Алексей Поляринов — российский писатель, эссеист и переводчик, автор романов «Риф» и «Центр тяжести». После начала войны в Украине он покинул Россию и переехал в Грузию, где продолжает писать.
Paper Kartuli поговорила с Алексеем о том, как эмигрировавший писатель может фиксировать происходящие события, чем жизнь в Тбилиси похожа на дрейфующий ледник и почему 2023 год оказался для многих сложнее 2022-го .
Это рубрика «Портрет». В ней мы знакомим читателей с людьми, которые занимаются полезными делами в Грузии и чья жизнь нам интересна.
Кто вы?
— Я Алексей Поляринов, писатель из России. Вырос в Ростове, где жил до 23 лет, переехал в Москву и далее в Подмосковье. Оттуда уехал, когда началась война. 15 марта я улетел сначала в Ереван, затем в Тбилиси.
То, о чем я пишу, называется современная проза, немного фантастики. Наверное фантастики будет всё больше со временем, потому что такое время. У меня есть две книжки. Они посвящены людям моего поколения — выросшим в девяностые и в нулевые, кое-что начавшим понимать о месте, в котором они живут.
Я пишу о России. И, наверное, всё больше о России. Это интересный момент: до войны мне казалось, что нужно быть более универсальным, более понятным, охватывать как можно более широкую географию. Начало войны и отъезд очень сильно ушибли меня, как и, думаю, многих авторов.
Например, [в эмиграции] я подумал, что писать о людях из Москвы мне неинтересно, это не очень важно, и я не знаю, что об этом писать. И я стал искать, о чем я имею право писать в контексте, в котором нахожусь. И, как обычно это бывает, ты начинаешь хвататься за землю, на которой вырос. Это не совсем возвращение в Ростов. Ты просто понимаешь, что много знаешь про Ростов, про юг, язык юга, понятие юга, расизм юга, про то, как там относятся люди друг к другу.
Сейчас много разговоров, как писать о войне, как писать о том, что случилось с Россией, с Украиной. Я не могу писать ни от лица украинца, ни от лица военного. У меня просто нет ни опыта, ни права это делать. Я думаю, что многие спасаются тем, что начинают писать от лица земли, с которой они пришли. Это в общем-то сейф-спейс для любого писателя.
Ты начинаешь разговаривать с людьми, с которыми делил общую землю, пытаешься их лучше понять. Тебе казалось, что ты всё понимал, а на самом деле нет. И это интересный момент, когда ты первооткрываешь собственную родину.
Где мы?
— Мы на Мтацминде, возле Панетеона. Когда оказался в Тбилиси, я спросил, где тут есть высокая точка. И полез — в [Мтацминда] парк. Честно говоря, он мне не очень понравился. Он какой-то очень обычный.
Интерес к кладбищам — это скорее даже дворовая мальчишеская [привычка]. Как ты развлекаешься в детстве в девяностых, когда у тебя нету PlayStation, айфона, а твое ружье — это палка? Я жил под Ростовом в поселке «Рассвет». Мы развлекали с тем, что ходили либо на кладбище, либо на заброшки. Это может выглядеть как поза, но на самом деле ты просто ходишь посмотреть на могилки.
Я выбрал Тбилиси, потому что у меня есть хороший друг, у которого родственники в Тбилиси. Он, кстати, тоже сюда перебрался, он на какую-то часть грузин. [Родственники друга] мне очень помогли в первое время: я перекантовывался, как Гарри Поттер в [их] доме, в самой крайней комнате. Очень благодарен за это.
Я очень люблю Тбилиси. Мне, честно говоря, разбивает сердце то, что нет никакой возможности прямо вот жить [здесь]. Если бы была возможность, я бы здесь провел время до конца жизни. Я полюбил его улицы, его вайб, его жителей. Мы с девушкой периодически разговариваем, что будем делать дальше, и вздыхаем: «Я буду скучать». Хотя мы еще даже ничего не сделали [для переезда].
