Расследование обстоятельств смерти своего репрессированного прадеда прославило россиянина Дениса Карагодина. История вызвала большой резонанс, а подробности дела стали активно обсуждать в соцсетях.
«Бумага» рассказывает, как петербуржцы пытаются узнать о судьбе репрессированных родственников, из каких этапов состоит сложная процедура и что делать, если о предках почти ничего не известно.
«Нет реабилитации — значит, документы выдавать не будем»
Петербуржец Валерий Остряков с февраля 2016 года судится с Управлением ФСБ Белгородской области из-за того, что ведомство отказывается предоставить информацию о его деде Острякове Василии Стефановиче. Ответ один: по решению Белгородской областной прокуратуры от 1998 года, Остряков Василий Стефанович, осужденный в 1943 году по статье 58-1 УК РСФСР («измена Родине»), не подлежит реабилитации. А поскольку на получение информации имеют право только родственники реабилитированных заключенных, то Валерий Остряков не может получить доступ к материалам уголовных дел.
Сейчас заседание перенесли на середину сентября: Выборгский районный суд потребовал доказательства того, что человек, доступ к делу которого запрашивает Валерий Остряков, действительно является его родственником. Дополнительную сложность создает то, что в материалах дела Василий Стефанович записан как «Остриков». Сын Валерия, Дмитрий, который вместе с отцом пытается получить доступ к архивам, считает, что эта ошибка может быть не просто опечаткой, а намеренным искажением фамилии, связанной с желанием оградить от преследования родственников и членов семьи.
Василий Стефанович с женой и детьми. Фото из личного архива Дмитрия Острякова
— Я занимаюсь историей своей семьи и знал, что мой прадед был репрессирован, но про его судьбу мне ничего не было известно. За последний год я узнал больше, — рассказывает Дмитрий. — Даже несмотря на то, что доступа к материалам дела у меня нет, всё равно из ответов, которые приходят из архивов, по крупицам можно собирать факты. Например, я узнал, в какой лагерь был этапирован мой прадед и когда он скончался.
Представитель в суде Остряковых, юрист «Команды 29» Дарья Сухих говорит, что случай ее подзащитного далеко не единственный. И пока на ее практике еще ни одному человеку, пытавшемуся получить доступ к информации о нереабилитированном родственнике, это сделать не удалось:
— По моему мнению, позиция УФСБ в таких делах не соответствует законодательству. Есть федеральный закон об архивном деле, в нем прописано общее право пользователей на доступ к архивным документам. И доступ может быть ограничен, только если в документе есть какая-то тайна. Например, гостайна или личная тайна. Но во втором случае родственнику должны разрешить ознакомиться с документами. Запретить могут третьему лицу, который интересуется делом, например, историку или исследователю. При этом если с момента заведения уголовного дела прошло 75 лет, то доступ к документам может получить любой желающий.
Сотрудники ФСБ в таких случаях объясняют, что есть закон о реабилитации, есть подзаконный акт, который прописывает детально процедуру выдачи дел на реабилитированных лиц. Но такого же акта, регулирующего выдачу документов на нереабилитированных лиц, нет. Значит, дела таких людей выдавать нельзя. «Но мы считаем, что таким образом игнорируются общие положения закона об архивном деле», — объясняет Сухих.
По словам юриста, такой подход распространяется и на те архивно-следственные дела, пересмотра которых еще не было. Тогда лицо также признается нереабилитированным и доступ к документам тоже запрещают.
Доступ к документам могут запретить, только если в документе есть гостайна или личная тайна. Но во втором случае родственнику обязаны разрешить ознакомиться с материалами дела
Один из возможных выходов для тех, чьим репрессированным родственникам отказали в реабилитации: еще раз потребовать пересмотра дела. Юрист «Команды 29» объясняет, что даже если суд снова откажет в реабилитации, во время пересмотра дела могут огласить информацию о предках, за выяснением которой и обращался заявитель.
Дмитрий составляет генеалогическое древо своей семьи уже несколько лет, ему удалось даже разыскать родню, жившую в конце XVIII века. По его словам, дело прадеда — единственный случай, когда ему пришлось столкнуться с отказом в доступе к информации:
— Я пользовался областным архивом, архивом Российской Федерации, Германии и Эстонии. Оперативнее всего реагируют последние. Спустя три-четыре дня без всяких официальных запросов приходят по электронной почте квалифицированные и полные ответы.
