Лидер группы Billy’s Band подготовил новую сольную программу: джазмен споет песни «Гражданской обороны» на концертах-посвящениях Егору Летову в Петербурге и Москве.
«Бумага» узнала у Билли Новика, откуда взялась идея такого неочевидного трибьюта, как создатель жанра «алко-джаз» и совладелец баров в Петербурге и Берлине бросил пить и почему в искусстве пора отказаться от персонализированных героев.
Фото: Егор Цветков / «Бумага»
— Трибьют Егору Летову — неожиданный выбор для музыканта, которой известен прежде всего джазом.
— Выбор неожиданный для тех, кто меня знает недавно. Я слушаю Летова с 1988 года: вырос на нем, и он очень сильно повлиял на все, что я делаю в плане текстов. Мне, конечно, никогда не удавалось даже приблизиться к нему, тем не менее люди, которые знают творчество Егора Летова и мое, без труда найдут некие параллели, перекликающиеся образы. Так что этот трибьют логично продолжает то, что я делаю, это часть моей грядущей деперсонализации.
— Что вы имеете в виду под деперсонализацией?
— Отличительная особенность современной музыки заключается в том, что решающим фактором становится культ личности. Даже в академической музыке неважно, кого играют, — важно, кто играет. На первом месте сейчас стоят персонализированные герои, которым нужно зарабатывать деньги. Этот путь ведет нас к кризису, но я надеюсь на то, что благодаря сознательности людей баланс будет восстановлен. Я, например, уже готов безлико служить музыке. Героев прошлого никто не хочет помнить, потому что на них уже не заработать.
— Есть и другой проект про героя прошлого: сейчас активно собирают деньги на трибьют «Зоопарку» Майка Науменко. Вы планируете участвовать?
— Ко мне обращались с этим проектом, но я отказался. Мне этот автор не близок — его не признаю, а я буду петь только то, что признаю.
Я интроверт без манифестирующего компонента
— Вы во многих интервью говорите, что свои первые сто концертов играли на улице, что вам было неловко и вы чуть ли не с закрытыми глазами выступали. Сейчас на концертах вы испытываете такие сильные эмоции?
— Сейчас еще более неловко. Раньше я был молодой и все было простительно. Я переживаю все те же эмоции, только в три раза тяжелее. Я вообще не для публичных выступлений создан: я интроверт без манифестирующего компонента. Если в детстве все должны были рассказывать Деду Морозу стишки, то я скорее уходил в другую комнату, и не надо мне никаких подарков. С музыкой все вышло случайно. Мы все выпивали, и я как-то проморгал момент, из-за которого оказался на своем месте. Теперь, когда я бросил пить, не понимаю, как это случилось, но уже слишком поздно.
— Вы не пьете, при этом у вас два бара — The Hat и Apteka. Вы не видите в этом противоречия?
— Чарли с Шоколадной фабрики тоже не ел шоколад. Бар — это не столько бизнес, сколько способ насаждения джазовой музыки и культуры потребления алкоголя. Это то, что мы все должны делать: бороться с пьянством, но не путем запрета. Запретить спиртные напитки нам не удастся, это совершенно точно. Единственное, что мы можем, — сделать их потребление осознанным. Практика показывает, что осознанность в этом процессе помогает существенно снизить дозы. Я прошел долгий пусть и проверил это на себе.
Фото: Егор Цветков / «Бумага»
— Вы только что сказали, что музыкантом стали фактически из-за алкоголя, «проморгали момент». Что это был за путь, который привел вас к трезвости и двум барам?
— В 17–18 лет, как и все, я выпивал на дому. Берешь в магазине дешевую водку, литр или два, выпиваешь дома, запивая томатным соком, — ужираешься в хлам! В дальнейшем появились бары и небольшие деньги, но водку мы продолжали покупать в магазине: она выпивалась перед входом в заведение. Основное веселье происходило в баре. Постепенно, год за годом, в магазин стало ходить лень, мы стали пить в баре.
Вместо того чтобы валяться и хлопать себя по ляжкам со словами «Зачем я вчера наворотил столько дров?», я могу спокойно заниматься музыкой
Каждый раз, прежде чем купить выпивку, я должен был внутренне согласиться с тем, что сейчас буду платить в три, а то и в пять раз больше, чем заплатил бы в магазине. С годами эта мысль стала нормой, поэтому к алкоголю начинаешь относиться бережнее, а не жрешь его как слон. Когда ты хочешь угостить человека, понимаешь, что переплатишь уже в десять раз. Постепенно все доходит до абсурда и ты наконец понимаешь, что побеседовать с человеком можно и без выпивки, пойти прогуляться, подышать воздухом.
— А музыка ничего не потеряла после того, как вы бросили пить?
