В 2022 году россияне живут беднее, чем раньше. По прогнозам министерства экономического развития, за год цены вырастут в среднем на 17,5 %, а реальные доходы упадут на 6,8 %. Многие экспортные предприятия из-за санкций закрылись или отправили сотрудников в простой, а иностранные работодатели ушли из России.
При этом в стране продолжает развиваться бизнес. «Бумага» спросила троих петербуржцев, почему они решились инвестировать в новое дело после 24 февраля и насколько пока оправдываются их прогнозы.
— В начале мая мы открыли в Петербурге кабаре-бар «Шум». До этого, 4 февраля, мы по организационным причинам закрыли бар с тем же названием на Васильевском острове. И сразу после этого стали работать над новым «Шумом» и искать для него помещение.
Изначально мы планировали сохранить концепцию с квартирниками, но после 24 февраля очевидным решением стало переформатирование проекта в кабаре.
В мировой истории кабаре всегда возникали в смутные времена: это и знаменитые петербургские кабаре во времена Первой мировой войны, и немецкие кабаре в Веймарской Республике. Поэтому мы с партнерами однозначно решили стилизовать бар под этот формат.
Сейчас у нас часто звучит «Этот поезд в огне…» Бориса Гребенщикова. Мне кажется, что люди хотя бы в такой форме — слушая или подпевая — хотят как-то выразить свое отношение к происходящему.
24 февраля стройки еще не было, можно было всё отменить без потерь, но я уверен, что сфера гостеприимства, барно-ресторанная культура — это такие островки эмоциональной безопасности. И мы, создатели проектов в этой сфере, обязаны делать их для гостей. Я не считаю, что радоваться жизни сейчас — это как-то предосудительно.
Такие разговоры есть: «Как можно радоваться жизни, когда в твоей стране в тюрьмах пытают людей?», «Как можно веселиться, когда твоя страна вступает в вооруженный конфликт с другим государством?». Это не связанные вещи. Наоборот, я считаю, что мы обязаны помогать людям справиться с этим теми средствами, которые нам доступны. Наш способ — открытие бара с живыми выступлениями артистов.
Так что сомнений по поводу открытия не было. Мы не знаем, что будет дальше, что будет происходить с экономикой, но это не повод отказываться от своей работы. Гостеприимство — это то, что я люблю делать. Никакие негативные события не заставят меня отказаться от того, что я люблю. Да и первым месяцем работы мы очень довольны: каждые выходные у нас аншлаг.
— Я открыл бильярдный клуб Kiks, но в не совсем привычной форме: он, в отличие от других подобных, мест говорит на одном языке с современной молодежью. Почему-то осенью наша компания начала часто ходить играть в бильярд, а зимой я заметил, что все клубы в Петербурге забиты модной молодежью.
Всем нравится играть, все кайфуют, а ходить толком некуда. И как-то в шутку я обмолвился, что было бы прикольно сделать что-то свое, — это было еще до войны. Я сначала купил бильярдный стол, а потом начал смотреть, что есть на рынке. Потом познакомился с мастером, который перетягивает сукно на столе, начал искать помещение — всё было в активной разработке. Я чувствовал, что если я этого не сделаю, то кто-то другой точно сделает.
Потом началась война, я ее застал на съемках в Омане, и это всё [подготовка бильярдного клуба к запуску] немного затихло. Спустя месяц я, как и многие, кто остался в Петербурге, начал замечать: война идет — это плохо, тревожно, но глобально в жизни ничего не изменилось. Я решил, что я никаким мудилам не дам помешать моим планам, — и возобновил поиски столов, помещений и так далее.
Вложили мы в это меньше миллиона. Смысл был в том, чтобы быстро сделать и посмотреть [что из этого получится]. Если не попрет, то я половину, если не больше, отобью продажей бильярдных столов. Так как бюджет был сильно ограничен — его хватало на первый месяц аренды и покупку столов, — мы всё делали сами и силами огромного количества волонтеров, без которых мы бы не справились.
Я подумал, что нет ничего такого, что мне критически помешает: нет военного положения. В целом бильярдный клуб, как и бары, — это же эскапизм. Люди ходят туда, чтобы сменить обстановку, отстраниться. Я подумал, что как бы страшно это ни звучало, может быть, это даже мне на руку сыграет.
Я не заметил, чтобы [после начала войны] что-то сильно изменилось. В «Вираже», например, весной у меня вообще выросли доходы; к лету, правда, опять просели. Повышения цен я тоже особо не заметил: чтобы, например, в два раза дороже мне пришлось что-то начать закупать или продавать. Мы сейчас будем повышать цены, но это нужно было делать еще год назад.
Мне понравилось, как всё получилось. Ни от кого, кроме жильцов дома, я не слышал негативных отзывов. На открытие приехало около ста человек, и местные жители, естественно, решили, что у них закончилась спокойная жизнь. Сейчас всё стабилизировалось, на выходных у нас есть фейсконтроль, пару раз наш сотрудник даже делал замечания каким-то шумным людям, а потом оказывалось, что они живут в этом доме.
Этический вопрос о том, нормально ли делать такой бизнес во время войны, конечно, был, но я не нашел на него никакого ответа. Что нужно делать, я не понимаю. Сидеть и посыпать голову пеплом? Лезть на автозак, чтобы сразу в тюрьму упекли? Мне кажется, это не выход. Я делал то, что мог, — так, чтобы моя жизнь не пошла под откос.
