Как проходит день судебного заседания Саши Скочиленко? Часы в тесных боксах, паек, еда из которого вредит Сашиному здоровью, поездка в автозаке и судебный процесс — обычно на это уходит весь день.
С другой стороны, такие поездки — единственная возможность для Саши увидеть близких, свою девушку Соню, с которой ей не дают встречаться, и группу поддержки — некоторые ходят на Сашины суды с апреля.
«Бумага» публикует рассказ Саши про типичный день в суде — полный ожидания, унижения и освещенный секундами встречи с дорогими людьми.
«Бумага» внимательно следит за делом Саши. Наши тексты о процессе можно найти здесь. За новостями также можно следить в группе поддержки.
— Пожалуй, опыт судов для меня — один из самых травматичных за все эти месяцы. Накануне суда я всегда пишу последнее слово и всё остальное, что мне хотелось бы сказать. Когда шли мои суды по мере пресечения, вечером мне обязательно нужно было собирать все вещи. Это было самое тяжелое: собирать вещи и думать, что я могу завтра оказаться дома, умом понимая, что не окажусь.
Я ложусь спать и наутро просыпаюсь в паршивом настроении, с таким ощущением, как будто мне снова надо в школу на контрольную по математике, которую я обязательно завалю.
Я завтракаю, собираю сумку, беру с собой свою еду, если родные успели мне что-то завезти до суда. Тем не менее кроме банана и безглютенового бутерброда взять мне решительно нечего. Наливаю бутылку воды и долго нервничаю, пока не придет сотрудник и не позовет меня, чтобы спустить к машине. В какое время за мной приедет машина и сколько вообще времени, мне неизвестно, так что я могу нервничать пару часов, ходить по камере из угла в угол и решительно не мочь ничем заняться.
Другим везет меньше — обычно их спускают в сборное отделение еще до завтрака. Это место на местном сленге называется собачник. Однажды я уже рассказывала про него на «Фонтанке». После выхода публикации меня тогда вызвали к начальнику и сказали, что в нем будет производиться ремонт, а меня будут спускать на суды сразу к машине. Ремонтом в сборном отделении до сих пор не особо пахнет, но к машине спускают — спасибо за это.
После того как машина приехала, я захожу в сборное на пару минут, говорю конвоирам свои имя и фамилию, расписываюсь за огромный диетический паек, в котором мне почти ничего нельзя, и следую с конвоирами в автозак. Иногда меня могут закрыть в узком стакане — это очень маленький отсек автозака, в котором еле-еле помещается один человек. Дверь стакана закрывается, и на нее вешают большой замок, для воздуха остается только крошечное круглое окошко размером с донышко небольшой кружки. Чаще меня сажают в общий отсек — там есть небольшая лавка, на которой уже сидит несколько женщин, и колени обычно упираются либо в соседок, либо в металлическую стенку, если автозак поменьше.
Я открываю паек и раздаю его содержимое. В СИЗО много голодных женщин, которым никто не носит передачек и не кладет денег на «ФСИН-счет». И я отдаю им еду: что не съедят сами, раздадут соседкам. Говорят, большинство из того, что я раздаю, вполне съедобно и удобоваримо — но мне ничего из этого нельзя из-за целиакии.
Итак, по рукам идут упакованные тефтели в сливочном соусе, фарш сосисочный, икра кабачковая, фарш из рыбных консервов, две упаковки «Степных галет» и две пачки печенья. Последней уходит каша перловая с говядиной: ее здесь никто не любит, так как людей в СИЗО целыми днями и так кормят этой перловкой. Мне остаются только сок, сгущенка, джем, пакетик чая, кофе и сахар.
Машина едет. Стоит отметить, что для заключенных не предусмотрены ремни безопасности, поэтому на каждом повороте нас кидает по лакированной деревянной лавке, и мы можем держаться только за металлические стены и друг за друга. В случае аварии мы все рискуем погибнуть, а выживут только пристегнутые сотрудники — самые ценные люди, как-никак.
