Еще в 2017 году петербургский журналист Арсений Веснин запустил археологический проект «Ойкумена», в ходе которого возил желающих на раскопки. В 2021 году он приобрел свою яхту и рассчитывал на ней повторить маршрут Одиссея, сняв фильм об этом пути.
В планы Арсения вмешалась война: как и большинство российских независимых журналистов, из-за риска преследований и военной цензуры он был вынужден покинуть Россию. Эмигрировать он вместе с девушкой решил на яхте — и не просто путешествовать на ней, а полноценно поселиться в море. В 2023 году Арсений придумал приглашать на яхту украинские семьи, бежавшие от российского вторжения.
Каково проводить коммуникации на лодке и собирать документы на нее после ночных журналистских смен, почему все планы в морской жизни зависят от ветра и поиска питьевой воды и какие чувства испытываешь после пяти часов посреди шторма? Арсений рассказал «Бумаге», как вместо обычной эмиграции выбрал жизнь в приключенческом романе.
Арсений регулярно рассказывает о своих приключениях на яхте: подписывайтесь на каналы проекта «Ойкумена» в телеграме и ютьюбе.
Переезд на яхту, проблемы с регистрацией и отказ от попыток пересобрать старую жизнь
— Откуда у тебя яхта и почему ты решил, что твоя эмиграция будет проходить на ней?
— История с лодкой началась еще в первой эмиграции. Мне уже приходилось уезжать из Петербурга, когда Следственный комитет преследовал меня за освещение акций Навального [в 2021 году] — я тогда написал, что полицейские в отделе съели [передачку] с бургерами из «Макдональдса». Адвокат посоветовал мне сваливать, иначе арестуют.
Ту эмиграцию я проводил в Польше, Турции и Греции. Тогда это была более редкая история, никаких эмигрантских чатиков и коллег [за рубежом] не было, был ковид. Помимо основной работы, чтобы занять свой ум, я придумал, что можно было бы повторить маршрут Одиссея на яхте и снимать фильм.
Потом мне удалось вернуться в Петербург — получилось, что не на долгое время. В декабре 2021 года я слетал в Афины и купил яхту под свой проект. Стартовать мы планировали в мае 2022 года, в феврале была стадия активной подготовки и в марте я собирался лететь в Грецию, чтобы готовить лодку. К тому моменту я уже больше десяти лет занимался журналистикой, и подумал, что можно себе сделать перерыв. Тем более по образованию я историк, люблю яхтинг, мне это всё близко.
Началась война. В первые же дни приняли все эти законы про запрет называть войну войной, про «дискредитацию». Стало понятно, что открыто заниматься журналистикой в России не получится. История с Одиссеей ушла на дальний план, но и как делать журналистику я не понимал. Прислушиваться к шагам за дверью ни мне, ни моей семье тоже не хотелось.
Стало ясно, что надо сваливать. И у меня уже стояла яхта, с которой что-то надо делать — это имущество, которое требует внимания, времени и сил. И главное, что яхта — это, по сути, квартирка на воде. То есть, у нас есть квартирка в Афинах, куда мы можем свалить. Вот мы и поехали, это показалось логичным решением.
— То есть, яхта стала новым домом.
— Абсолютно. Я все равно продолжаю называть домом наш дом в Петербурге, но и яхта наш дом. Мы с девушкой пару раз ее покидали — например, чтобы пожениться. Но в целом мы постоянно живем на яхте, у нас нет сухопутного места.
Мы, конечно, много усилий приложили, чтобы привести этот дом в порядок. Когда мы приехали в марте, в Афинах был лютый дубак, +2…+4 градуса. А у нас ни электричества, ни отопления, ни газа. У меня еще и журналистская работа: я отваливающимися пальцами пытаюсь что-то печатать в пять утра, конец смены в восемь утра — и нужно сразу ехать покупать шланги для газа, проводить систему. Я обычный человек из Питера, никогда газовые плиты не устанавливал и электричество не проводил. Я ничего не знаю, ночами не сплю, работаю в холоде. В общем, первые недели были веселые, но мы справились.
Кроме бытовой проблемы был еще вопрос с документами. У нас были визы, которые позволяли 90 дней находиться в Шенгене, но нужно было оформлять документы на лодку. Начавшаяся война тоже нанесла нам удар в этом направлении, потому что [службы], которые занимаются регистрацией, отказывались работать с русскими. Лодку же нужно зарегистрировать, внести в судовой реестр, поставить под флаг какой-то страны.
Работать согласилась только Малайзия, на которую еще тоже надо выйти, найти агента, разобраться с их законами. Мы обо всем наконец договорились. Но тогда хакеры взламывали базы по всему миру в поисках яхт российских олигархов — и поломали систему в Малайзии. Так что малазийцы уже согласились нас внести, но технически не могли этого сделать. Пока чинили, прошло какое-то [внутреннее] расследование и вскрылась коррупция в этой системе, назначили какого-то генерала, который только лично ставил все подписи, — времени это всё отнимало много. Мы оформили все документы за три дня до запланированного выхода.