— Для кого-то, может, и потеряла, а для меня только приобрела: я стал ей глубже заниматься, развиваться в этом направлении. У меня появилось свободное время: вместо того чтобы валяться и хлопать себя по ляжкам со словами «Зачем я вчера наворотил столько дров», я могу спокойно заниматься музыкой.
Многие говорят: «Ой, да Билли уже не тот, что он там играет? Он же даже не бухает». Но это ощущение не совпадает с моим мнением и мнением людей, которые развиваются вместе со мной, а не застревают на уровне 1992 года.
— Но ведь для многих джаз и алкоголь неразделимы на уровне образа.
— Все это пережитки. Все эти образы — просто дверь. Если ты входишь в помещение через дверь, это не значит, что нужно снимать ее с петель и таскать за собой. Вошел — иди дальше.
— Когда вы открывали бар, запускали бизнес, вы чувствовали себя уверенно? Вы все-таки человек совсем из другой области.
— Я, будучи пессимистом, закладывал семидесятипроцентную вероятность разорения. Кому нужен джаз? Ни одного успешного джаз-клуба в городе не было. Оказалось, что нужен: в правильной упаковке и правильный джаз.
Когда начинаешь заниматься идеологическими вещами, внутренний смысл которых не измеряется деньгами, они становятся не так важны
— Какую роль сыграл личный бренд Билли Новика в успехе бара The Hat?
— По моим ощущениям, процентов 40 гостей приходят, потому что для них это место ассоциируется с группой Billy’s Band. Если бы не эта связь, мы все равно добились бы успеха, может, не так быстро.
— Считаете ли вы, что занимаетесь бизнесом? Вообще, насколько важна коммерческая составляющая этого дела?
— Для того чтобы понять, что деньги это не главное, нужно заработать первый миллион долларов. Всем остальным понять это очень сложно — тут нужно быть мудрецом. Когда начинаешь заниматься идеологическими вещами, внутренний смысл которых не измеряется деньгами, они становятся не так важны. Это просто бензин, на котором можно ехать; если не будет бензина, значит, пешком пройдешь. Благодаря бару стало понятно, что джаз нужен людям. Теперь мы развиваем еще два проекта: информационный портал «Джаз в большом городе» и еще один долгосрочный федеральный концертный проект «Звезды петербургского джаза». В Петербурге такой уровень музыкантов, что они могут ездить по стране и действительно быть лучшими.
Фото: Егор Цветков / «Бумага»
— Все, о чем вы рассказываете, — это продюсирование. Можете ли вы себя назвать продюсером?
— Продюсер — это такое опошленное слово. Я бы сказал: координатор, помощник, инициализатор и пропагандист.
— Какого результата в итоге вы ожидаете, к чему вся эта разнородная деятельность должна привести?
— Я стремлюсь к созданию саморегулирующейся системы. Это очень серьезная заявка: примерно то, чего добилась природа, — аналог биогеоценоза. Например, The Hat в течение трех лет работал почти как саморегулирующаяся система. Но в последнее время произошла дестабилизация. Во-первых, на той же улице появились другие заведения. Люди там едят и пьют, а к нам заходят и просто смотрят, блокируя подход к бару, за счет которого мы окупаемся, платим музыкантам. Пришлось поставить дормена, хотя это, конечно, шаг назад. В некотором смысле это фейсконтроль, раньше эту функцию выполнял сам джаз. Во-вторых, из-за кризиса люди стали более напряженными и нервозными, ситуация скученности порождает большую агрессию. В общем, идеальный мир The Hat был разрушен, нужно выдумывать что-то новое.
В искусстве сейчас так же: никто ничего не слушал, никто ничего не знает, но все поют свое, а это так убого
— Координация и пропаганда от творчества не отвлекает?
— Это и есть творчество, просто более деперсонализированное. Мне больше не важно выпячивать свое имя. Я все еще служу музыке, но уже разными способами.
— Как музыкант — человек публичный и тщеславный — может прийти к подобной позиции? Когда у вас случился этот перелом?
— Это произошло за последние три года, как раз с того момента, как мы открыли The Hat. Современная музыка напоминает анекдот про чукчу, который пришел устраиваться в Союз писателей. Его спрашивают: «— Вы Толстого читали?» — «Нет». — «А Достоевского читали?» — «Тоже нет». — «Ну хоть кого-нибудь вы читали?» — «Вы не понимаете, чукча не читатель, чукча — писатель». В искусстве сейчас так же: никто ничего не слушал, никто ничего не знает, но все поют свое, а это так убого. Большинство людей считает, что нужно играть свое, делиться своими чувствами, а джазовый стандарт — это скучно, зачем его играть. Но это все равно что говорить: «Зачем играть Чайковского? Играют вон, в любой филармонии — скучно». Есть понятие красоты музыки, чтобы к нему прийти, надо пройти несколько стадий осознания.
