Никита Благово — внук дворянина и полковника Константина Петровича Благово участника Русско-японской и Первой мировой войн, расстрелянного большевиками за «антисоветскую деятельность». Табличку с именем Константина Благово проект «Последний адрес» по инициативе внука установил в сентябре 2023 на доме 31 по 14-й линии Васильевского острова.
Сам Никита Благово известен как автор нескольких книг, основатель и директор музея школы Карла Мая — первой школы в Российской империи с индивидуальным подходом к образованию. Он много участвует в генеалогических конференциях и консультирует тех, кто хочет изучать историю своей семьи.
Благово рассказал «Бумаге» почему считает важным говорить о сталинских репрессиях, как относится к ошибкам своих предков и почему генеалогия — это путешествие во времени.
Откуда у Никиты Благово возник интерес к истории школы Карла Мая
— Я до войны учился во втором классе 30-й школы в типовом здании из силикатного кирпича на 9-й Советской улице, которая никакого впечатления не производила. А тут, 1 сентября 1944 года, мы заходим в помещение 5-й средней школы на Васильевском острове и сразу поражаемся ее интерьерами. Представьте, после очередного урока учительница говорит: «Следующий урок будет, — вслушайтесь, — в аудитории физики». Мы шестиклассники, блокадные мальчишки, слова такого не знали.
Идем, открываем широченные двери — и перед нами амфитеатром поднимаются дубовые скамьи. Где это вы видели, чтобы в школе были амфитеатры в кабинетах? Начинаем физику, берем наглядные пособия: латунные, старинные, с ненавидимым тогда двуглавым орлом.
Уже во взрослом возрасте я прочел на одном дыхании книжку нашего ученика Льва Успенского «Записки старого петербуржца», окончившего нашу школу с золотой медалью в 1918 году, а потом прочел и воспоминания Бенуа, который закончил школу в 1890-м, и открыл для себя петербургскую гимназию и реальное училище Карла Мая.
Но когда мы сидели за школьными партами в школе № 5, ни учителя, ни директор не говорили нам, что до 1918 года здесь располагалось одно из лучших средних учебных заведений города. Некоторые наши ученики, у которых предки были связаны с дореволюционной интеллигенцией, знали об этом, но не говорили ничего. Это было не принято.
Я получил высшее образование в Электротехническом институте и работал в энергетике всю свою жизнь до выхода на пенсию в 1992 году. Но интерес к альма-матер никогда не пропадал и не затухал.
В 1986 году я увидел на экране телевизора интервью академика Лихачева в студии Останкино, в котором он рассказывал про школу, в которой учился, — бывшую гимназию Карла Мая. Мы встретились, и он предложил мне написать книгу, пообещав необходимую поддержку. Она вышла уже в 1990-м тиражом 100 тысяч экземпляров и называлась «Школа на Васильевском». Лихачев в предисловии к первому изданию книги о школе писал, что хочет, чтобы это была первая ласточка в серии публикаций по истории лучших петербургских школ. Но, увы, в том объеме, в котором мы изучили 168-летнюю историю нашего учебного заведения, ни одна школа больше не изучена.
Эту книгу прочел директор Института информатики РАН Рафаэль Юсупов, которая с 1978 года занимала здание школы. Он страшно удивился и предложил мне создать музей. Я был на пенсии и, не имея профессионального музейного образования, начал разыскивать учеников этой школы, их потомков. 12 мая 1995 года совместно с академиком Лихачевым была открыта первая маленькая экспозиция.
Все эти годы продолжался поиск биографий, документов, фотографий, любых сведений, касавшихся наших учеников. И сейчас мы знаем биографии почти тысячи наших учеников и учителей, постоянно выпускаем книги о них и о школе. В 2023 году мы провели 233 экскурсии, что для нашего музея немало.
В чем уникальность школы Мая и чего не хватает современному образованию
— В 1856 году к преподавателю Карлу Маю обратилась группа василеостровских немцев. Они попросили его создать школу, которая давала бы качественные прикладные знания. Так в Петербурге возникла новая частная школа: сначала в надворном флигеле дома № 56 на 1-й линии Васильевского острова, а затем, с 1861 года, — в доме № 13 на 10-й линии. С 1910 года школа работала уже на 14-й линии.
Подбору педагогов в школе уделялось особое внимание. Май говорил: если учитель не может с полной ответственностью перед собой сказать, что он «сперва любит, а потом учит», если он не может не только отдавать знания по предмету, но всё свое сердце и всю жизнь без остатка, — он не должен быть учителем. Лев Успенский писал: «У Мая нет и не может быть педагогов-мракобесов, учителей-черносотенцев, людей в футлярах, чиновников в вицмундирах».
От того, какие педагоги, зависит будущее общества. Вне зависимости от того, какой род деятельности выбрал человек. Каждый педагог должен быть прежде всего воспитателем. Это то, что сейчас находится на очень низком уровне. Есть, конечно, исключения, прекрасные учителя, прекрасные школы. Но отношение к профессии педагога как важнейшей и первостепенной в государстве на протяжении многих лет отсутствовало.
