Зачем дети рассказывают друг другу страшные истории, почему некоторые из них пугают больше и какие страшилки придумывали советские пионеры?
Исследовательница фольклора Эста Матвеева рассказывает, как формируются современные страшные истории и почему они далеко не всегда пугают.
Эста Матвеева
Аспирантка Центра типологии и семиотики фольклора РГГУ
Что такое страшные истории и как они появились
Говоря о страшных историях, нужно начинать с так называемых пионерских страшных историй, которые еще называют классическим корпусом. Впервые их зафиксировала в середине 1960-х годов [ленинградская ученая] О.Н. Гречина. Позже их ввели в научный оборот вместе с термином «страшная история», куда и вошли многим знакомые истории про гробы на колесиках, желтые шторы, черные утюги и прочее.
Классический корпус сюжетно ограничен и более-менее фиксирован. Однако точное время и место его возникновения до сих пор не известны исследователям.
«В общем, жила-была девушка, ей было лет 18. У нее была одна проблема: она была весьма полной. Ну то есть жирной, девушка жирной была жутко. Как-то раз она идет по городу и думает, как у нее все плохо, [какая] она жирная, и что нет у нее возлюбленного, ее гнобят. В общем, ей плохо, и тут она заходит в подворотню и видит там цыганку. А цыганка ей говорит: „Я смотрю, ты страдаешь, и смотрю, от избытка жира, я подарю тебе такие леггинсы, ты ходи в них на дискотеку и похудеешь“. Надела девушка эти леггинсы и пошла в клуб. Танцевала она там, танцевала, приходит домой, снимает их, смотрит в зеркало и понимает, что стала совсем худой. Она подумала, что это круто, и снова пошла на дискотеку. Но так получилось, что она опять зашла в подворотню. Там снова цыганка, и она обращается к девушке: „Ты похудела, так что теперь леггинсы не надевай“. Не послушалась девушка цыганку, надела леггинсы и пошла танцевать. Приходит домой, снимает леггинсы, смотрит в зеркало, а она скелет. И она умерла».
Еще есть масса, в том числе и по своей неоднородности, других историй той же жанровой прагматики, которые в классический корпус исследователями до некоторых пор не включалась.
До момента фиксации первых текстов в 60-х нет ни одного источника, в котором мы могли бы их найти. На самом деле, их просто не записывали: наука того времени не признавала и не видела пользы в изучении детских коллективов и бытующего в них фольклора. Тогда изучались лишь игры, сказки, песни и прочее.
При этом по косвенным источникам можно сказать, что жанр существовал и в первой половине XX века: информация о них зафиксирована в литературных мемуарах, воспоминаниях пожилых людей, чье детство приходилось на 40–50-е годы, газетах и журналах того времени, в некоторых случаях в художественной литературе. Однако их недостаточно для того, чтобы проследить истоки формирования корпуса этих историй.
Есть немалая вероятность, что распространение практики рассказывания страшных историй, наряду с более-менее фиксированным корпусом классических историй, связано с 1920-ми годами, когда впервые появились пионерлагеря. Уже в ранних выпусках газеты «Пионерская правда» можно найти описание практик бесед у костра и рассказывания «коллективных» историй. Тем не менее, до некоторых пор их тематика не подразумевает никаких страшных историй: там еще не фиксируется ни летающих простыней, ни красных глаз, ни другого.
«Пастушка Гришку сильно напугали звуки, доносившиеся из склепа, когда он пас коров на кладбище. После этого случая по деревне начали ходить слухи про этот склеп, про старого барина, который будто бы стал выходить из него. Боялись все, но только пионеры продолжали ходить на кладбище и рассказывать там свои истории. Однажды они снарядились в город, где встретили двух приказчиков. Мужики рассказали им историю о том, как во время сильного дождя залезли пьяные в кладбищенский склеп, а под утро с охами и вздохами выбрались наружу. После чего наблюдали удаляющегося с криками пастушка. Пионеры рассказали всем в деревне эту историю, и слухи про старого барина прекратились».
Несмотря на использование страшной тематики, первые тексты подобного наполнения отличались от классических пионерских текстов не только сюжетно, но и с точки зрения прагматики. В задачу авторов этих историй не входило напугать читателя, напротив — они хотели развенчать страх, подвергнуть его рационализирующему анализу, вскрыть его причину, тем самым продемонстрировав собственное превосходство над «темными» сельскими жителями, живущими с верой в домовых, мертвецов и невидимые силы.
Как именно истории, которые доказывали, что ничего страшного на самом деле нет, перешли к «страшным историям», неизвестно.
Что особенного в современных страшных историях и как крипипаста проникает в устную среду
В XXI веке классические страшные истории за редким исключением бытуют в естественной для них ситуации — по-видимому, в среде младших школьников. Можно предположить, что такие истории перестали удовлетворять детскую потребность в «страшном», подводя к постепенному обновлению репертуара: тот же гроб на колесиках из-за того, что пересказан несколько раз за множество лет, уже не так пугает.
В своем изначальном виде термин «крипипаста» использовался для обозначения крипи-текстов, опубликованных на соответствующих тредах и далее путем репостов распространяющихся по соцсетям. Согласно этой логике, любые тексты — истории про призраков в заброшенных домах, бесплотных духов, отвратительных зомби, безумных маньяков и прочих характерных для страшного фольклора персонажей — могут именоваться крипипастой, если будут постоянно поститься и репоститься в интернете. Снова и снова.