Мы заезжаем в разные суды и оставляем там заключенных. Машины могут следовать разными маршрутами (прямо как автобусы): например, Петроградский — Василеостровский — Октябрьский — Красногвардейский, а потом в какую-нибудь даль типа Кронштадта. Можно поехать и с пересадкой: тебя добросят до какого-нибудь суда, там ты посидишь в конвоирке, за тобой приедет другая машина и повезет тебя в твой. Но чаще всего мне выходить одной из первых, так что я радуюсь, что поездка оказывается недолгой.
Я подъезжаю к Василеостровскому суду. Открывают замок и защелку на двери, конвоиры называют мою фамилию, я должна в ответ сказать ФИО и полную дату своего рождения. Затем я спускаюсь из машины и на меня надевают тугие наручники, чтобы провести почти двести метров до помещения конвоирки.
Дальше меня досматривают: мне нужно вынуть из сумки всё, что понадобится в конвоирке: документы, кружку, ложку, еду… Можно взять с собой не всё — нельзя, например, расческу или медикаменты. Вещи тщательно досматривают, щупают меня со всех сторон, просят вывернуть носки и показать стельки. Потом предлагается посетить уборную и налить кипятка в чашку. Сотрудники из суда всегда вежливы и даже приветливы, подбадривают, говорят слова поддержки.
Меня запирают в конвоирке. Это помещение похоже на подземелье. Если я как-то представляла себе тюрьму, то именно так. Напоминает какое-нибудь ОВД в Ленобласти: маленькое помещение, обшарпанные грязные фактурные стены, две скамейки, мусорное ведро и очень тусклая лампочка. Окон нет. Скамьи вдоль и поперек исписаны фамилиями всех василеостровских судей с нелестными эпитетами и сроками, которые они дали, встречаются и образцы тюремного фольклора (в духе «Мама, прости сына-хулигана!») Заключенные называют это стенгазетой.
В помещении мало света и мало воздуха, и если там выкурили больше одной сигареты, то глаза уже режет от дыма. Я много волнуюсь, повторяю свои слова, общаюсь с соседками, если они есть. Часто это довольно интересные и доброжелательные люди.
Однажды я встретилась там с Яной Пинчук! Раз в два часа, а то и чаще, открывается маленькое окошко в двери (прямо как «В гостях у сказки») и нам предлагают налить кипятка из бойлера и зайти в уборную. Я не знаю, сколько времени, а иногда даже не помню, во сколько у меня заседание, так что время в конвоирке всегда тянется медленно.
В какой-то момент зовут на суд. Воду брать с собой не разрешают. На меня надевают наручники и впятером ведут по коридорам и лестницам суда. Моя адвокатка говорит, что видела даже, как убийц водит всего один конвоир. Но я намного опасней — поэтому меня ведут пятеро. Иногда даже сами конвоиры шутят по этому поводу.
А дальше случается один из самых приятных моментов за день. Я вижу знакомые, родные лица, и незнакомые, но светлые и приветливые, вижу мою возлюбленную Соню. Я очень скучаю по ней. Мы еще никогда не разлучались так надолго. Нам семь месяцев не разрешал свидания и звонки следователь, а теперь и не разрешает и судья. Говорят, это указание сверху — такой способ давления на меня.
Вижу своего лучшего друга Лешу — мы дружим с моих четырнадцати лет. Вижу своих новых друзей по переписке, лица которых я успела узнать. Особенно рада Андрею, который пишет мне с самого первого дня заключения в СИЗО, бывает почти на каждом заседании, а еще волонтерски оптимизирует мой сайт для поисковиков.
Щелкают фотоаппараты, люди вытягивают телефоны вверх, как будто я какая-нибудь знаменитость или рок-звезда и иду по красной дорожке. Люди хлопают и кричат слова поддержки. Вы даже не представляете, как важно для меня, что вы приходите, хотя для слушателей создаются чудовищные условия: их заставляют ждать по многу часов, не пускают в зал, закрывают заседания (прошлое заседание судья объявила открытым, но почему-то пригласила в зал только сотрудников, которые и расселись по лавкам).
