Как в обычном доме на Васильевском острове после революции открыли первый в России крематорий, что о нем писал Корней Чуковский и для чего прах сожженных складывали в жестяные ящики?
Публикуем одно из еженедельных краеведческих писем Алексея Шишкина и Эли Новопошенной из рассылки «Бумаги» об удивительных историях петербургских домов.
Подписывайтесь на рассылку по ссылке, чтобы каждую неделю получать письма с историями петербургских домов и участвовать во встречах для подписчиков.
Детский приют, ставший первым в России крематорием
Дом 95–97 на 14-й линии В.О.
Весной 1921 года Корней Чуковский и Александр Блок в голодном Петрограде живут насыщенной литературной жизнью. Проблемы буквально со всем — с пищей, водой, дровами, жилплощадью, зато вдохновленная революцией культура цветет буйным (хотя и не вполне здоровым) цветом. Двое друзей попадают на очередной то ли диспут, то ли доклад, но он оказывается невыносимо скучным — уже больной сорокалетний Блок быстро впадает в апатию. Чтоб развлечь поэта, Корней Иванович предлагает писать стихотворные экспромты. Например, о последней прогулке по оттаивающему городу в компании с княжной Кропоткиной — дочерью князя-анархиста. Рождаются вот такие странные строки:
Как всегда, были смешаны чувства,
Таял снег, и Кронштадт палил.
Мы из лавки Дома искусства
На Дворцовую площадь брели…
Вдруг — среди приемной советской,
Где «все могут быть сожжены»,
— Смех, и брови, и говор светский
Этой древней Рюриковны…
Что это за «все могут быть сожжены»? Чуковский поясняет: скорее всего, как раз в приемной дома искусства на Мойке, 59 Блок увидел объявление, извещавшее о том, что любой житель Петроградской коммуны отныне имеет право после смерти сгореть в первом государственном крематории. И без того невеселого в те месяцы Блока оно должно было поразить. С листовки, нарисованной художником-авангардистом Юрием Анненковым, глядел сидящий на дымящемся человеческом черепе ворон.
В своих записках поэт упоминает, что в октябре 1919 года гулял по набережной Смоленки, работая над переводом трагедии «Альманзора» Генриха Гейне. Той самой, в которой есть знаменитые строки: «где сжигают книги, впоследствии сжигают и людей». И вот на той же Смоленке, а вернее, на идущей вдоль нее Камской улице, появляется крематорий. Мрачная ирония.
Тот самый крематорий разместился во дворе огромного дома на пересечении Камской улицы и 14-й линии Васильевского острова. До революции этот адрес был известен разве что сиротским домом общества «Помощь детям рабочих Санкт-Петербурга» да еще баней для местных рабочих. Теперь же зданию предстояло стать одним из символов новой коммунистической эпохи. Необыкновенное учреждение было любимым детищем хорошего знакомого Александра Блока — партийного деятеля Бориса Каплуна, неформального покровителя голодной петроградской богемы. Именно Каплун помог Блоку отстоять от уплотнения революционными матросами квартиру на Пряжке, именно благодаря его протекции не был закрыт Мариинский театр — за это партиец даже получил от дирекции право на личную ложу.
Еще в 1919 году Борис Каплун опубликовал в журнале с характерным названием «Пламя» статью «Сожигание человеческих трупов», в которой доказывал, что именно кремация — подлинно революционный способ похорон, который должен стать противовесом отжившему свое церковному погребению в земле. Комиссару удалось пробить свою идею — власти объявили архитектурный конкурс на право построить настоящий погребальный дворец нового типа в Митрополичьем саду Александро-Невской лавры. Однако в казне Петрограда денег на воплощение проекта просто не оказалось. И тогда неистовый Каплун решил приспособить под печи любое более-менее годное здание.
Выбор пал именно на 14-ю линию, 95–97. Постройка была сильно повреждена во время революционных волнений и под баню больше не годилась, зато тут имелись кирпичная дымовая труба бывшего сахарного завода Рожкова и место во дворе под размещение печей. Каждый день комиссар Каплун навещал стройплощадку на специально выделенном для этой цели автомобиле. Он говаривал, что дело это «не терпящее отлагательств». Проект печи на набережной Смоленки выполнил некий инженер Джорогов, под его надзором рабочие трудились по 15–16 часов в сутки.
Печь с собственным именем «Металлург» была торжественно зажжена в ночь на 14 декабря 1920 года в присутствии Бориса Каплуна и экспертов-медиков. Тело красноармейца Ивана Малышева 27 лет, умершего от дизентерии, сгорело за два с небольшим часа. За ним отправились бродяга, погубленный тифом, и неизвестно от чего скончавшийся австрийский военнопленный. В целом пробное сожжение было признано успешным, о нем было объявлено в петроградских и иногородних газетах.
