«Это неловкая и непрофессиональная манипуляция». Независимый лингвист Друговейко-Должанская — об экспертизе, на которую опирается обвинение против Скочиленко

Светлана Друговейко-Должанская

старший преподаватель кафедры русского языка филологического факультета СПбГУ, член комиссии по русскому языку при правительстве РФ, член Совета по культуре речи при губернаторе Петербурга, член Орфографической комиссии РАН

— Вы 2 мая выступали в суде. Какие у вас впечатления от процесса?

— Мне жаль, что не пришли авторы официальной экспертизы Центра экспертиз СПбГУ [сотрудницы Центра экспертиз СПбГУ Анастасия Гришанина и Ольга Сафонова, о вызове которых ходатайствовала защита]. Мне было бы любопытно задать им некоторые вопросы, которые прояснили бы их профессиональную квалификацию. И жаль, что сторона обвинения мне не задала ни одного вопроса.

— У вас только уточнили, работаете ли вы в СПбГУ?

— Да, судья уточнила.

— Вы не знаете, почему вообще возник вопрос к вам как автору экспертного заключения, работаете ли вы в СПбГУ?

— Могу только предположить, что тут проявилась некоторая некомпетентность суда, который, видимо, не знает, что и сторона обвинения, и сторона защиты вправе предоставлять свои экспертизы. То есть я могу быть сотрудником СПбГУ, не быть сотрудником СПбГУ, вообще не быть сотрудником какого-либо вуза или научного учреждения, но, так как я подтвердила свою квалификацию в этом качестве, я могу выступать экспертом.

— В СПбГУ с вами никак не коммуницировали по этому поводу?

— Нет, у них не было такой необходимости.

— Какие вопросы вы задали бы, будь возможность, Ольге Сафоновой и Анастасии Гришаниной?

— Я бы им задала те вопросы, которые прозвучали из моих уст во время заседания. Я спросила, во-первых, почему, определяя те или иные термины, важные для экспертизы, ну, скажем, «утверждение» или «дискредитация» и так далее, они дают определение этим терминам на основании толковых словарей русского языка, а не на основании тех методических разработок, которые описаны в методичках по лингвистической экспертизе.

Причем в числе тех словарей, которые они привлекают, есть словарь под редакцией Дмитрия Николаевича Ушакова, созданный столетие назад. Как я могу предположить, они его привлекают, видимо, потому, что определение, данное в этом словаре, кажется им более удобным.

Надо понимать, что это словарь, во-первых, в очень большой степени идеологизированный в силу времени его создания, ну а во-вторых, он может быть привлечен только как исторический документ, так же, как словарь, скажем, старославянского языка, — это то, что к сегодняшнему дню не имеет отношения.

Кроме того, они делают в своей экспертизе много лингвистических ошибок. Например, одно из предложений — «В первые три дня погибли 4300 российских солдат» — они квалифицируют как безличное, что совсем не соответствует истине, и это школьная программа по русскому языку примерно восьмого-девятого класса. Я хочу спросить, на каком основании они это делают? Более того, из того, что это безличное предложение, они делают выводы, которые сделать было бы невозможно, даже если бы оно было безличное.

— Для чего в экспертизе понадобилась эта «безличность»?

— Они говорят, что из-за того, что это предложение якобы безличное, прагматическая направленность высказывания состоит в убеждении читателей в том, что российские военнослужащие в начале «специальной военной операции» на Украине понесли тяжелые потери. Это никак не следует из того, что предложение безличное, даже если бы оно таковым было. То есть почти любой их лингвистический посыл, даже если он верен, не служит аргументом для их выводов. Это я могу по каждому их заключению доказать.

— В каком пункте они апеллируют к Ушакову, в «дискредитации»?

— В «дискредитации». В словаре Ушакова сказано, что дискредитировать — значит неуместными действиями или словами вызвать недоверие к чему-либо.

— Как я понимаю, адвокаты стараются доказать, что высказывания Саши не были заведомо ложными. А заведомая ложность необходима для выдвижения обвинения, которое Саше предъявляют. На чем основано утверждение о заведомой ложности в экспертизе Гришаниной и Сафоновой?

— Ни на чем, потому что они не используют методическое письмо, то есть самый свежий документ, который является для лингвистических экспертов основанием для заключения. Это методическое письмо «Об особенностях судебных лингвистических экспертиз информационных материалов, связанных с публичным распространением под видом достоверных сообщений заведомо ложной (недостоверной) информации». Этот документ выпущен Минюстом 17 июня 2022 года. Там есть абсолютно четкое определение заведомо ложной информации, на которое я опираюсь.

Заведомо ложная информация — это такая информация, сведения, сообщения, данные и т. п., которые изначально не соответствуют действительности, о чем достоверно было известно лицу, их распространявшему. Насколько я понимаю, доводы защиты — но это не входит в компетенцию лингвиста — основаны на том, что лицу, распространявшему эту информацию, то есть Александре Скочиленко, не могла быть известна достоверная информация. Соответственно, исказить эту достоверную информацию она не могла.