В первый раз, когда я увидела толпу народа в коридоре, я была ошарашена. Это было через день после моего ареста, и я думала, что никто, кроме близких, не придет в такую рань. Мне было так плохо, но потом я увидела всех вас, и мне стало лучше. Лучше мне и теперь, когда я вижу ваши светлые лица, чувствую ваше тепло и поддержку. Спасибо.
Меня заводят в зал и помещают в клетку, снимают наручники. Есть что-то средневековое в том, что тебя судят в клетке: чувствуешь себя каким-то опаснейшим зверем или ведьмой, которую собираются сжечь на костре.
Потом идет суд. Больше всего я люблю, когда суд проходит спокойно: прокурор сидит в своем телефончике и ни против чего не возражает, а судья умиротворенно слушает, а потом зачитывает несправедливое постановление. Всё равно очевидно, что каждый исход этих судов предрешен указанием сверху: зачем делать вид, будто идет реальное заседание и состязательный процесс?
Но бывает и так, что прокурор ерничает, перебивает участников, вставляет ехидные комментарии, или судья задает мне или Соне неприятные вопросы типа: «А что же, если у вас такие хорошие отношения, вы не съехались сразу?» или «Если ваши родственники вас так любили, то почему не оставили вам квартиру?» После таких заседаний я чувствую себя особенно скверно.
Спустя несколько часов судилище заканчивается с самым предсказуемым результатом, но мы обычно сделали всё, что могли, и боролись до последнего — так что я вполне довольна. Потом случается второй лучший момент за день — меня выводят из зала, и я опять могу побыть с самыми любимыми людьми, отгороженными от меня стеной конвоя. Мелькают родные прекрасные лица, щелкают затворы фотоаппаратов.
Но я смотрю только на Соню, стараюсь запечатлеть и впитать ее образ, ее взгляд, она говорит: «Я люблю тебя», — и я отвечаю ей: «Я люблю тебя». Эта бесконечная нежность и нега длится ровно секунду (впрочем, и всего времени мира было бы мало), и меня уводят в наручниках прочь в мрачное подземелье конвоирки.
Иногда я плачу, когда за мной закрывается дверь: когда видишь боль и слезы любимого человека, тебе тоже очень больно. Боль распространяется из самого центра груди — это тяжесть разлуки наваливается на меня. И я плачу, потому что плакать нормально, нельзя копить в себе эти эмоции, иначе они разрушат меня изнутри.
Со временем я успокаиваюсь. Тянутся долгие и утомительные часы в конвоирке. Заняться решительно ничем не хочется: иногда я просто лежу на лавке или пью чай, иногда хожу взад-вперед, пока не закружится голова. Если я в хорошем настроении, то пою или читаю стихи, немного играю разные ритмы, используя в качестве перкуссии разные части своего тела, или разговариваю с другими заключенными, если у меня в этот день есть компания.
Я жду свой автобус, который долго совершает свой рейс, собирая по судам заключенных и осужденных этого дня. Если даже заседание было в двенадцать, автобус может приехать за мной около семи вечера, а то и позже. Меня просят собрать вещи, надевают наручники. Забираться в высокий автозак в наручниках сложно, но реально. Лестницу не раскладывают — а зачем?
Я снова встречаюсь с заключенными, которых видела поутру. Мы делимся ощущениями и результатами своих судов, подбадриваем друг друга. Кто-то получил приговор, кто-то — новую меру, а кто-то может и вовсе не ехать с нами. Мы очень радуемся за такую женщину, ведь обычно это означает, что ее выпустили: сменили меру пресечения или освободили по приговору! Хорошо, если вокруг доброжелательные люди, но так бывает, увы, не всегда. Очень редко, но попадаются женщины, которые срываются на других после своих судов, шутят неприятные шутки или откровенно травят того, кто на них не похож.
