В конце 2023-го Екатерине Дунцовой — журналистке и бывшей депутатке Ржевской городской думы — отказали в участии в президентских выборах. В ответ она объявила о создании партии «Рассвет» для тех, кто «за мир, свободу и демократию». Через месяц после учредительного съезда партии Екатерину объявили «иноагентом»
За это время сторонники Дунцовой объединились в сообщества в регионах, а петербургское отделение незарегистрированной партии провело кампанию кандидатки в губернаторы, блокадницы Людмилы Васильевой.
«Бумага» встретилась с Екатериной Дунцовой в Петербурге, чтобы понять, как возможно продолжать политическую деятельность в условиях, когда за нее сажают.
Про партию и выборы в Петербурге
— В 2010-х вы учились в Петербурге в Институте кино и телевидения. Когда вы сейчас возвращаетесь в город, вы видите какие-то изменения?
— Я не так часто приезжаю в Петербург и не так надолго, поэтому мне сложно сказать про атмосферу сейчас. Но тогда, во время учебы, было связанное со студенческими годами ощущение свободы. И мы ходили на митинги, что сейчас невозможно. Мы участвовали в каких-то поездках, та же Болотная (в мае 2012 года из Петербурга отправлялись автобусы на «Марш миллионов», однако добраться до Москвы смогли только два арендованных автобуса из семи, также людей снимали с поездов — прим. «Бумаги»).
Это было интересно. И это, наверное, заложило какие-то ценностные основы на будущее и сформировало в том числе мое отношение к России, к государству.
— В Петербурге сейчас проходят несколько кампаний: губернаторская и муниципальная. Созданная по вашей инициативе партия «Рассвет» поддержала в качестве кандидатки в губернаторы блокадницу Людмилу Васильеву, но она не собрала нужное число подписей. Что петербургский «Рассвет» собирается делать теперь?
— Сейчас мы разрабатываем определенные направления по активностям («Рассвет» планирует субботники, лекции, дебаты — прим. «Бумаги»). Естественно, мы ориентируемся на безопасные форматы, чтобы люди не подвергали себя риску.
В принципе мы выбрали формат партии, потому что он безопасен с точки зрения закона: признать партию «иноагентом» нельзя, в процессе создания партии признать ее экстремистским объединением тоже нельзя, потому что мы действуем по процедуре, установленной 95 ФЗ [«О политических партиях»].
— Будет ли кто-то из ваших сторонников участвовать в муниципальных выборах?
— Ребята подходят и говорят, что планируют участвовать. В основном люди идут самовыдвиженцами (по данным секретаря петербургского отделения «Рассвета» Георгия Смирнова, порядка 30–40 сторонников Дунцовой в Петербурге намерены участвовать в муниципальных выборах, некоторые из них пошли кандидатами от зарегистрированных партий — прим. «Бумаги»).
По желанию мы можем предоставить им нашу айдентику, на основе которой будут формироваться агитационные материалы — чтобы было понятно, что ребята идут от «Рассвета». Но мы не настаиваем.
Понятно, что кто-то сейчас из-за моего «иноагентства» опасается [аффилировать себя с «Рассветом»]. Допустим, в Омске у нас уже была ситуация: человек сказал, что он идет на выборы, но отходит от штаба. Это печально, ведь этот человек был координатором, сейчас у нас зависло проведение [учредительного] собрания.
После съезда 1–2 мая у нас есть шесть месяцев, чтобы минимум 48 отделений [партии в регионах] провели свои заседания и прислали нам протокол. Потом всю эту кучу документов мы должны передать в Минюст.
— В Петербурге учредительное собрание «Рассвета» состоялось еще в мае. Как продвигается процесс в других регионах?
— 42 собрания проведено. Остались только проблемные регионы. Есть сложности с координаторами, которые после моего «иноагентства» приостановили свою работу, и с юридическим адресом [для регистрации в будущем отделения]. Но всё это мы решаем точечно. И я надеюсь, до середины июля проведем оставшиеся собрания.
Про теорию малых дел и региональные сообщества
— Какие проблемы Петербурга хотят решать «рассветовцы»?
— То, что я слышу, — это реновация, ЖКХ, застройка Охтинского мыса. И я предложила пока не скатываться в конкретику. Мы не должны превращать наши региональные отделения в депутатские приемные, потому что у нас еще таких ресурсов нет. Если будет у нас депутат в Заксобрании, то мы уже будем говорить о том, что мы можем, например, писать запросы.
Как только мы уходим в условия депутатской приемной без ресурсов, то это репутационно нехорошо. В лучшем случае мы можем что-то рекомендовать. А пока — котики (сторонники Дунцовой называют себя «Партией любителей котиков» — прим. «Бумаги»), субботники, встречи, избирательные кампании.
В принципе в Петербурге наши ребята, я бы сказала, по гиперболе существуют. Если есть какой-то политический триггер [как в случае с выдвижением блокадницы Людмилы Васильевой], они активизируются. Если нет, то они на чилле.
