В конце августа с «Дома специалистов» в Выборгском районе исчезло 34 таблички «Последнего адреса» с именами репрессированных во время Большого террора жильцов. Памятные знаки сняла управляющая компания. Тогда жильцы дома установили на место табличек гвоздики и повесили список имен на листе бумаги.
Координаторка «Последнего адреса» в Петербурге Евгения Кулакова и сотрудница проекта Марина Демиденко рассказали «Бумаге», кто обычно выступает против табличек, как в последнее время изменилась доступность архивных дел репрессированных и какой новый смысл появился у проекта после начала войны.
— Кто пожаловался на таблички на «Доме специалистов» на Лесном проспекте?
Евгения Кулакова: В последних числах августа одна из жительниц дома прислала нам письмо о пропаже 34 табличек. Мы начали разбираться и выяснили, что таблички находятся у управляющей компании «Семь ключей». Там нам рассказали, что таблички пришлось снять из-за жалобы Александра С. Мужчина попросил проверить законность табличек — он считает, что они связаны с «иноагентом» «Мемориалом». При этом мы не можем проверить, настоящий ли это человек.
Управляющая компания, сняв таблички, лишь выполнила приказ администрации Выборгского района. Мы планируем забрать их из офиса УК и оставить пока что у себя.
— Как на снятие табличек отреагировали жильцы дома?
Евгения Кулакова: Вместо табличек жильцы повесили лист с именами репрессированных и устанавливают в оставшиеся дырки в стенах гвоздики. Они расстроились из-за произошедшего, потому что собственники присутствовали на открытии каждой таблички. А первую из них там установили еще в 2016 году, всего их было 34.
Жильцы очень поддерживали «Последний адрес». Когда их дом был на капитальном ремонте, они звонили нам и предупреждали, что рабочие сняли таблички и что с ними всё в порядке.
— 4 сентября также пропала табличка в доме на Васильевском. В этом прослеживается тренд?
Марина Демиденко: Таблички периодически пропадают — их снимают жильцы дома, управляющие компании или случайные прохожие. Но в Петербурге при этом они не стали исчезать чаще в последнее время.
Хуже ситуация в Москве — таблички постоянно пропадают.
— С 2022 года стали ли петербуржцы чаще или реже подавать заявки на установку табличек?
Марина Демиденко: Заявки стали реже присылать еще с начала пандемии коронавируса. С 2022 года ситуация стала еще хуже.
Евгения Кулакова: Проект существует с 2015 года — за это время мы установили 434 таблички по всему городу.
С 2022 года «Последний адрес» приобрел неожиданную функцию — объединения сообщества. Когда многие уехали, а привычные связи разрушились, установки табличек стали какой-то отдушиной для единомышленников. У проекта появился терапевтический смысл.
— Кто обычно просит устанавливать таблички — родственники жертв террора или посторонние для них люди?
Евгения Кулакова: И те, и другие. Большую часть табличек устанавливают по инициативе родственников репрессированных или жильцов дома, которые случайно узнали о его истории.
По инициативе горожан — родственников репрессированных — таблички вешали, например, на проспекте Добролюбова, 19. В этом доме очень активное ТСЖ — жильцы одними из первых отправили нам заявку на установку таблички и даже звали нас к себе в гости вместе с остальными пришедшими на мероприятие.
А на улице Пестеля, 11 жительница попросила повесить табличку, когда узнала, что в этом доме жил студент, расстрелянный в 1930-х годах. Женщина сказала, что история ее сильно зацепила и она захотела установить табличку в память о молодом человеке.
Однажды нас попросила повесить табличку женщина, которая живет в доме на Петроградской стороне. Она помогала дочке с домашним заданием по краеведению — нужно было рассказать о репрессированной жительнице своего дома. Женщина узнала всё о расстрелянной в 1930-х годах и даже связалась через «Мемориал» с ее дочерью. Оказалось, что та не знала о причине смерти своей матери.
Также часто к нам поступают заявки от петербуржцев, которые делают это из-за своей гражданской позиции — они считают важным сохранить память о погибших людях.
— Как большинство жителей относятся к идее табличек? Как вы это обсуждаете с ними?
Евгения Кулакова: В идеале идею установить табличку нужно обсуждать на собрании жильцов, которое собственники или управляющая компания должны самостоятельно инициировать. Однако такие случаи единичны, потому что часто всех людей невозможно собрать.
Например, на улице Рубинштейна, 23 в 2020 году сняли все 16 табличек, потому что их установили без формального протокола собрания жильцов. Но они сами не могут не могут собрать кворум (половину жильцов), потому что здание огромное — в нем более 400 собственников.
Из-за этого мы ходим по квартирам и добиваемся ответов от жильцов. Однако в большинстве случаев мы получаем не четкие отказ или согласие, а безразличие или страх поставить подпись.