Дмитрий объясняет, что сделать копию архивного листа формата A4 в государственном историческом архиве Петербурга стоит 300 рублей, в Эстонии — 40–50 центов:
— Я нашел в Центральном государственном историческом архиве Санкт-Петербурга судебное дело, которое касается моих предков, примерно в 100 страниц. Получается, чтобы скопировать это дело, мне нужно 30 тысяч рублей. Фотографировать запрещено. Можно переписать. Но в этом архиве очень маленький читальный зал на 20 мест, туда нужно записываться в определенное время.
В своих записях мой двоюродный дед рассказывает, как войска освобождали оккупированные земли и как он передал сотрудникам НКВД целую семью «предателей», которая пряталась в подвале
В семейных архивах Дмитрий нашел и записи двоюродного деда, который во времена войны был гвардейским офицером. Он описывает, как войска освобождали оккупированные земли и как он передал сотрудникам НКВД целую семью «предателей», которая пряталась в подвале:
— Судить о том, насколько, это было правильно, думаю, нельзя, тогда была война. Но мне кажется, что тогда вообще невнимательно разбирались в деталях дел, и это очень сильно связано с нежеланием показывать документы. Уверен, что многие жители оккупированных территорий были репрессированы не за участие в военных преступлениях, а по политическим мотивам. Мой прадед Василий Степанович был секретарем колхоза и находился на оккупированной территории, за что и был репрессирован. Наказанием по этой статье был либо расстрел, либо десять лет лагерей. Мой прадед получил семь лет. Это меньше меньшего. У меня есть предположение, что у следствия не сходились концы с концами. Но известно, что вину свою он не признавал, а секретарем был избран на общем сходе жителей.
Как искать информацию о репрессированном родственнике
Член петербургского общества «Мемориал» Евгения Кулакова объясняет, что единого универсального алгоритма взаимодействия с архивами нет и выбор механизма зависит от того, как много известно о репрессированном.
Начать поиск родственников члены «Мемориала» советуют с опубликованных онлайн-книг памяти, многие из которых находятся в подразделе сайта общества. Имена ленинградцев, расстрелянных в годы Большого террора, собраны в книге памяти «Ленинградский мартиролог».
Минимум, который желательно знать для поиска информации о предке: фамилию, имя, отчество, год и место его рождения.
Если неизвестно совсем ничего, нужно написать в информационный центр МВД по предполагаемому месту жительства человека, которого вы ищете, или в Центральный архив ФСБ и попросить их сообщить, какой вид репрессии был применен к вашему родственнику.
Если человек был расстрелян, тогда его архив с документами хранится в архиве ФСБ региона, где органы вели дело против него и где, скорее всего, он и был арестован.
Если человек был арестован и отправлен в лагерь, то нужно написать в информационный центр МВД того региона, куда родственник был этапирован. Но его дело хранится в центре этой области, если он умер в лагере, а если освободился, то через несколько десятилетий его дело уничтожили. Если родственники были депортированы или раскулачены, то нужно писать в информационный центр МВД.
Вячеслав Калитаев был капитаном парохода «Казахстан». При бомбежке корабля его контузило и выбросило за борт. Его признали дезертиром и вскоре расстреляли
Но зачастую ведомственные архивы передают друг другу запросы людей, желающих найти информацию о репрессированных родственниках в зависимости от содержания самого дела. Так произошло с жительницей Петербурга Ириной Калитаевой, которая пытается найти место хранения дела своего отца, по которому его приговорили к расстрелу. Вячеслав Калитаев был капитаном парохода «Казахстан». При бомбежке корабля его контузило и выбросило за борт. Его признали дезертиром и вскоре расстреляли.
Уже год Ирина Калитаева пишет в архивы ФСБ и ВМФ. Последние три запроса она отправила в архив министерства обороны, в котором хранятся дела о военном трибунале, однако еще ни одного содержательного ответа ей не пришло. В ответ представители архива просят доказать факт родства и перенаправляют в другие подведомственные структуры.
