Вчера прошел первый допрос Петра Павленского по уголовному делу: 10 ноября обнаженный художник вышел на Красную площадь и прибил к брусчатке свою мошонку, в этом состоянии он находился до прихода полицейских — акция называлась «Фиксация». Теперь его обвиняют в хулиганстве, что грозит лишением свободы до пяти лет. Корреспондент «Бумаги» провел с Павленским утро перед его визитом в МВД и поговорил о закулисье его перформансов, «фиксации» оппозиции и безмолвном созерцании действительности.
Фото: Григорий Набережнов
— У меня будет несколько интервью до допроса. Вы сегодня первый, — говорит Петр, когда мы встретились с ним в восемь утра у московской станции метро «Чистые пруды». 15 ноября против него возбудили уголовное дело по статье 213 ч.1 п.6 («Хулиганство по мотивам ненависти или вражды»). В четверг, ровно в 14:30, он должен был явиться на первый допрос в Отдел организации дознания ГУ МВД по Москве. Утром Петр приехал из Петербурга, взяв небольшой зеленый рюкзак, в котором вещи первой необходимости на случай, если арестуют. Еще за пару дней адвокат Павленского Рамиль Ахметгалиев говорил, что его подзащитного могут взять под стражу прямо на допросе. Случится это или нет, они пока не знают. Петр предлагает пройтись, и мы наворачиваем круги по Чистопрудному бульвару, пустой утренней Москве. — Я, на самом деле, ожидал, что меня могут арестовать, думал, что уголовное дело будет сразу после акции. Даже был готов, что будут интересоваться моей бытовой жизнью. Например, начнут детей отнимать, — Петр живет в гражданском браке с Оксаной Шалыгиной, у них две маленьких дочери. — И вправду, в тот же вечер домой, по месту прописки в Петербурге, стали ломиться полицейские. И я сказал: если какое-то давление будет оказываться на меня, на моих близких, я буду это все выносить в прессу и рассказывать. А об уголовном деле узнал случайно: мне 15 ноября позвонил Петр Верзилов и рассказал. На его лице при рассказе про уголовное дело не пробегает ни одной эмоции. Оно как на фотографии с акции «Шрам» — острые скулы и неподвижный взгляд. — Я не нахожусь в проигрышной ситуации, — продолжает Павленский. — Да, они публикуют в СМИ информацию: до пяти лет грозит. И что? Я должен испугаться и побежать? Понимаешь, я сильное напряжение, ощущение опасности чувствую, когда готовлю акцию. Тогда все может сорваться. А потом, когда это уже сделано, все начинает работать на уже осуществленное действие. Выигрывает не тот, кого больше, а тот, кто сохраняет спокойствие и позицию сильного. Что они хотят? Людей напугать? Не напугают. Даже вот меня породил процесс над Pussy Riot.«Они меня же завели голого в парадный вход Законодательного собрания. Туда сотрудники входят через служебный, а меня завели через парадный»На улицах появляются первые люди. По московскому обыкновению, все куда-то спешат, так что на их фоне декламации гражданской позиции смотрятся откровенно странно. — Мне важно делать то, с чем полиция и власти еще не сталкивались. Это цель. Это важно. Я об этом размышляю, стремлюсь к этому, чтобы поставить власть в тупик. Я этим показываю, что власть не безгранична. Ее методы управления перестают работать, и полицейские становятся беспомощными. Что важно — они начинают втягиваться в этот процесс. Вот акция «Шов». То, что там происходило, не нравилось никому. Мне нужно только не давать отклик. Как это сделать? Подходит человек, начинает задавать вопросы. А как мне ответить? У меня рот зашит. Самой интересной была история с проволокой. Сначала пришел один полицейский с дамскими щипчиками. Потом принесли тряпку. Но она цепляется, они сдирают, у них начинается борьба с проволокой. А они сами проволоки боятся — у них одежда цепляется. Потом приносят большие ножницы, разрезают, снова накрывают. Во время рассказа об акциях Петр заметно оживляется, иногда даже улыбается и активно кивает головой, когда удается угадать его мысль. Уголовные дела художнику менее интересны, чем его собственные. — Полицейские, власти — они же все становятся участниками перформанса. С «Тушей» (ассистенты художника принесли его, обнаженного и завернутого в многослойный кокон из колючей проволоки, ко входу в Законодательное собрание Санкт-Петербурга — прим. «Бумаги») был интересный момент. Оказавшись в тупиковой ситуации, они [полицейские] дали неожиданное продолжение. Они меня же завели голого в парадный вход Законодательного собрания. Туда сотрудники входят через служебный, а меня завели через парадный. У Павленского стрижка под два миллиметра, острые скулы и рюкзак из грубой материи. Пока мы идем, мои «друзья» в ленте «Фейсбука» под выложенной фотографией Павленского начинают шутить: «У него под плащом нет ничего, кроме колючей проволоки, будь осторожен». — Можно представить, что полицейские не обратят внимание на какую-нибудь мою акцию. Вообще. В таком случае я должен буду оставаться и стоять. Это стало бы испытанием моей выносливости. Сколько я могу лежать, сидеть. Но это, конечно, маловероятно. Даже если бы с этим не стали взаимодействовать власти, с этим стали бы взаимодействовать люди. Они видели бы: там человек лежит, сидит. Собиралась бы толпа. Такой уличный мим, на которого все смотрят.