Иногда в автозак сажают так, что ты видишь кусочек окна. Взгляду открывается вечерний город, мелькают достопримечательности, проезжают машины, светятся витрины, уютно покачиваются фонари… Кто-то идет домой, кто-то спешит по делам, кто-то едет в автобусе, обнимаются влюбленные, гуляют и болтают друзья. Я бы всё отдала сейчас (наверное, кроме пацифистских ценностей), чтобы просто идти всё равно куда, размахивая руками, смотря по сторонам и улыбаясь прохожим под светом этих фонарей. Но я еду в автозаке в СИЗО-5.
Машина подъезжает к воротам, и мы долго ждем перед въездом. Сотрудники сдают оружие и телефоны. Машину тщательно досматривают. Если повезет, то к нам заходит одна из собак, служащих в СИЗО, и деловито нюхает. Все женщины с нетерпением ждут ее появления! Потом мы заезжаем на двор и можем выходить из машины — слава те господи, без наручников! Очень уставшие, мы бредем в сборное отделение, и тут начинается самая ужасная часть дня.
Нас распределяют по боксам сборного отделения. Могут посадить в небольшой бокс с глухо задраенным окном, где одновременно курят около двенадцати человек, — но могут посадить и в некурящий. (Однажды была возможность пойти в некурящий, но туда уже направлялась женщина из камеры, в которой я когда-то сидела, и я всё же предпочла курящий.)
Могут посадить в одиночестве, и условия в этот момент чисто карцерные, с той лишь разницей, что ты ни в чем не провинилась: полуподвальное помещение, грязные стены, закрытое окно без ручки, ужасающий запах, грязь и мусор на полу. Летом, после выхода статьи на «Фонтанке», в сборном обещали ремонт, но продвинулись с того времени немного: говорят, ремонтируется несколько боксов, да лампы везде заменили на светодиодные. Но хорошо, что вообще что-то делается. В таком помещении ты можешь очень долго прождать, пока сотрудница не позовет тебя на досмотр в бокс в конце коридора.
Досматривает всегда женщина и обыкновенно очень вежливо. Проверит твою сумку на наличие запрещенного и так называемых маляв — то есть писем другим заключенным. Ничего запрещенного я с собой не ношу, и писем тоже, поэтому всё проходит гладко.
Затем тебя зовут в другую комнату и просят раздеться догола или приподнять и приспустить одежду. Не щупают — и на том спасибо, — но просят присесть три раза со спущенным нижним бельем, на случай если ты пронесла что-то в неожиданном месте (рассказывают, что и такое случается). В углу этой комнаты что-то шебуршится. Говорят, там живет большая крыса. Местным откормленным котам и так есть чем поживиться в СИЗО, поэтому с крысой они предпочитают не связываться.
Хорошо, если за тобой кто-то пришел после досмотра, чтобы увести в камеру, — но если нет, то тебя опять запирают в бокс. Ты можешь пробыть там еще час или два, ожидая, что за тобой придут, уставшая после суда, злая и с головной болью. Обычно в такой момент я опять не в силах себя ничем занять и поскорее хочу в камеру.
Наконец за мной приходят! Поднимают в камеру обычно после десяти (хотя с десяти нам гарантирован непрерывный сон до утра). Я ужинаю, выпиваю горсть назначенных мне медикаментов и ложусь спать.
Перед сном я всегда думаю о Соне и других прекрасных людях, которые приветствовали меня сегодня. Мысленно говорю спасибо всем, кто пришел. А еще вспоминаю людей, которых я видела из окошка машины, спешащих куда-то со взглядом, обращенным внутрь себя. И кажется мне, что они не знают, какое это счастье — просто идти по улице, куда ты хочешь, просто быть свободным. Я и сама не знала — ведь невозможно в полной мере оценить эту великую ценность, пока ее у тебя не отняли.
