, которое происходит и которое почти никто не видит, а не с разовыми громкими трагедиями.
— Какие показательные меры могут ввести после нападения в Перми и Улан-Удэ?
— Установки рамок, набивших уже всем оскомину, обязательный перевод всех школ на обслуживание сотрудниками полиции — например, оснащение всего и вся видеокамерами. Но всё это неосмысленно, потому что любая такая массовая мера не учитывает вариации в России. Россия — «городская» страна; казалось бы, какая разница между Иркутском и Петербургом? На самом деле даже в пределах одного Петербурга меры безопасности, которые могли бы оказаться полезными для разных школ, принципиально различаются.
Даниил Александров
Профессор департамента социологии НИУ ВШЭ
— Эти инциденты могут быть как-то связаны между собой?
— Людям свойственно подражать друг другу в поведении. И не столько просто повторять — бывает, что чей-то поступок служит триггером. У людей есть желание что-то безобразное совершить, но они не знают, что конкретно. Однако у нас нет никаких оснований считать, что эти два происшествия действительно связаны. Суждение о том, что они несомненно связаны, заведомо ложное.
В основе поведения подростка, [совершившего преступление], как мне представляется, лежат сильно ущемленные аффекты, связанные с отсутствием внимания, признанием со стороны общества, гнев на окружение. Но при этом речь идет о тех детях, которым свойственна агрессия.
Есть очень разумная теория, что люди учатся агрессии. Одни исследователи считают, что видеоигры с насилием учат этому, а другие считают, что подростки, наоборот, вымещают в играх агрессию. Но есть много оснований полагать, что подростки такому действительно обучаются, в том числе и через видеоигры. Но не все из них потом используют навыки. И при этом многие читают про Колумбайн. Конечно, и эффект медиа здесь может быть сильным. И понятно, что если сейчас все об инцидентах будут писать, хотя неизвестно, так ли хорошо, что об этом вообще пишут.
— Можно ли как-то предупредить нападение в школе и вычислить школьника, который собирается его совершить?
— Вычислить школьника, который собирается совершить нападение, нельзя. Можно понять, кто из подростков находится в таком состоянии напряжения и депрессии, что способен совершить какие-то тяжкие поступки. Но что он сделает: бросится с топором на других или выпрыгнет в окно — трудно сказать. Нужно стараться помочь таким подросткам, должно быть правильное психологическое консультирование для детей.
Но сразу скажу: важнее начинать такую работу с поиска сверстников, которые могли бы помочь. Потому что сверстники знают, что происходит, лучше, чем родители и учителя. И это знание всегда выясняется после инцидента. Берут у подростка интервью, а он говорит: они, [нападавшие], давно грозили, обещали, мы их боимся. Или: мы знаем, что у него была депрессия, он грозился выброситься в окно — и вот выбросился.
И подростки могут сильно повлиять друг на друга: отговорить, например, от каких-то действий. Часто самоубийство связано с тем, что ребенок ищет какой-то поддержки, а его еще сильнее отталкивают. Либо, наоборот, он договаривается с товарищами что-то сделать [плохое].
Конечно, и родители могут как-то воздействовать. Например, поместить ребенка в школу, где будут сверстники с меньшей агрессией и без рискового поведения. Но я пытался понять, что это за школы, где произошли нападения, и, кажется, самые обычные. Туда не отбирают учеников, там самая разнообразная подростковая среда. При этом школы достаточно большие: из одной из них эвакуировали 500 человек. По нашим данным, чем меньше школа, тем больше все друг про друга знают, тем меньше уровень агрессии.
Когда в школе становится больше учеников, учителя, как правило, теряют человеческую связь с подростками. И всё больше управление настроением детей переходит в среду самих подростков. В больших школах меньше доверия, больше агрессии — возникает отчуждение. Ребенок в подростковом возрасте и так не уверен в своем положении в жизни. Подростковый возраст характеризуется полной неуверенностью в настоящем и будущем, переменчивостью настроения, слабым самоконтролем. Это неуверенность в себе, в окружающих, в отношениях.
Подростки живут в условиях отчуждения, когда не с кем поговорить, учителя не вызывают никакого доверия. И последствия отчуждения может вылиться в абсолютно разные формы.
— То есть подростковая нестабильность и может стать триггером?
— Конечно. У подростка повышенная агрессивность и волатильность поведения, он уже умеет нападать. Подросток сильный, у него есть доступ к оружию. Но при этом самоконтроль существенно ниже, чем у взрослых. У детей он тоже маленький, но взрослые реагируют на это спокойно, посмеиваются. А когда ребенок становится постарше, уже относятся гораздо жестче. То есть в подростковом возрасте агрессия сильно растет в связи с гормональными изменениями, а самоконтроль слабый, это «зашито» в мозгу.
— Что еще может выступить триггером? Жестокое отношение со стороны сверстников, родителей?
— Плохое отношение сверстников и родителей не триггер, это причина. Давление, в котором живет подросток, заставляет его искать самоутверждение в другой сфере. Из-за этого подросток может драться, чтобы получить статус и внимание. Он свою агрессию направляет обычно в социально приемлемые формы. Но спровоцировать резкое поведение может почти что угодно. В этом смысле беспокоиться о триггерах и поводах нужно меньше. И больше — об общей системе помощи подросткам, которые находятся в нервной психологической ситуации. Для этого у родителей, учителей и сверстников должна быть возможность обратиться к психологам за поддержкой. А у нас мало грамотных психологов.
Лучшая безопасность — это профилактика. Все эти охранники — это очень плохой способ: школьник пройдет мимо охранника. В Челябинской области был случай с нападением на охранника, но там выпускники школы пытались прорваться в здание, их не пускали. А старшеклассник пройдет. У него с собой может быть не топор, а ножницы, он с этими ножницами может ринуться на учительницу. Какая разница? Первая нервическая реакция: родители будут требовать более хорошую охрану. Но чем это поможет? В США во многих школах стоят металлоискатели, чтобы дети не проносили ножи в школу, но тем не менее там регулярно одни дети расстреливают других.
Секьюритизация школ абсолютно не помогает — вообще, никакая секьюритизация обычно не помогает. Во-первых, в условиях расслабленной жизни люди теряют бдительность. Мы знаем это на примере проверки в аэропортах и на вокзалах. Везде ставят огромное количество полицейских, но что они проверяют? Ничего. Безопасность усиливается после теракта в метро; первое время все напряжены, а потом всё идет на спад.
Поэтому поддерживать во всех школах уровень безопасности, который помог бы выявить [готовящееся преступление], невозможно на 99,9 %. Обеспечение школ охранниками подобные инциденты не остановит. Но их число можно заметно снизить, если мы будем оказывать подросткам помощь в нужной ситуации. У нас такой высокий уровень подростковой агрессии и заброшенности, что по каким-то триггерам он переходит в новую фазу. И нам важнее и проще заняться работой по снижению этого уровня в целом, а не пытаться отследить триггеры и крайние состояния. Потому что отслеживать сложнее, а сформировать доверие в школе между учителями и школьниками — проще.
В России система образования ориентирована на высокие достижения — типа школы для талантливых детей. А в Финляндии противоположная ориентация. У них школы для отстающих детей — в том смысле, что школа ориентирована на то, чтобы не было отстающих, не было депрессивных, не было заброшенных. При этом Финляндия — северная страна, очень склонна к самоубийствам. И у них нет зашкаливающего числа детских самоубийств, потому что, я думаю, эта система хорошо работает.