Вскоре из Москвы, Киева и других городов подоспели письма с просьбами поделиться петроградским опытом. Каплун торжествовал. Он всячески продвигал свой любимый проект и даже звал гостей на открытые кремации. Среди посетителей дома на 14-й линии был и всё тот же Чуковский, оставивший о том вечере подробные заметки:
«Был Борис Каплун — в желтых сапогах — очень милый. Он бренчал на пьянино, скучал и жаждал развлечений. „Не поехать ли в крематорий?” — сказал он, как прежде говорили: „не поехать ли к «Кюба» или в «Виллу Родэ?»”. „А покойники есть?” — спросил кто-то. „Сейчас узнаю”. Созвонились с крематорием, и оказалось, что, на наше счастье, есть девять покойников. „Едем!” — крикнул Каплун. Опять архитектор, взятый из арестантских рот, задавивший какого-то старика и воздвигший для Каплуна крематорий, почтительно показывает здание; здание недоделанное, но претензии видны колоссальные. Нужно оголтелое здание преобразовать в изящное и грациозное. Баня кое-где облицована мрамором, но тем убийственнее торчат кирпичи. Для того чтобы сделать потолки сводчатыми, устроены арки — из… из… дерева, которое затянуто лучиной. Стоит перегореть проводам — и весь крематорий в пламени. Каплун ехал туда, как в театр, и с аппетитом стал водить нас по этим исковерканным залам… Мы смеемся, никакого пиетета. Торжественности ни малейшей. Все голо и откровенно. Ни религия, ни поэзия, ни даже простая учтивость не скрашивает места сожжения. Революция отняла прежние обряды и декорумы и не дала своих. Все в шапках, курят, говорят о трупах, как о псах… Инженер рассказывал, что его дети играют в крематорий. Стул — это печь, девочка — покойник. А мальчик подлетит к печи и бубубу! Это — Каплун, который мчится на автомобиле».
В крематории «печь была советская, инженеры были советские, покойники были советские – все в разладе, кое-как, еле-еле». Прах сожженных складывали не в урны (их не успели сделать), а в жестяные ящики, сделанные из ставших ненужными дореволюционных вывесок. Предполагалось, что останками будут удобрять грядки.
Может, поэтому, а может, и из-за экзотичности нового вида погребения крематорий не пользовался популярностью. Всего в нем успели сжечь порядка 300 тел, из них лишь 16 по просьбе родственников покойных, в основном на Смоленку везли невостребованные трупы. А спустя чуть более чем год крематорий на 14-й линии закрыли. Причина была банальной — нехватка топлива. Газа и дров недоставало даже на обогрев жилых домов и учреждений, на растопку пускали все от деревянных домов и мебели до деревьев из парков на Крестовском острове. Тут уж было не до прожорливого «Металлурга».
Поэт Александр Блок скончался от воспаления сердца летом 1921 года, не смог спасти его даже талантливый доктор Эрнест Гизе, про которого мы писали в письме про дом на улице Достоевского, 4 (архив всех писем доступен подписчикам). Экспромт о жуткой листовке и весенней прогулке стал последней блоковской записью в альманахе «Чукоккала».
Автор впечатлившего поэта рекламного плаката крематория Юрий Анненков — он же, кстати, оформил и первое издание поэмы «12» — в 1924 году выехал на выставку в Венецию и не вернулся. Он осел в Париже, где жил и продуктивно работал аж до 1974 года. Борис Каплун в 1924 году был отправлен на работу в Баку. Там он встречался с Сергеем Есениным, участвовал в открытии монумента бакинским комиссарам. После 1925 года работал в Москве на одном из предприятий наркомата тяжелой промышленности. В 1937 году Каплуна расстреляли на полигоне «Коммунарка» — якобы за участие в террористической троцкистской организации. В воспоминаниях современников он остался «красным декадентом» — зависимым от эфира и экстравагантным ценителем прекрасного. В эпоху сталинской нормализации такие коммунисты были не нужны и даже раздражали.
«Металлург» и само здание крематория оказались никому не нужными. Со временем его стали использовать как прачечную. В 1927 году большая часть дома на 14-й линии, 95–97 была реконструирована под жилье — как и было до революции. Флигель с печью был окончательно разобран в 1989 году, сейчас его место занимает дворовый сквер и часть жилой новостройки на Камской, 4. В доме 12 парадных — почти все выглядят по-разному. Дом столько раз перестраивался, что превратился в настоящую воронью слободку, каждая новая эпоха привносила в его планировки что-то новое. При этом большинство встреченных жильцов здешних коммуналок в курсе истории с крематорием. По их словам, еще в 1960-х в доме оставались старожилы, лично помнившие Бориса Каплуна и его огненные церемонии.
Пять интересных фактов о доме с крематорием
• Формальная дата постройки здания — 1917 год. В это время дом, конечно же, тут уже стоял, но в отсутствие точной «даты рождения» старинных домов официальные органы нередко для простоты вписывают в технические паспорта именно год революции. Скорее всего, большая часть здания в реальности была возведена в 1880-х годах как жилой дом при сахарном заводе.
• В парадных дома сохранилось несколько видов метлаха. Это как простейший «октагон» — восьмиугольные одноцветные плитки, так и узорные декоративные покрытия.
• В подвале дома расположено крупное бомбоубежище, вход в него стоит искать в одной из дворовых парадных. Полвека назад оно было полностью оборудованным — там имелась вентиляция, запасы воды и продуктов, деревянные лакированные скамьи, как в трамвае. В постсоветскую эпоху военный объект разорили и засыпали мусором. Пару лет назад по указанию из Смольного укрытия вычистили, а потом снова забыли.
• В доме на 14-й линии есть настоящий пятиугольный двор-колодец — в него выходят окна кухонь и парадных, но ни единой двери, нужен он только для освещения. Посмотреть на него можно на фото краеведа Олега Еверзова, мне самому попасть в нужный подъезд, увы, не удалось.
• Истории любви автора идеи крематория Бориса Каплуна и его супруги, знаменитой балерины Ольги Спесивцевой в том числе посвящен балет «Красная Жизель». В Петербурге его иногда можно увидеть в Александринском театре в постановке Бориса Эйфмана.
Чтобы каждую неделю получать письма с историями петербургских домов, подпишитесь на тематическую рассылку «Бумаги»