— Помешает ли ваш статус «иноагента» потенциальной регистрации партии и участию сторонников «Рассвета» в выборах?
— Сегодня оснований в законе для того, чтобы отказать из-за того, что я «иноагент», нет. И они сами себе прецедент создали.
То есть, партия создается для того, чтобы участвовать в выборах, но при этом я как «иноагент» не имею права агитировать, быть кандидатом, оказывать свое влияние на избирательную кампанию. И в этом разрыв шаблона.
Законных оснований ссылаться на мое «иноагентство» у них пока нет, по крайней мере еще не придумали, хотя могут — они это очень быстро делают. Будем смотреть. Скорее всего, будут ссылаться на условные ошибки в документах.
— К вашей деятельности — ее можно охарактеризовать как попытки влиять на происходящее в России легальными способами — часть людей относится довольно скептически, а регистрация «Рассвета», честно говоря, в нынешних условиях звучит маловероятно. Ради чего тогда всё это?
— Для людей. Как бы это банально ни звучало. Регистрация партии — это формальность. Уже есть региональные отделения, уже есть люди, уже есть локальные активности.
Некоторые шутят, что у нас кружок психологической помощи, но это тоже очень важно. Формат партии был выбран только с точки зрения безопасности. Мы могли бы сказать, что мы общественное движение, но это на раз–два наделяется всякими статусами и ярлыками.
У нас есть люди, которые еще два года назад не думали про политику вообще — и именно для них важно чувствовать, что они не одни. Для них важна возможность поговорить с людьми, которые разделяют их ценности. Была встреча во Владимире, когда девочка подошла, сказала: «Я пришла в партию из эгоистических побуждений. Я хочу находиться среди людей, которые меня поддерживают», — и заплакала.
Вторая часть людей — это активисты, которые уже много лет занимаются избирательными кампаниями и гражданской активностью. Для них очень важно понимать, что они в партии, которая будет участвовать в выборах.
— То есть это больше история про здесь и сейчас? Или вы как-то работаете на будущее в том числе?
— В целом образа будущего в стране нет. Никто не может сказать, что будет завтра.
Конечно, одна из наших целей — это развитие местных локальных сообществ. Идея, которая была присуща признанной экстремистской организации (Екатерина Дунцова имеет в виду ФБК и Штабы Навального, но не называет их из соображений безопасности — прим. «Бумаги»), заключалась в том, чтобы свергнуть Путина. У нас таких целей нет. Наша задача — начать с себя, со своих близких, со своего дома или двора, а затем уже по нарастающей.
Именно поэтому ребятам важно участвовать в выборах на муниципальном уровне, потому что это самый первый уровень власти, на основе которого у людей формируется доверие. Если люди не доверяют на таком уровне, то они не доверяют в целом всей системе.
Сейчас так и происходит: многие не знают своих муниципальных депутатов и не понимают, чем они занимаются. Кто-то на полном серьезе думает, что муниципальные депутаты получают огромные деньги и воруют из бюджета, что на самом деле практически нереально. Закладывается стереотип, что политика — это грязная дело, которой занимаются только люди, желающие что-то украсть.
Совсем другое дело, если человек видит, что депутат — это его сосед, которого он знает уже 15 лет и с которыми они вместе ходили на субботники. Этот сосед потом приходит и говорит: «Вот мы 10 деревьев посадили, нужно теперь делать детскую площадку». На него сперва махнут рукой, а через год или два действительно появляется площадка. И тогда люди начинают понимать: от их выбора зависит хотя бы то, что будет во дворе.
Про политику из-за границы и риск тюрьмы
— Какими вы видите итоги этой деятельности через 5 или 10 лет? Что, например, будет, если вы уйдете?
— Моя задача как раз в том, чтобы регионы были самостоятельными и чтобы у них были свои ключевые фигуры. Сейчас в нашей стране любой человек может сесть. И если я, условно говоря, выхожу из этой игры, то все смогут существовать самостоятельно. Не должно быть так: если один человек уходит, система рушится.
Это такой фундамент для партии регионов. И для самих регионов важно отсутствие у нас централизации. Петербург, например, сам предложил: «Мы хотим кампанию [Васильевой] делать». Классно, давайте.
— Если «Рассвет» не зарегистрируют как партию, это может обернуться уголовными делами по примеру Штабов Навального или «Весны». Вы не боитесь репрессий в отношении ваших сторонников?
— У нас с этими организациями ценностные основы другие, хотя я бы не сказала, что они полностью различаются.
Но я понимаю, что государство опасается любой самоорганизации. Наша задача на ближайшее время — дать понять, что мы не враги. Я не говорю, что мы должны водить хороводы вокруг Путина или Кремля, но мы не собираемся проявлять агрессию, заниматься провокациями. Мы работаем только над локальными задачами. Если никто не расходится, значит, многим всё это нравится.
— Надолго ли получится всё это сохранить?