Вячеслав и Ирина Калитаева. Фото из архива семьи Калитаевых
Еще одна проблема, по словам Евгении Кулаковой, появилась в прошлом году:
— Раньше архивы ФСБ пересылали материалы в архивы других городов, если люди запрашивали информацию. Нужно было прийти в читальный зал в назначенное время для ознакомления с документами, затем их посылали обратно. Эта норма не была нигде прописана, но такая практика существовала. Последний год так делать перестали. Моим московским коллегам сказали, что на пересылку документов больше нет финансирования.
«Зачем снова засекречивать такие документы — непонятно»
В 2014 году часть документов, созданных органами госбезопасности в период с 1917 по 1991 год, решили засекретить до 2044-го. Решение продлить статус секретности еще на 30 лет приняла Межведомственная комиссия по защите государственной тайны. Неформальное объединение юристов и журналистов «Команда 29» создало петицию с просьбой отменить решение МВК, поскольку оно автоматически лишает граждан доступа к большому массиву данных о СССР.
— Это решение было принято скопом, никто не рассматривал каждый документ в отдельности насчет необходимости о засекречивании. Например, под решение МВК попали сведения о расходах бюджета на поддержания органов госбезопасности 1917 года. Непонятно, зачем засекречивать такой документ. Закон говорит, что продление срока секретности допускается только в исключительных случаях. Но никакие исключительные случаи в заключении комиссии не описаны, — объясняет юрист «Команды 29» Дарья Сухих.
По ее словам, основания для продления срока секретности должна выявлять специальная экспертиза. Она заключает, может ли обнародование информации из документов нанести ущерб государству или нет. Но в заключении комиссии о проведении экспертизы также не говорится:
— Мы отправили нашу петицию в Администрацию президента, те переслали ее в Межведомственную комиссию. Оттуда нам ответили, что их решение не влияет на выдачу документов, связанных с массовыми репрессиями и не нарушает прав граждан на ознакомление с делами репрессированных родственников. Но мы уже знаем, что это не так.
Дарья рассказывает о москвиче Сергее Прудовском, который восстанавливает историю своей семьи. Сейчас он ищет информацию о деде, попавшем под «харбинское дело» — репрессии, которые начались после приказа Народного комиссара внутренних дел СССР Николая Ежова. Прудовский хочет получить доступ к документу авторства Ежова, в котором говорится о преступлениях харбинцев. Однако эта бумага с приказом попадает в перечень сведений и документов, чьи сроки секретности продлены решением МВК. Московский городской суд отказал ему в праве ознакомления с историческим документом. А Верховный суд отклонил жалобу жителя Москвы, пытавшегося оспорить решение городского суда.
Подарки из архивов
Петербурженке Елене Кондрахиной удалось успеть получить доступ к документам, когда еще можно было попросить о пересылке материалов дела. Так она помогала близкой подруге своей семьи — 93-летней Валентине Матвеевне Спрингис — узнать судьбу репрессированных отца и брата.
Матвей Давыдович Спрингис. Фото из личного архива Валентины Матвеевны Спрингис
Оба дела — и отца, Матвея Давыдовича, и брата, Фридолина Спрингиса, — были расстрельными, их арестовали по 58-й статье УК РСФСР. Отца расстреляли на следующий день после ареста, брата — через месяц. Сейчас дело Фридолина хранится в петербургском архиве, а дело Матвея Давыдовича — в архиве Новгородской области, именно его и переслали Елене и Валентине Матвеевне для ознакомления.
Елена объясняет, что для работы с архивами нужны документы, подтверждающие родство. Их часто приходится заверять нотариально, а для этого нужны деньги. Есть и более бюджетный вариант — заверять бумаги у сотрудников архива, но это делается в строго отведенное время. Пожилому человеку это делать тяжело. Для Валентины Матвеевны, живущей в деревне, такой вариант был и вовсе невозможным.
Для ознакомления с делом времени дают немного. Сначала нужно записаться, затем можно переписывать интересующие материалы от руки или фотографировать. Сотрудники архива платным ксероксом воспользоваться не дали.
В пересланных из Новгородской области документах, которые получила Валентина Матвеевна, были фотографии ее отца начала XX века. Женщине, которая запрашивала документы своего отца, сотрудники архива разрешили оставить фотографии у себя.