— Звучит, как страшный геморрой. Что тебя мотивировало не отказаться от своей затеи?
— Мой опыт эмиграции во многих вещах, конечно, более геморройный, чем у товарищей, которые просто уехали в другие страны и нашли жилье. Но я решил, что, раз моя жизнь так переломилась, — а я никогда не хотел уезжать из России — нужно попробовать прожить другую жизнь, которую я бы не прожил в каких-то других условиях. У меня не было мысли бросить всё и поехать, допустим, в Грузию.
У меня ведь уже был опыт эмиграции — думаю, он стал ключевым. Я помню, как работал в Варшаве: у меня была квартира, редакция, работа. Ходил в бары с коллегами, с местными. Хорошая работа, хорошие коллеги… И, если честно, мне было тоскливо. Потому что это была попытка реконструировать мою жизнь в Петербурге. Я занимался примерно тем же самым — только без своего дома, семьи и друзей. Я представил повторение этого — и понял, что не очень так хочу. И, раз судьба дала шанс прожить другую жизнь, надо им воспользоваться.
И лодка в 2021 году стоила порядка 3 миллионов рублей — для меня это очень большие деньги. Но на самом деле я не думал о рациональной составляющей. Я просто сделал выбор, которого придерживался.
Совмещение с журналистикой, тоска по дому, морской быт и траты
— Ты не скучаешь по прошлой жизни, по журналистике?
— Я продолжаю заниматься журналистикой, просто в меньшем объеме. Веду эфиры на канале «Ищем выход» — это бывшее петербургское «Эхо». Продолжаю писать что-то для «Вот Так». Просто стало немного сложно совмещать [журналистику с путешествиями], потому что первый год я работал в очень большом объеме.
Заниматься российской журналистикой довольно сложно — думаю, многие это чувствуют. У меня ощущение такое: надо ехать в Украину и заниматься журналистикой там. Или надо заниматься журналистикой в России. После нашего отъезда к нам уже черт знает сколько раз приходила полиция: не знаю, чего они хотели, но желанию вернуться это не способствует.
А [про поехать] в Украину… Я испытываю некоторое чувство вины, стыда, что не поехал туда. Но я и это для себя взвесил. Дома осталась семья: мама, бабушка. Думаю, информацию о том, что я нахожусь в Украине под обстрелами, они воспримут тяжело. Поехать туда — это пожертвовать ими. Для меня это было невозможно.
Я взвесил для себя, насколько полезна моя работа в очень большом объеме. Своей пользы как журналиста в удалении я чувствую, конечно, меньше. Не чувствую своей уникальности [как профессионала]. И я решил, что если я сокращу количество текстов, которые точно так же могут написать другие журналисты, мир от этого не проиграет.
Я скучаю по дому в Петербурге, хочу туда вернуться. По друзьям скучаю, по возможности собраться вечером в баре. Но по стилю жизни не успел заскучать. Я живу в приключенческом романе. Время от времени мы [сходим на берег], встречаем знакомых по всему миру, гуляем по городам, ходим по музеям — мне хватает двух−трех дней такой обстановки, после чего мы идем дальше в море.
— Романтика твоего пути очевидна. А какие есть сложности в быту? Насколько затратно и тяжело содержать яхту, поддерживать комфортный уровень жизни на ней?
— Есть два стиля жизни на яхте. Первый — ты платишь марине, стоишь, у тебя есть доступ к берегу, безлимитные электричество и вода. Ты живешь в порту. Яхта в этой ситуации мало чем отличается от маленькой студии. И стоят эти стоянки до хрена зачастую.
Другой стиль жизни — и мы его придерживаемся — это стоять на якоре. Тогда нет доступа к [перечисленным благам]. Электричество у нас от солнечных панелей — и нам этого хватает. Мы не можем воспользоваться мощным феном из-за недостаточно мощного инвертора .Это можно поменять, чтобы хватало мощности, но пока мы не видим необходимости.
У нас есть ограничение по запасу воды. Нам ее нужно набирать в баки, которые находятся на лодке под кроватями. Нам хватает. Моюсь я в море, на это воду не трачу, могу просто ополоснуться в душике, чтобы соль смыть. Моя жена больше ополаскивается — ну, у нее есть волосы, у меня их нет. Но воду приходится экономить. Нужно планировать с учетом того, что она в какой-то момент закончится, — и знать, где ты ее достанешь.
Жизнь [на яхте] сильно подчинена погоде. В первую очередь, ветру. Ветер тобой управляет, и ты с этим ничего не сделаешь. Ко всему надо быть готовым, и это занимает время. В этом смысле управление лодкой — это работа. Ты действительно многое должен продумывать и планировать.
