Lusores — один из самых авангардных петербургских театров — под занавес сезона представил на сцене «Особняка» новую работу — спектакль «Гильгамеш 1,2». «Игроки» (так с латинского переводится название театра) в очередной раз обратились к тексту нехарактерному и в высшей степени нетипичному для драматического театра.
Фото: Мария Павлова. Двойники Гильгамеш (на заднем плане) и Энкиду
После опыта высекания энергетики слова из поэзии зауми (одноимённый спектакль по поэме «Зангези» Велимира Хлебникова) режиссёр Александр Савчук и его коллеги взялись за древний шумеро-аккадский миф. Всемогущие боги создали сильного и мужественного полубога-получеловека Гильгамеша. Но этот правитель и воин бы столь жесток, что внемля просьбам людей, боги создали равного Гильгамешу по силе — юношу Энкида, который стал защитником лесов и зверей. По воле обстоятельств их встреча оказывается неизбежной. Более 2 000 лет назад этот сюжет был, несомненно, актуален и до боли знаком каждому пастуху, приносившему жертвы небожителям. Но что сегодня заставило авангардистов петербургского театра обратиться к этому эпосу?
Гильгамеш, Виталий Гребенщиков
Отчасти это связано с тем, что сам текст эпоса — идеальное пространство для экспериментов на территории слова, которыми и занимаются «лузеры». Всё, что происходит на сцене в «Гильгамеше 1,2» тем, кто хотя бы однажды бывал на их спектакле, покажется хорошо знакомым. Здесь и динамика движения, рождающая смещение временных и пространственных координат, и вспышки софитов, словно воскрешающие события, происходившие некогда на берегах Двуречья, и странные, потусторонние звуки ветра, шорохи будто открывающие для зрителя вход в параллельную реальность. Однако главная отличительная черта новой работы Lusоres — поразительно откровенный разговор о сакральном, который был бы невозможен без ритуальных танцев и характерных для обрядов явлений божественного.
Энкиду, Александр Кошкидько
Центральная тема мифа о Гильгамеше — торжество дружбы — в спектакле уходит даже не на второй или третий план, а становится второстепенной. Работая только с двумя первыми песнями древнего мифа, которые условно называются «Двойники», «лузеры», как это и логично предположить из названия, берутся препарировать природу человеческой идентичности, а точнее — её фатальность. Шумеро-аккадский миф напоминает современную псевдомистическую байку о том, что где-то на другом конце мира, в неведомой стране или государстве, у каждого из нас существует свой двойник. И если сегодня с этим двойником мы мечтаем сфотографироваться, чтобы выкинуть снимок в одну их социальных сетей, то пару тысяч лет назад дела обстояли иначе. Для Гильгамеша известие о существовании двойника — это изъявление воли богов, в котором отражен тайный смысл мироздания.
Тема двойничества, одна из магистральных тем в мировой литературе и искусстве, в разные века звучала по-разному. И если в мифологии раздвоение — это путь к единству и обретению целостности собственной личности, то позднее появление клона начинает восприниматься исключительно как раскол и распад целого. В европейском романтизме тема двойничества прослеживается в противопоставлении мира реального и мира воображаемого, куда и стремится сбежать от суровой действительности романтический герой. В русской литературе XIX века раздвоение также трактуется как разъединение, распад собственного эго, и даже больше — проявление тёмной стороны нашей собственной натуры. Достоевский в своём «Двойнике», рисуя потрет Голядкина младшего, намеренно создаёт его как полную противоположность Голядкина оригинального, наделяя его множеством отрицательных черт. В «Шинели» Гоголя скромный Акакий Акакиевич также неожиданно обретает мифического двойника — грозного и беспощадного призрака, бродящего по улицам Петербурга. Кажется, что и Акакий Акакиевич и Голядкин выпускают на свободу беса, давно и крепко сидящего в них, скованного, пожалуй, только классовым системой. Но факт остается фактом — из единства, удвоения человеческой силы, двойник становится квинтэссенцией негативных черт человека и в то же время единственной возможностью выпустить бушующее нутро на волю.
Исследуя природу двойничества, театр Lusores в «Гильгамеше 1,2» не только предлагает нам вспомнить ощущение сакрального, которое было так свойственно нашим предкам, но и предлагает задуматься: а целостны ли мы сами? В эпоху постмодернизма (или постпостмодернизма?), когда весь мир обрастает цитатами и аллюзиями, возможно ли сохранить собственную идентичность и не распасться на множество фрагментов собственной личности? Любой житель Двуречья с уверенностью ответил бы «да», ссылаясь на божественный промысел и предопределённость всего сущего. А современники, пожалуй, тоже не заставят долго ждать с ответом, попросту не воспринимая десятки собственных альтер-эго как отклонение от нормы.