— Как я обратила внимание, в тексте экспертизы Гришаниной и Сафоновой достоверная информация просто приравнивается к тому, что исходит от российского Минобороны. Остальное автоматически считается ложным. Хотя в вопросе о гибели срочников экспертки игнорируют даже официальную информацию Минбороны, отрицая ее.

— Более того, они себе позволяют свои собственные трактовки целей «специальной военной операции», не опираясь при этом ни на какую официальную информацию даже министерства обороны. Они говорят, что «специальная военная операция на Украине имеет целью защиту Донбасса от украинской агрессии и защиту интересов Российской Федерации и ее граждан, поддержание международного мира и безопасности». Никакая часть этой сентенции не закавычена, никакой официальный источник здесь не цитируется, из чего можно заключить, что это их собственное мнение. А мнение, как вы понимаете, не является аргументом эксперта. То есть мне как лингвисту-эксперту должно быть безразлично, на чьей я стороне. Осуждаю я действия Скочиленко или поддерживаю, это совершенно неважно. Я как лингвист анализирую тексты.

— С точки зрения беспристрастности у вас есть еще вопросы к экспертизе Гришаниной и Сафоновой?

— Очень много. Они выдвигают собственную трактовку целей «специальной военной операции». Соответственно, поскольку трактовка анализируемых ими текстов не соответствует их мнению, на этом основании они считают мнение, сформулированное на этих «ценниках» — даже если это мнение, а не утверждение, — ложным. Но это не основано на анализе текста.

Мне кажется, это довольно показательно: на странице 11 исследования они утверждают, что в первом предложении «Российская армия разбомбила худшколу в Мариуполе…» (я цитирую так, как написано, — «худшколу») «оценочность действий армии достигается за счет глагола „разбомбить“, то есть „подвергнуть бомбардировке“, приобретающего в тексте негативную смысловую коннотацию, то есть дополнительные смыслы, за счет, первое, детализации действия по уничтожению: каким образом произошло уничтожение?».

Вот уже это первое противоречит содержанию текста. Потому что школьнику известно, что на вопрос «каким образом» отвечают обстоятельства образа действия. Если бы было сказано: «Российская армия намеренно, или зверски, или жестоко разбомбила школу в Мариуполе», тогда можно было бы сказать, что там сказано, каким образом произошло уничтожение. Не говоря уже о том, что слова «уничтожение» там тоже нет. И во-вторых, говорят они, вот эта негативная смысловая коннотация возникла за счет распространения предложения словами, что разбомбили (худшколу) и где разбомбили (в Мариуполе). Это абсолютно не соответствует действительности.

Я приводила фрагмент из директивы, выпущенной народным комиссариатом обороны СССР 22 июня 41-го года — в день начала Великой Отечественной войны. Текст этот я брала на сайте министерства обороны Российской Федерации. В этой директиве сказано: «Мощными ударами бомбардировочной и штурмовой авиации уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск. Удары авиации наносить на глубину германской территории до 100–150 км. Разбомбить Кенигсберг и Мемель».

В этом тексте действительно есть детализация действия по уничтожению: каким образом — мощными ударами. Есть распространение предложения, где разбомбили (на аэродромах противника) и что (основные группировки наземных войск). И есть глагол «разбомбили». Но на этом основании нельзя сказать, что в этом тексте содержится негативная оценка действий советской армии. То есть даже те как будто бы лингвистические факты, которые они [Сафонова и Гришанина] приводят, не служат в реальности аргументами их выводов. Это такая манипуляция. Причем манипуляция неловкая и непрофессиональная.

— Вы раньше выступали экспертом по другим судебным делам, связанным с лингвистической экспертизой высказываний?

— Да, неоднократно, но только не по таким резонансным, я бы сказала. Я писала разные экспертизы, связанные в том числе и с политической подоплекой, но выступала в суде в основном по спорам о диффамации, о сходстве до степени смешения.

— Вы прочитали методические рекомендации Минюста по поводу новых статей УК. С вашей точки зрения, Гришанина и Сафонова правильно применяют эти рекомендации, доказывая, что высказывания Скочиленко ложные? Вправе ли они вообще это делать?

— Начнем с того, что они ничего не доказывают. Они только декларируют, при том что ни доказательства, не декларации не входят в компетенцию лингвиста-эксперта. То есть они выступают далеко за рамки компетенции лингвиста-эксперта. А то, что входит в компетенцию лингвиста-эксперта, они как раз не используют.

— А не могли бы вы пояснить, что именно должно оцениваться вместо ложности самих высказываний?