Еще есть ремонт. Лодка — это дом, который условно существует в условиях постоянного землетрясения, имею в виду ветер и волны. Дом, приспособленный для этих условий, но это все равно землетрясение, соленая вода. Так что яхтинг предполагает, что ты всё время что-нибудь ремонтируешь. Безумно дорогостоящих ремонтов у нас пока не было, но что-то делать приходится.
Мне кажется, около 300−400 евро в месяц — это то, что мы тратим [на быт]. Еще примерно столько же на обслуживание лодки, но в какие-то месяцы это может быть ноль, а иногда нужно выложить 2000 евро.
Отпуск для украинских семей, пиво после шторма и чудеса природы
— Вы начали приглашать на яхту беженцев из Украины. Расскажи, в чем идея и как проходили эти встречи.
— Журналистикой я стал заниматься меньше, но желание что-то [полезное] делать осталось. Мы не забываем про войну. У нас есть опыт экспедиций, приглашения [в плавание] ученых, туристов — мы подумали, раз такой опыт у нас есть, почему бы иногда не приглашать людей, которым нужна помощь. Мы не можем заниматься этим всё время, но периодически можно.
Многие украинцы бежали от войны, среди них много женщин с детьми. Нам показалось, что это классная идея — устраивать им отпуск. Раз в один−два месяца мы можем себе позволить приглашать семью, брать на себя их отдых.
Единственное, я не знал как правильно рассказать про это, чтобы не получилось, что придет сто заявок, [которые мы не сможем обработать]. Написал в фейсбуке и телеграме, что если у вас [подписчиков] есть знакомые семьи с детьми, бежавшие от бомбежек, которые хотят устроить себе отпуск и провести время на яхте, поучиться управлять парусной лодкой, — пишите мне.
Получилось всё спокойно и естественно, люди [откликнулись] очень хорошие. В первый раз приехала мама с тремя дочками. Они жили в Гостомеле, который отхватил по полной в первые дни войны. Отец у них остался в Украине воевать. Сложно, конечно, слушать их истории. Они рассказывают о том, как на них бомбы падали, с такой обыденностью, с какой я рассказываю, как ищу воду на яхту. Младшая девочка в школе в Германии, куда ее устроили, периодически прячется под парту во время уроков.
Еще одна семья была в июле — из Мариуполя, живут в Германии, мама с двумя детьми. Они несколько недель сидели в осажденном Мариуполе, выезжали уже когда Россия, по сути, Мариуполь взяла, только бои за «Азовсталь» продолжались. У них истории про то, как сидели в бомбоубежище, как пришлось соседа хоронить во дворе, выезжали под обстрелами.
[Реализация идеи с отпуском для семей на яхте] получилась лучше некуда. Обе семьи, мне кажется, очень хорошо провели время в море. Сейчас у нас будет довольно долгое путешествие, где будет много переходов, так что семьи с детьми туда не взять, но потом у нас снова будет свободный кусочек — и мы договорились, что в это время люди приедут.
— Какие были моменты, когда ты четко ощущал, что не зря выбрал эмиграцию на яхте, что оно того стоило?
— Думаю, в первый раз это было на второй день нашего перехода из Греции в Турцию. Мы пересекали Эгейское море и попали в шторм по своей глупости. Было страшно: большие волны, сильный ветер, порвался парус, заканчивался дизель, рядом были скалы. В общем, пережили не самый спокойные пять часов, пока добирались до убежища. И когда мы вышли на берег, я заказал кружку холодного пива — и понял, что нахожусь в состоянии, когда приключение, которое я пережил, еще находится во мне, но уже стало историей, о которой классно рассказывать. Это было мощное ощущение.
Еще был момент, когда мы шли по морю и в какой-то момент проходили через какой-то канал. И там было ощущение, что затопило поле, реку разлило, а ты по ней едешь на яхте. И вдалеке горы, и вокруг цапли. Это было так странно, такое странное место.
Еще один яркий момент был в турецком городе Лимира. Мы туда приплыли в страшную жару, +40 градусов было. И в городе мы наткнулись на ледяную реку. Римский город, крепостные стены, памятники, храмы — и ледяная река, и вокруг пасутся козы и бараны. Это попросту очень красиво — и я, потный от жары, падаю в эту реку.
Я часто себя ловлю на мысли: какого хрена эти ублюдки развязали войну, когда у них есть ресурсы на самых комфортных яхтах мира путешествовать и видеть столько всего охерительно красивого и удивительного.
Что еще почитать:
- «Мне слишком дорого далась эта работа». Сотрудники российских независимых СМИ о военной цензуре и блокировках.
- «Мы все связаны братством». Четыре петербуржца рассказывают, как влюбились в парусный спорт.