В центре школы Карла Мая стоял ученик, которого рассматривали как личность, заслуживающую уважения, доверия, индивидуального подхода в зависимости от знаний и способностей. Учитель математики, например, давал разные домашние задания сильным и склонным к точным наукам ученикам и слабым. Но так, чтобы каждый с заданиями мог справиться: тогда он сохранит интерес к учебе.
Важным было впитывание учениками — ненавязчиво, не дидактически — чувства доброты и милосердия. Май говорил, что ученика надо развивать умственно, нравственно, эстетически и физически.
Как советский электротехник Никита Благово узнал о своем происхождении и истории своих предков
— С первых минут, когда я начал сознательно мыслить, я узнал о том, что у меня дворянское происхождение. Помню, как в году в 37-м или 36-м в нашу коммунальную квартиру вошли две женщины лет 45 — благообразные, с платочками, светлые юбки, светлые платья. И говорят: «Барыня, это мы вам яички и творожок вашему внучку принесли». И тогда я подумал: если бабушка была дворянка — «плохая», как нас учили в школе — то вряд ли бы приехали две знакомые и привезли это.
Моя мать умерла на третий день после моего рождения. Отец в детстве мной совершенно не занимался, до войны я видел его один раз мельком. Но бабушка и дедушка погибли в блокаду, и после войны отец разыскал меня. В пятую школу, бывшую гимназию Мая, я пошел уже из новой семьи отца.
Я спрашивал папу, кто его родители. Он был человек замкнутый, суровый, резковатый. Он хлопнул ладонью по столу и сказал: «Никогда меня об этом не спрашивай!». Шли годы, наступила оттепель, я говорю: «Ну пап, всё-таки интересно, расскажи». Он ответил: «Если тебе очень надо, всем говори, что у тебя бабушка прачка, а дедушка сапожник». Еще раз я спросил незадолго до его смерти, но он опять хлопнул ладонью по столу и ответил: «Нет, никогда тебе не скажу!»
На похоронах отца, помню, была домашняя обстановка. Одна незнакомая мне женщина, увидев меня, произнесла: «О, вот мы наконец увидели Никиту, о котором Володя столько рассказывал, но никогда не показывал». Оказалось, что это моя тетя. После поминок я спросил ее о бабушке и дедушке. Она сказала: «Конечно, приходи, когда будешь в Москве, я расскажу. У тебя нет оснований стыдиться своего деда».
Благодаря ей мне удалось увидеть фотографии. Потом я работал в Военно-историческом архиве в Москве, и сейчас знаю достойнейшую биографию полковника Константина Петровича Благово, кавалера семи боевых орденов, в том числе ордена Святого Георгия, а также награжденного Георгиевским оружием. Он закончил военное училище в Ярославле и продолжил военное образование в Петербурге. Служил в 147-м пехотном Самарском полку, в составе которого отличился в русско-японской войне. Затем во главе своего батальона участвовал в 15 сражениях Первой мировой войны, в последнем из них потерял руку, был отправлен на лечение в Крым, где после прихода Красной армии 30 декабря 1920 года был расстрелян.
Отец смог поступить в Железнодорожный путейский институт, но через месяц учебы началась чистка. Его арестовали в общежитии, и он полгода сидел в Бутырской тюрьме.
Как сталинские репрессии изменили жизнь семьи Благово
— Мама моя была единственной, любимой, способной дочерью, которая с отличием закончила романское отделение Педагогического института имени Герцена и была отправлена на месяц на практику за рубеж. Вернулась, стала работать в библиотеке, вышла замуж.
Чекисты разобрались: «Была за границей — значит шпионка». Ее арестовали, она провела полгода в тюрьме на Шпалерной на холодных полах, и бабушка всегда говорила, что она погибла, потому что ее здоровье было подорвано этим пребыванием в заключении. Первое, что я помню, — как мы с бабушкой поехали на кладбище и, когда мы подошли к могиле, она сказала мне, что здесь лежит моя мама, которая умерла, потому что ее неправедно посадили в тюрьму.
Мой дедушка со стороны мамы был до революции преподавателем в кадетском корпусе, имел военный чин. Его дважды арестовывали только за то, что он был военным в царской армии.
Опекунство надо мной оформил брат моей мамы — дядя Коля. Любимый, талантливый, добрый. Но, поскольку его отец был царским офицером, он не мог получить образование и работал кочегаром на паровозе. Хорошо помню, как 10 июня 1937 года в четыре утра в комнату вошли сотрудники известной организации, предъявили ордер на арест, дали 15 минут на сборы и растерянного дядю увели. Больше мы его никогда не видели. И мы семь месяцев два раза в неделю ходили на Шпалерную и передавали дяде передачки или записки, пока нам не сказали: «10 лет без права переписки». Мы тогда не знали, что эта фраза означала расстрел.