Это тяжело: ты живешь с ощущением, что если сменится власть, то изменятся и законы, а возможности получить ВНЖ или ПМЖ нет. Пока всё демократично — Грузия радушна к русским, хотя Россия мелочно мстила ей последние 20 лет, — но мы понимаем, что в 2024 году тут будут выборы. Тогда, может, всем введут визы, и мы встретимся в терминале с огромными чемоданами на рейс на Белград.
Ты просто должен смириться, что возможности жить здесь до конца жизни нет. Да, хреново быть с красным паспортом в 2023 году — что поделать. Жаловаться на это как-то нелепо, глупо и некому. Если тебя устраивает, что будет не понятно, что дальше, живи дальше. Но в этом состоянии безумно тяжело. Всё-таки, когда дрейфуешь на льдине полтора года, необходимо потрогать траву, а на льдине ее нет.
Как вы?
— В первые недели, когда началась война, было состояние, когда ты далеко не думаешь. Хотелось пересечь границу. Это казалось почему-то важным очень.
Только в последнее время я стал осознавать, что 2023 год ушиб [нас] каким-то особенным образом. В 2022-м ты лишь начинал дрейвовать на отколовшемся куске ледника и смирялся с этим, потому что была надежда, что рано или поздно его прибьет куда-то: «Ну вот пока так, путь плывет, посмотрим, куда».
2023 год переформатировал это: ты начинаешь понимать, что ледник может никуда и никогда не прибить. И твое ожидание может закончиться ничем. Эта мысль меня только настигла. Я еще ее до конца не продумал, но метафора ледника меня пугает, и я пока не знаю, что чего с ней делать.
Мои знакомые говорят, что нужно учить язык, нужно переформатироваться и так далее, но это такой прыжок веры. Наверное, дело в том, что нас всех еще не до конца отнесло [на леднике]. Через интернет, какие-то институции я все равно взаимодействую с Россией.
О чем мне еще писать? О мыслях эмигранта? Это худшее, что можно сделать. Только в ироничном ключе, пунктиром, чтобы это было забито другим текстом, чтобы это просвечивало, но не выделялось. Это важно, но это не то, чем я хотел бы заниматься. Я не хотел бы быть лицом этого. Мне кажется, пока рано.
Это тема, которая должна отлежаться. 2022 год был одним, 2023 был другим. Как нас ушибет в 2024-м, мы не знаем. Что-то интересное может получиться только из собирания этой синусоиды событий, через которые ты прошел. Пока что дистанция эмиграции мала. Должно пройти минимум 5 лет, чтобы это был путь. Пока ты плывешь на льдине.
Когда мы уезжали в 2022-м, нас провожали наши друзья — и они чувствовали, что их покидают. А теперь мы в Тбилиси — и за последние 2 месяца я проводил одних друзей в Инсбрук, других — в Белград. У меня есть друг, который показывает мне фотографию, на ней восемь человек, он говорит: «Я один остался в Тбилиси». Теперь мы провожаем людей из Тбилиси. И это этот дрейф продолжается дальше, всё находится в движении. Так ты не можешь поймать картинку, она всегда будет искаженная.
Это, наверное, работа журналиста — ловить движение, а писатель пытается сделать что-то зафиксированное. Фиксацию дрейфа мы видим в дневниках людей, которых выкинули в открытое море: они жалуются, что им нечего пить, что они устали, что их жарит солнце. Ты понимаешь эту эмоцию. Но она не говорит тебе ничего о жизни этого человека. Но когда его вытащили на побережье, покормили и полечили, он сел и об этом подумал — это совершенно другой разговор. Это литература.
Фото на обложке: Кирилл Воронцов
Что еще почитать:
- Знакомьтесь: 83-летний кинооператор Омар Брегвадзе. Мы поговорили о «Грузии-фильм» и любви к кино
- Как выборы-2024 изменят Грузию и жизнь местных и мигрантов? Большое интервью с политологом Паатой Закареишвили