«Знаешь, почему спали все эти митинги? Люди стали относиться к этому как к времяпрепровождению»Мы подходим к памятнику казахскому поэту Абаю Кунанбаеву. Здесь в мае 2012 года на неделю развернулся лагерь оппозиции. Я пересказываю Петру какие-то детали из жизни этого места и как здесь дежурили ночами все знакомые журналисты. — Я не был на этой акции. Я, вообще, попал на Чистые пруды спустя несколько месяцев, — кажется, без сожаления говорит Павленский. — Знаешь, почему спали все эти митинги? — вдруг спрашивает меня Петр и сам же отвечает: — Люди стали относиться к этому как к времяпрепровождению. Вот я работаю, вот у меня дом, а вот у меня митинг. Сейчас все демонстрируют друг другу, что нужно поддерживать политзаключенных. Безусловно, их нужно поддерживать. Но есть не только политзаключенные — должно и прямое действие продолжаться. А такое ощущение, что все думают: «Мы все сделали, борьба проиграна, вот у нас есть наши политзаключенные, давайте им помогать». Политзаключенные превратились в какой-то фетиш. Они должны рождать желание действия, а не служить напоминанием о том, «что может произойти с каждым, кто осмелится что-то сделать». Объясняя суть акции «Фиксация», как он уже не раз делал в других интервью, Павленский говорит о проекции общего бездействия. — Пока что не власть держит людей за яйца, люди сами себя схватили. Но скоро люди реально окажутся под давлением и не смогут сдвинуться никуда. Будет эта брусчатка, площадь, ищейки и апофеоз самолюбования власти. Люди бездействуют, а власть как аппарат насилия действует. Люди решили, что если они сейчас остановят действие, то все каким-то образом само нормализуется. Именно поэтому важен факт смотрения: сидит голый человек на Красной площади и смотрит на свои прибитые к кремлевской брусчатке яички. Он сидит и рассматривает своих политзаключенных, свое поражение, свое бессилие.
«Я живу с подругой, у нас двое детей. Мы сознательно не признаем институт брака. Чувства важнее формальностей. Она не художник, она журналист»На Чистопрудном бульваре уже девять утра. Людей становится много — все спешат на работу. Петр Павленский говорит очень громко, и пробегающие мимо иногда оборачиваются на ключевые слова: «мошонка», «Красная площадь», «беспомощность». — Не знаю, похож ли я на юродивого. Вообще, я эти слова совершенно спокойно воспринимаю. Если люди видят патологичность действия, смеются, они же смеются над собой. Я же говорю о состоянии, о действиях людей, о безразличии. Для меня в этом плане было гораздо хуже сделать действие, которое всем бы понравилось. Важно даже не количество людей, понявших жест. Тут очень важно создать прецедент, который позволит кому-то действовать так, как будто свобода существует на самом деле. Если одно действие сможет породить желание действовать у других, то это уже успех. Спустя час после начала нашего разговора Петра начинают терзать по телефону журналисты. Всем он назначает встречу после допроса. Сразу за мной у Петра еще одно интервью, потом — встреча с адвокатом. — Я живу с подругой, у нас двое детей. Мы сознательно не признаем институт брака. Чувства важнее формальностей. Она не художник, она журналист. Мы вместе делаем журнал «Политическая пропаганда». От вопроса, волнуется ли Оксана за него, Петр смущается. — Не, ну что ты… Ну о чем ты… Она же разделяет мои взгляды. Она как часть моей жизни. Понимаешь, все, что я говорю, она знает, понимает и придерживается тех же взглядов. Она переживает так же, как я. Это человек, который меня поддерживает, который не чинил мне никаких препятствий. Она, если так можно сказать, не насаждает страх. Не формирует фобии в отношении меня. Через минуту Павленский уходит. У него встреча с адвокатом. На нее нельзя опаздывать. Через пару часов я его встречаю перед допросом у здания МВД. Журналисты бомбят вопросами про боль, смысл акции и уголовное дело. Павленского — отдельно, адвоката Рамиля Ахметгалиева — отдельно. Адвоката Петру предоставила правозащитная ассоциация «Агора». — Цель нашей ассоциации — защита конституционных прав граждан. В данном случае речь идет о праве свободы творчества и свободы выражения мнения. Никаких юридических оснований для уголовного преследования нет, — поясняет причины заступничества адвокат. — Это можно трактовать как нарушение порядка? — расспрашивают Рамиля. — Ну а в чем проявляется нарушение? — То, что человек вышел голым в общественном месте. — Нет, я бы не сказал так, даже в понимании Административного кодекса. Элемент обнажения нужно связывать с контекстом — это эротика, порнография или элемент художественной акции, — про уголовное дело адвокат пока больше говорить не хочет, надо посмотреть на результаты первого допроса. В 14:20 адвокат и Павленский уходят за двери МВД. К вечеру они выходят. Говорят немного: Павленского обвиняют в возбуждении ненависти или вражды по политическим мотивам в отношении социальной группы. Какой — неизвестно. Адвокат возмущен, что таким образом нарушено право защиты знать, в чем обвиняют человека. Петра выпустили под обязательство о явке. Дата следующего допроса неизвестна.