В 90-е годы я читал это дело, протоколы допросов, и в последнем было сказано: «допрос прекращен в связи с физическим состоянием допрашиваемого». То есть его забили до того, что он не мог отвечать.
Знание обо всех этих арестах в семье порождало мысль о том, что может всё случиться, может быть неправедный арест за любую сомнительную фразу. Поэтому какая-то осторожность в высказываниях всегда была — в школьные, в студенческие годы. Я никогда никому не рассказывал о том, что у меня родственники арестованы, расстреляны. Это было не принято.
Я изучаю школу и знаю, что в 1934-м году арестовали шестерых учеников девятого класса нашей школы. Они собирались у одноклассника, что-то обсуждали, но никто не знал что. Соседи написали донос. Через четыре месяца мальчиков выпустили, а двух расстреляли. Один из них потом рассказывал: «Меня не было четыре месяца в школе. Через четыре месяца я пришел в школу, сел на свое пустующее место, и ни один человек в классе меня не спросил, почему я не был в школе. И учитель не спросил. И директор не спросил. Это было не принято и опасно». Никто не пришел к нему домой и не спросил, почему того нет на уроке — вы придете навестить исчезнувшего ученика, а там засада.
Повсюду жил страх. Но при этом ни бабушка, ни дедушка о властях и государстве ничего плохого, даже мало-мальски критического, никогда не говорили. Говорили, что надо любить родину и, когда вырасту, трудиться на благо отечества. Когда арестовывали кого-то, говорили, что это трагическая ошибка, которую когда-нибудь исправят. И это «чувство родины» в широком смысле я впитал от них навсегда.
В молодые годы я иногда вступал в полемику с людьми, которые были либо не сведущи, либо придерживались мнения, что репрессии были справедливы, мол, «лес рубят, щепки летят». Сейчас я уже не пытаюсь никого переубедить, понимаю, что это невозможно.
Чем больше лет проходит, тем всё более близко к истине судят об истории. Для того, чтобы в сознание большинства людей репрессии вошли как явление вредное и постыдное, надо еще время.
Зачем изучать историю своей семьи
— Большую часть советского времени архивы были недоступны. В 1987 году я пришел в Центральный Государственный исторический архив в здании Сената для изучения документов по истории гимназии Мая. Заместитель директора архива Николай Малеванов, взяв мое заявление, произнес: «Благово? А вы знаете историю своей фамилии?». Я отвечаю, несколько смутившись, что, к сожалению, нет. А он: «А у нас есть дела ваших предков. Если хотите, я вам разрешу с ними познакомиться». Я кивнул утвердительно. И вскоре погрузился в чтение одного за другим объемных дел: одного, содержащего более 400 листов, второго — 250. Всё прочитанное и законспектированное глубоко взволновало и заинтересовало меня.
Я много месяцев ходил, систематизировал, строил древо и шаг за шагом узнавал, что есть ветвь в Твери, в Костроме, в Москве, в Новгороде, в Смоленске. Например, когда я взял свод законов Российской империи, я на одной из страниц неожиданно прочел, что в 1712 году решением Сената из Москвы в Петербург была направлена группа «новиков», — так назывались молодые люди, не имевшие семьи, — и среди них был Пётр Васильевич Благово. То есть мои предки появились в Петербурге три века назад.
Еще один мой предок, поручик Степан Сергеевич Благово, как оказалось, участвовал в Бородинской битве. Когда я в 2012 году побывал на историческом поле и поднялся на Шевардинский редут, в памяти тотчас возникла строка из его формулярного списка, где было написано, что при отражении атаки неприятеля на это укрепление, он был ранен «отломком ядра в правое плечо и пулею в левую ногу», и мне тогда показалось, что я ощущаю запах порохового дыма и слышу свист летящей пули. Я как будто путешествую в разные эпохи через историю своей семьи.
Я придерживаюсь твердого мнения, что каждый человек, вне зависимости от того, кем были его предки, может и должен знать историю своего рода. Потому что если предки чего-то достигли, то можно стремиться к этому уровню: приблизиться или превзойти. Если же они совершили неблаговидные поступки, то это повод для того, чтобы их не повторить.
Это же касается советских репрессий. Надо знать свою историю без преувеличений, без прикрас и не скрывая ничего плохого. Нельзя уничтожать огромное количество невинных людей, которые могли принести большую пользу отечеству. Трудолюбивых крестьян, названных кулаками, опытных военных, которых обвинили в заговоре. Это был трагический, глубоко ошибочный период истории, где решения принимали необразованные, корыстные и недобрые люди. Конечно, об этом надо говорить, чтобы это никогда не повторялось.
Что еще почитать:
- Историк Сергей Дедюлин нашел детский дневник отца из блокадного Ленинграда. Читайте рассказ об эвакуации пешком по Ладоге и судьбе семьи бывших дворян
- Человек, от которого узнает погоду весь Петербург. Как Александр Колесов пришел в метеорологию и почему спустя 40 лет не охладел к ней