— На съезде я сказала нашим 148 делегатам: «Мы сейчас все эти документы готовим, всё делаем, но настраиваемся на еще один съезд».
Я не думаю, что кто-то сильно расстроится из-за того, что нас Минюст не зарегистрирует. Морально все к этому готовы. И никаких ложных надежд мы не питаем. Но наше сообщество понимает, что сохранение зависит только от них самих.
— В конце 2023 года вы говорили, что вы выдвинулись на выборы президента после того, как обсудили с коллегами-депутатками, что хотелось бы видеть кандидатку-женщину, которая бы противопоставлялась жесткой федеральной политике. Хватает ли сейчас женщин в российской политике?
— У нас есть женщины в политике, но этого количества [не хватает]. Мы часто смотрим на скандинавские страны, которые считаются самыми счастливыми. И там много женщин на руководящих постах. Хотя мы должны оценивать людей по профессиональным навыкам, а не по гендерной принадлежности.
Когда я выдвинулась [в президенты], несколько женщин писали мне в личку во «ВКонтакте». В целом я очень редко людей в «черный список» добавляю, он у меня увеличился только в президентскую кампанию. И вот одна женщина писала мне конкретно в духе: «Куда ты лезешь? Я занимаюсь детьми, варю борщи, мне это по кайфу. И ты тоже должна этим заниматься».
Каждый выбирает для себя свой путь. Важно просвещение. Если женщина воспитывается в семье, где ей изначально говорят, что «ее место у плиты», то очень сложно из этой концепции вырваться. Но если у тебя достаточно информационных источников и есть возможность узнавать, чем может заниматься человек любого пола, то возрастает шанс на участие женщин в политике.
— А в чем вы видите различия «женской» и «мужской» политики?
— В умении находить компромисс, наверное, и в многозадачности.
— Вы рассказали о том, что вы сталкивались со стереотипами со стороны посторонних людей. Было ли что-то похожее со стороны вашего окружения или органов власти?
— У моей средней дочки сложности в колледже возникли, потому что она какое-то время болела. И ей передали [реакцию колледжа]: «А, это дочка Дунцовой? Дунцова бы лучше детьми занималась!» Это было еще в ноябре, в разгар президентской кампании.
— В 2024 году появилась еще одна яркая женская фигура в оппозиционной политике — Юлия Навальная. Как вы к ней относитесь?
— [С февраля] уже достаточно много времени прошло. И я, если честно, не очень понимаю, что происходит. Как будто ничего не происходит. Я не могу судить, что она планирует делать. Мы этого не знаем.
Понятно, что ее заявление было сделано в том числе эмоционально. По-другому и не должно быть. Если муж и жена — это одно целое, то она должна была это сказать.
— Насколько сейчас вообще реально заниматься кампаниями не из России?
— Нереально. Абсолютно. Потому что они отрываются от российской действительности. Часть моего [президентского] штаба находится за рубежом. Иногда приходится им долго объяснять, почему мы делаем какие-то вещи и почему мы не пишем какие-то тексты.
Они не до конца понимают уже, что мы живем в другой реальности. У нас всё меняется очень быстро. И к этому нужно адаптироваться.
Многие иностранные журналисты рассказывают: они не могли бы писать про российскую действительность, не живя в Москве и не понимая, что вокруг происходит. И в политике примерно так же. Чем дальше, тем больше это будет ощущаться.
Но я понимаю, что люди в эмиграции скучают. Многие хотят вернуться. Очень сложно жить в отрыве от своей родины. И я очень сочувствую этим людям и всегда говорю, что никуда не собираюсь уезжать.
— А у вас нет усталости от всего происходящего?
— У меня усталости нет. У нас постоянно какие-то движения происходят. Очень интересно узнавать людей. В этом плане мне очень сильно помогли путешествия по регионам. И хорошо, что я успела посетить их до съезда.
Я всегда говорю: из-за срывов у нас потом только лучше получается. У нас же 9–10 марта отменили съезд (изначально учредительный съезд партии «Рассвет» планировался в марте, но площадка отказалась сотрудничать с командой Дунцовой и расторгла договор под предлогом «аварийной ситуации», в итоге съезд перенесли на май — прим. «Бумаги»). И за два месяца мы проехали больше 25 регионов.
— Вы говорите, что не планируете уезжать. Что вы будете делать, если встанет выбор между тюрьмой и эмиграцией?
— Тюрьма. Единственное что — я бы подумала, если моим детям была бы прямая угроза.
— Есть ли сейчас давление на вашу семью?
— Слава Богу, нет. Всё хорошо. Сейчас старшая работает в ресторане в Ржеве, к ней приходят иногда и говорят: «Мама твоя — молодец».
Что еще почитать:
- Хорошая новость: всё больше женщин идут работать в Смольный. Плохая: почти никто из них не становится руководительницей.
- «Хочу дожить до того, как этот морок закончится». История блокадницы Людмилы Васильевой — в 82 года она протестует против войны и репрессий