Марина Демиденко: Я в проекте уже семь лет и большую часть из них занимаюсь обходами жильцов. За это время я выделила несколько групп людей, исходя из их позиции насчет установки табличек: неопределившиеся, знающие о «Последнем адресе» и поддерживающие его, сталинисты, те, кто по каким-то причинам не знает о репрессиях, и люди «вне политики».
Еще есть те, кто никогда не открывает дверь. Они обычно составляют около трети жильцов дома. После них по количеству идут неопределившиеся — они мало что знают о репрессиях, но открыты к диалогу и в целом жалеют о таком прошлом. Сталинистов и идейных противников довольно мало — они обычно не верят в репрессии или говорят штампами об их необходимости в то время.
Табличку можно повесить, если получилось собрать согласия больше половины жильцов.
Некоторые люди начинают ругаться или говорить, чтобы мы лучше что-то починили в их доме. Но я уперто продолжаю задавать им вопрос о табличках и рассказывать историю репрессированного жильца их дома.
В России тема репрессий выведена из публичного поля, из-за чего у людей нет знаний об этой части прошлого. Они не знают о внесудебных расправах, документах о начале и прекращении репрессий и расстрельных списках.
— Как власти Петербурга относятся к вашей работе?
Евгения Кулакова: Я бы сказала, что они нас игнорируют или пытаются нами не заниматься. Всё время с 2015 года власти придерживаются довольно отстраненной позиции.
В первые годы мы пытались получать согласования на установку табличек на домах, которые, например, являются памятниками. Все комитеты — печати, охраны памятников, архитектуры, культуры — говорили, что они таким не занимаются, и перенаправляли от одного ведомства к другому. Мы попытались связаться с комитетами несколько раз, но потом перестали этим заниматься.
С одной стороны, власти от нас отстраняются. Но с другой стороны, в 2018 году был скандал, после которого юридический комитет при правительстве Петербурга заявил, что нужно разработать специальный регламент для согласования установки табличек. При этом никто ничего так и не разработал.
— Почему таблички «Последнего адреса» можно устанавливать без согласования?
Евгения Кулакова: Все комитеты указывали, что наши таблички — это не мемориальные доски, для которых необходимы специальные разрешения.
Во-первых, табличка крошечная по своим размерам — 10 на 15 сантиметров. Во-вторых, в законе о мемориальных досках прописано, что они должны устанавливаться «выдающимся личностям» — властям нужно это доказать документами.
Однако «Последний адрес» говорит о том, что необязательно быть особенным, чтобы попасть под репрессии. Это принципиальное отличие таблички от мемориальной доски.
Мы считаем, что наши таблички относятся к элементам фасада здания. Поэтому об их установке принимают решения собственники.
— Стало ли труднее находить информацию о репрессированных в последнее время?
Евгения Кулакова: Есть общий тренд на закрытие информации и недопущение в архивы. Но я бы не сказала, что сейчас происходит резкое ухудшение ситуации. Потихоньку всё прикрывают, но не катастрофично.
Мы в «Последнем адресе» сверяем данные через несколько источников. Сначала мы связываемся с родственниками и собираем у них все документы. Затем если чего-то не хватает, мы обращаемся к силовикам.
В архиве ФСБ и региона хранятся данные о тех, кто был арестован и расстрелян, а МВД — если репрессированного отправили в лагерь. Я пишу запросы и получаю справки на человека, часто могу ознакомиться с делом. Но МВД чаще просит предоставить доверенность от родственников погибшего.
Дела в архивах ФСБ можно конспектировать, но нельзя фотографировать или делать их копии. Копии выдают только родственникам и в ограниченном количестве. В материалах дел обычно скрывают данные участников группового дела, переписки сотрудников НКВД, показания свидетелей и другие данные — у них есть свои внутренние правила, но мне кажется, что многое зависит от сотрудника архива ФСБ.
Сложнее стало ознакомиться с материалами дел из других регионов. Раньше можно было заказать в другом регионе документы и их присылали по почте в ФСБ твоего региона. Но сейчас они говорят, что это якобы дорого.
— Почему сейчас важно продолжать устанавливать таблички репрессированным?
Евгения Кулакова: Для меня важно делать видимым людей, которые стали жертвами государственного террора. Мне кажется, с помощью такой памяти город становится более ответственным и понимающим по отношению к своему прошлому и происходящим процессам.
Когда я только начинала работать в «Последнем адресе» в 2015 году, я не ощущала такой острой связи истории с сегодняшним днем.
Не могу сказать, что сейчас происходит то же самое, что и в 1930-х. Между эпохами существуют большие отличия. Но сохраняется ощущение беспомощности перед государственной машиной и ее террором. Об этом важно помнить и говорить.