«С замиранием сердца я подошла и сорвала записку. На ней огромными буквами было написано единственное слово: „БЕГИ“. Кровь застыла в жилах, и сердце начало учащенно биться, когда я поняла, что сзади меня стоит ОН. Лесную тишину прорезал громкий крик; фонарик с камерой вывалились из рук. Я повернулась, чтобы убежать. Он стоял передо мной. И я поняла… это конец. Последнее, что я помню, это резкое головокружение и дикую боль, пронзившую всё мое тело. И лицо. Холодное, пустое, страшное лицо».
Наряду с большим количеством ничем не примечательных текстов в крипипасте выделяют некоторых персонажей, ассоциирующихся в устной среде в первую очередь с видом сайтов, на которых их распространяли. И это при том, что очень часто персонаж или сюжет — заимствование из других отслеживаемых источников.
Так, Слендермен — безликий персонаж в черном костюме с галстуком и длинными конечностями, обитающий в лесу и промышляющий кражей детей при помощи своих щупалец, был создан участником интернет-форума Something Awful в 2009 году в рамках конкурса Create Paranormal Images. Образ в том числе благодаря крипипасте приобрел широкую известность, он стал персонажем компьютерных игр, фан-артов.
Теперь довольно часто при упоминании крипипасты дети вспоминают именно Слендермена, а также не менее знаменитых Джеффа Убийцу, Смеющегося Джека, Оффендрмена и Бена-утопленника.
Однако если в самом начале практика подразумевала письменный обмен историями, в какой-то момент они вместе с модой на термин «крипипаста» начинают проникать в устную среду, рассказываться детьми наравне с другими текстами страшного фольклора. Здесь непонятно только, что теперь сами дети начинают подразумевать под крипипастой, которую так активно рассказывают.
Чем страшные истории пугают и почему не всегда вызывают страх
Идеального рецепта создания действительно страшной «страшной истории» нет. Я уже не говорю о том, что существуют большие сомнения в том, что тексты подобных детских историй действительно имеют отношение к такой эмоции, как страх. На деле здесь замешан гораздо больший спектр эмоций и их оттенков: это может быть волнение, тревога, интерес, возбуждение, любопытство, удивление и даже смех.
Тем не менее, существуют попытки понять, какие из этих историй больше, а какие меньше эмоционально воздействуют на участников «страшной» практики. В своей работе я выделяю «лексические маркеры страха», то есть слова, словосочетания, в некоторых случаях полноценные предложения, которые сообщают о реакции человека, чаще всего главного персонажа событий, на эмоциональный раздражитель: «у него душа ушла в пятки», «от страха он не мог сказать ни слова», «ему было так страшно, что волосы встали дыбом» и прочее.
«Я не успел толком рассмотреть его, как увидел на земле записку. Мое сердце сжалось, а душа ушла в пятки. В записке было написано: „БЕГИ!“. Я побежал что есть мочи к этому сараю. А за мной бежали они. Трое людей в масках клоунов. Они бежали и смеялись, размахивая ножами. Я едва успел укрыться в этом сарае, но я знаю, что это ненадолго. Они найдут меня. Они смеются и говорят о том, что сделают с моим телом. Мне страшно. Вот один из них подобрался очень близко к месту моего обитания. Это конец».
Согласно моим наблюдениям, так как эти элементы можно спокойно включать и выключать из текста, их количество в речи рассказчика увеличивается соразмерно степени его включения в ситуацию рассказывания. Чем он больше ориентирован на эмоциональный отклик слушателей, тем вероятнее в его словах будут присутствовать «маркеры страха».
Их выделение, на мой взгляд, могло бы помочь при разграничении текстов, которые, по мнению рассказчика, способны вызвать эмоциональную реакцию, от текстов, которые в рамках конкретно взятой ситуации не выполняют функцию, предусмотренную жанром, то есть пугания.
Тем не менее до тех пор, пока не будет изобретен способ, позволяющий нам мерить эмоциональную реакцию рассказчика или слушателя страшной истории на исполняющийся текст, все рассуждения о лексических маркерах, о «страшном» и «нестрашном», по-видимому, действительно могут звучать голословно. В этом случае даже наблюдение за исполнением практики не совсем релевантно, так как мы имеем дело с игровой формой взаимодействия, при которой слова и действия не всегда соответствуют реальным эмоциями участников.
Как страшные истории влияют на детей
В 2014 году две 13-летние девочки из штата Висконсин совершили попытку ритуального убийства своей одноклассницы: они хотели принести ее в жертву Слендермену. Подростки опасались, что если они этого не сделают, то убийца придет за ними, так как основная его функция в текстах страшных историй – кража и убийство детей.
В ответ на это появился новый виток интернет-нарративов на соответствующих криписайтах. В них рассказывали истории о людях, совершающих похожие ритуальные убийства с самыми различными мотивировками: получить силу Слендермена, стать похожим на Слендермена, подружиться с ним и другое.
Эта ситуация — крайний случай того, как страшные истории влияют на детей. В действительности всё не так страшно, но тема широко обсуждается до сих пор: споров о пользе и вреде самих текстов страшных историй и практик, при которых они рассказываются, очень много.
Одни исследователи говорят, что страшные истории могут негативно воздействовать на неокрепшую психику ребенка. Другие же — их, по-видимому, большинство — утверждают обратное. В защиту пользы страшных текстов приводят терапевтическую функцию: вербализуя свои страхи, ребенок тем самым от них избавляется.