— Вопросы, которые были заданы и мне, и им, — имеется ли в этих высказываниях дискредитация вооруженных сил Российской Федерации. В методичках, которые выпущены в последнее время методистами по лингвистической экспертизе, совершенно определенно сказано, что входит в речевую стратегию дискредитации. Там сказано, что единственный способ реализации речевой стратегии дискредитации состоит в том, что автор такого текста последовательно, систематически сообщает негативную информацию любого рода в любых формах об объекте дискредитации, о его взглядах, убеждениях, о деятельности, деловых и личных качествах, отдельных действиях. Проще говоря, что последовательно, систематически сообщается негативная информация. Вот это стратегия дискредитации. Поскольку мы выяснили, что негативная информация о вооруженных силах РФ вообще не сообщается в исследуемых текстах, соответственно, никакой дискредитации там нет.

— У следователя еще есть вопрос о дискредитации президента, насколько я помню.

— Это не входит в обвинение. Но я легко могу доказать, что высказывание «Путин врет нам с экрана телевизора» является выражением мнения. А выражение мнения не запрещено, поскольку это высказывание не может быть подвергнуто верификации. Правда это или неправда — мы не можем об этом судить. Значит, соответственно, это выражает оценочное суждение.

— А каков критерий различения мнения и того высказывания, которое можно воспринять как «дискредитацию»?

— Он в оценке. Скажем, слово «врет» в данном случае — это оценка. Мнение — это суждение, которое выражает чью-либо точку зрения, отношение к чему-либо. И то, что мнение может выражаться и в форме предположений, и в форме утверждения, совершенно неважно. Мнение в форме утверждения не содержит таких маркеров, как «мне кажется», «я думаю», «надо полагать». Оно выявляется на основе смысловых свойств суждения. Поскольку там есть оценочное слово «врет», то уже можно сказать, что это оценочное суждение.

— И оценочное суждение не может нести в себе дискредитацию?

— Ни в коей мере. Оно вообще не является объектом судебных разбирательств. Действительно, дело лингвиста — отграничить мнение от утверждения факта.

— Правильно ли я поняла, что вопрос заведомой ложности высказываний тоже не может ставиться эксперту-лингвисту?

— Не может. Эксперту-лингвисту ставится вопрос о речевых стратегиях, которые применяет говорящий, пишущий.

— Значит, обвинение, которое приобщило экспертизу Сафоновой и Гришаниной к материалам дела, может опираться на нее лишь в дополнительных обвинениях в «дискредитации», возбуждении ненависти, но не в основном обвинении, которое как раз предъявлено Скочиленко по статье о «фейках» об армии? Значит, эта экспертиза не может служить доказательством в основном обвинении?

— Да.

— Как вы думаете, почему тогда обвинитель уделяет большое внимание этой экспертизе и почему пытается к ней апеллировать?

— Мне трудно сказать, я не юрист. Я могу предположить, что это происходит потому, что это для обвинения единственная точка опоры, но я тут могу ошибаться.

— Отличается ли этот процесс, по вашим впечатлениям, от тех, в которых вам ранее приходилось участвовать в качестве эксперта?

— Все процессы отличаются один от другого. Я тут никаких таких оценок не лингвистических не хотела бы давать.

— Будете ли вы еще выступать в суде? Есть ли еще к вам вопросы у одной или другой стороны?

— Если в суд будут вызваны эксперты стороны обвинения Сафонова и Гришанина, то вполне вероятно, что сторона защиты вызовет и меня тоже, чтобы я могла задать им вопросы.

— Известно ли вам еще о каких-то экспертизах авторства сотрудников Центра экспертиз СПбГУ в похожих делах о «фейках» или «дискредитации», к которым тоже есть вопросы?

— Нет, не известны. Я не интересовалась этим вопросом, поскольку, еще раз хочу подчеркнуть, я настаиваю на том, что я неангажированный эксперт, каким эксперт и должен быть. У эксперта не может быть заранее сложившегося мнения по поводу того или иного текста. Только на основе анализа этого текста он свое мнение высказывает.

— А тот факт, что одна из эксперток Центра экспертиз СПбГУ подписала письмо в поддержку так называемой специальной военной операции президенту России, можно считать формальным признаком для отвода и выражением ее мнения, которого не должно быть?

— На этот вопрос тоже могут ответить юристы. Я не знаю. На мой взгляд, это служит некоторым свидетельством того, что у нее имеется заранее сформированная точка зрения, но может ли это служить отводом, я не знаю. Я про себя могу сказать, что я не подписывала писем ни в одну сторону, ни в другую.

— Есть ли у вас предположения, как может быть такой пробел в компетенциях у сотрудников Центра экспертиз СПбГУ?

— Тут может быть несколько причин. Явно одна из причин — это недостаточность их образования. Я с ними не знакома, никогда не сталкивалась, не читала их статей. Я не знаю, какое у них изначальное образование. Оно может быть не филологическим. А вторая причина — ну, видимо, ангажированность, в силу которой им казалось, что их выводы будут достаточными, даже если эти выводы не подкреплены анализом и аргументацией.