«Страх и ненависть хуже любой цензуры»: Михаил Идов — об отечественных сериалах, «Лондонграде» и умении рассказывать истории

— СТС предложил мне с Андреем Рывкиным написать сериал про русских в Лондоне. Сама идея пришла в голову Вячеславу Муругову, на тот момент главе канала, и была смелой уже тогда. Сейчас, конечно, я вообще с трудом верю, что такой сериал существует: в некоторых его сериях процентов 60 оригинального диалога на английском!

Проблема в том, что слова «русские в Лондоне» сразу вызывают мысли о беглых олигархах, расфуфыренных дамах и прочей ерунде. А я всегда хотел сделать сериал чисто приключенческий, который при этом относился бы к зрителю как ко взрослому человеку. Андрей придумал, что главный герой должен быть фиксером — решать проблемы соотечественников в Великобритании. Эта идея дала возможность задействовать все стереотипы о русском Лондоне, но вскользь и с иронией, так как главный герой, Миша Куликов, большинство своих клиентов терпеть не может. И вот тут оказалось, что некоторые страницы жизни Мирона для этого вполне подходят, потому что он после Оксфорда занимался примерно тем же. Но, конечно, это не байопик Мирона и не его «история», спешу огорчить фанатов, а то некоторые в сети уже задаются вопросами, почему у Никиты Ефремова в сериале голова не бритая.

— Забавно, я годами отвечал на этот же вопрос про журналистику, причем ответ один и тот же. Нет никакой глобальной разницы в менталитете, способностях и таланте. Все предельно скучно: российский телевизионный рынок большой, но дешевый. Он раз в шесть дешевле немецкого и раз в десять — американского. Средний американский сериал стоит 2,5–3 миллиона долларов за серию, русский — от 300 до 500 тысяч за серию. Несмотря на это, всем фигурантам этого рынка хочется жить так, как их британские и американские коллеги, и не ощущать себя в одной лодке с турками или колумбийцами. Из-за этого люди берут на себя непомерное количество работы и начинают адски халтурить. Это относится и к сценаристам, которые заваливают себя проектами и пишут очень быстро, и к актерам, которые снимаются в трех сериалах сразу и не могут позволить себе толком отрепетировать роль. Все стараются компенсировать разницу в расценках количеством материала.

— «Оттепель» — прекрасный пример того, что если в российском ТВ что-то делается хорошо, то это из-за того, что конкретный человек загорелся проектом так, что год или два занимался только им. То есть при отсутствии хорошо функционирующих институтов включается режим личного подвига, в данном случае подвига Валерия Петровича Тодоровского и его авторов. Работа над «Лондонградом» велась так же. Написав первый сезон, ни я, ни мои соавторы никуда не ушли: мы сели на уши всем трем режиссерам, гонялись за костюмерами и гримерами, оформляли еду на тарелках героев, в кадре звучат мои песни, половина персонажей ходят в моей одежде, я монтировал клип к песне Мирона — в каждом аспекте съемок был элемент личной ответственности.

— Нет, потому что за это никто не платит, это же год волонтерской работы. От сценариста резонно ожидается, что, сдав проект, он просто возьмет себе следующий. Но в данном случае это было непредставимо: я слишком любил этот сериал. Главная проблема такого подхода в том, что он не тиражируется. Именно поэтому в России у по-настоящему крутых вещей редко бывает второй сезон. Даже у той же «Оттепели» его еще нет, а прошло два года. Помните сериал «Ликвидация»? В Америке он шел бы до сих пор каким-нибудь двенадцатым сезоном. Потому что можно загореться и сделать свои двенадцать или даже двадцать серий на полной отдаче, но нельзя через полгода сесть и сделать это еще раз. Особенно при российской системе показа, когда каналы ставят в эфир по четыре серии в неделю, если не восемь. Это приводит к тому, что плод твоих многолетних трудов сгорит в эфире за месяц. В спорте говорят, стабильность — признак мастерства. Это тот случай, когда проявлять стабильность, к сожалению, просто нет возможности.

— Возможно, но в сети. Тогда вопрос в том, откуда берутся деньги, потому что подпиской оригинальный сетевой видеоконтент пока не окупается, а большинство компаний, с которыми можно было бы договориться про product placement или генеральное спонсорство, медлительны и неповоротливы. Я все жду, когда условная «Амедиатека» запустит производство своего контента. Хотя сподручнее всего это было бы сделать не им, а тому же «ВКонтакте»: раз — и твой сериал в каждом плеере. Если же говорить о политической цензуре, она существует, конечно, но удивительно, как боязнь столкнуться с этой цензурой парализует авторов гораздо больше каких-либо конкретных ограничений. По крайней мере, на себе мне ее пока испытать не удалось. Возможно, потому что я никогда не ставил себя в позицию Автора, Которому Есть Что Сказать — ни в литературе, ни в кино. «Духless-2» — это не мои слова, а многих критиков — про коррупцию в верхах высказывается жестче, чем «Левиафан». Но «Левиафан» — это искусство, а «Духless-2» — чистое развлечение, корпоративный триллер. Просто одно не исключает другого.

— У меня нет ответа на этот вопрос. Если бы у меня было 18 миллионов, я бы им их дал. Хотя, по-моему, это не столько политический сериал, сколько сухая британская комедия про невыспавшихся людей в полутемных офисах.

Задача не в том, чтобы через подвиг делать единичные классные вещи. Надо создавать общую атмосферу, в которой качественный контент будет возможен. Снимать «на коленке» что-то хорошее и ждать. Ждать успеха. Всегда нужно, чтобы что-то стало хитом, чтобы появилось следующее поколение. Например, когда внезапно выстрелил «Твин Пикс», не похожий в тот момент вообще ни на что, он предопределил существование «Секретных материалов». Те, в свою очередь, стали первым сериалом с гибридной вертикально-горизонтальной структурой, где некоторые серии рассказывали замкнутые истории, а некоторые — кусочки одной «главной». Эта модель привела к появлению Lost, который произвел еще одну революцию — в том, как зритель общается с телеком: рекапы, разгадывание загадок всем миром онлайн и так далее. Одно цепляется за другое, но в начале всегда должен быть какой-то коммерческий прорыв. И все силы надо направлять на это, пусть даже через краудфандинг.

— По опыту пилота «Завтра» можно сказать, что самое страшное, что ожидает эксперименты такого рода, это злейшая критика. Самые яростные рецензии на «Завтра» (да и на «Духless-2») были от либералов, которые считали, что какие-то неприятные люди залезли на их территорию высказывания и говорят от их имени. Как ни странно, страх и ненависть хуже любой цензуры.

Запрет на мат мне тоже малопонятен, в первую очередь потому, что у меня крайне спокойное отношение к мату, но лично мне больше всего мешает де-факто запрет на упоминания торговых марок, особенно когда пишешь про современных молодых людей. Можно, конечно, развивать мышцы эзопова языка, но в итоге все это обрекает героев на существование в какой-то чистенькой параллельной вселенной. И вот это бесит больше любой политической цензуры. Причем в Америке это тоже есть: возьмите спор по поводу так называемых trigger warnings (идея которых состоит в том, что, если я собираюсь публично сказать «изнасилование» или там «степной пожар», я должен как-то предупредить аудиторию заранее, а то вдруг в ней сидят жертвы изнасилования или степного пожара, и им будет неприятно). Все это исходит из очень странного посыла, что людей вообще нельзя никак волновать или провоцировать. Этакий общий курс на соцреализм, причем почти полностью добровольный. Так что если какие-то запретительные ионы и витают в воздухе — это не значит, что им нужно повиноваться.