Я хочу продолжать делать что-то интересное, чтобы людям, которые не смогли или не захотели уехать из России, было интересно.
— Сейчас я с нуля запускаю бренд одежды. Запуск через неделю, мы ждем партию. Идея возникла после 24 февраля, когда иностранные компании ушли и освободился огромный объем рынка. У меня много подруг с детьми, которые теперь жалуются, что одежду негде покупать, — все в основном затаривались в Zara и H&M.
Мы планируем коллекции для мам, пап и детей. Но изначально, как MVP мы запускаем только детскую одежду. К осени мы будем расширять ассортиментную матрицу, уже нашли производство, которое отошьет нам осенние куртки для женщин и детей.
Экономсегмент мы себе не можем позволить шить — это, наверное, можно только в Китае делать, а там пошив сразу большими партиями от 1–3 тысяч единиц одного цвета, что очень много для любого стартапа, поэтому шьем в России.
Главная трудность, с которой мы столкнулись, — это отключение таргета в инстаграме. Это коснулось всех, потому что все предприниматели привлекали клиентов оттуда. Проблема в том, что таргета не стало, а люди с этой площадки не ушли, и получается разрыв: наша аудитория осталась в этой соцсети, а рекламу мы им показать не можем, есть только «ВК», где, например, моя целевая аудитория вообще не сидит. Конечно, мы сейчас и из «ВКонтакте» стараемся привлекать клиентов, и используем рекламу в телеграме, «Яндекс.Картах» и подобных сервисах. Но это капля в море, отсутствие таргета через инстаграм — огромная проблема, из-за которой мы просели в три раза по выручке и только сейчас более-менее начали восстанавливаться.
Проблем с поставками у нас никаких не было. Первые десять дней была ужасная паника и нам просто не продавали какую-то продукцию, потому что не понимали, какую цену ставить, — доллар тогда скакал. У нас были остатки на складе, потому в этот период мы ничего не заказывали. Как стало спокойнее — начали снова заказывать.
С тканями тоже проблем нет: мы заказываем их из Турции, есть похожая ткань в Кыргызстане, Узбекистане, Индии, Китае. В принципе, ткани всегда оттуда и заказывались. Я не знаю ни одного бренда, кто закупался бы в Европе, — это очень дорого, если только шить премиум-сегмент. Да и в целом там тканей почти нет, европейские производства ткани уже переместились в Турцию и Азию.
Цены на логистику у нас поднялись на 10 %. Соответственно, мы тоже подняли свои цены на 10 %, но падения спроса мы не зафиксировали. На каких-то точках [спрос], наоборот, вырос. Но это наш ценовой сегмент — здесь очень много зависит от аудитории. Я хожу по ресторанам и не вижу там сильного оттока. В нормальный ресторан фиг запишешься. На товары с низким средним чеком в мидл- и премиум-сегментах спрос не падает. Условно: предприниматель зарабатывает 10–20 миллионов рублей чистыми, он пострадал из-за кризиса и стал зарабатывать 5–10. Неужели он перестанет ходить в ресторан, где он любит есть устрицы? Или офисный сотрудник, который получает плюс-минус 80–100 тысяч и каждый день привык брать стаканчик кофе, — он не перестает его покупать из-за повышения цены на 10 или даже 20 %.
Конечно, я была в шоке 24 февраля, но мыслей о закрытии бизнеса у меня не было. Как я могу себе это позволить? У меня около 50 сотрудников, которые работают на мои проекты — кто-то в штате, а кто-то на подряде, — у людей семьи, ипотеки. Я создаю рабочие места, и я не могу просто взять и свернуть это всё, тем более что это дело моей жизни.
Мне не кажется, что в России туманные перспективы. Если говорить про малый и микробизнес, то перспектив для них сейчас гораздо больше, чем раньше. Крупный бизнес, конечно, пострадал, особенно тот, что сотрудничал с иностранными компаниями. Если мы говорим о компаниях, которые работали на капитализацию, планировали выйти на IPO, то их планам конец. А у микробизнеса и стартапов всё нормально — появилось много пустых ниш.
В период кризисов всегда происходит перераспределение ресурсов. У кого-то доходы падают, а у кого-то растут. В кризис люди будут реже совершать покупки с высоким чеком, возможно отложат их до лучших времен, но на товары с низким и средним чеком всегда найдутся деньги. На какие-то категории спрос безусловно упадет, на какие-то будет сохраняться, на какие-то расти. Спрос на товары и потребительское поведение очень отличаются в сегментах целевой аудитории: эконом, медиум, премиум. Некорректно выводить какие-то средние значения по нишам без учета сегмента, я считаю.
Кто-то начинает экономить, выпадает из среднего сегмента в экономсегмент, например. Но в то же время я не могу сказать, что средний сегмент страдает, потому что кто-то переходит туда из премиума.
Кроме нового бренда одежды я руковожу сетью кофеен «Море внутри тебя». После 24 февраля мы открыли две новые точки: поставили фудтраки в дворике «Сбербанка» и возле «Меги Дыбенко».
У меня маленький бизнес, поэтому я никогда не сталкивалась с силовым давлением. Мои друзья-предприниматели — гораздо крупнее, чем я — тоже с этим не сталкивались. Я смотрела интервью Анастасии Татуловой, владелицы кафе «Андерсон», и Олега Тинькова — они, конечно, жесть рассказывают.
У меня была одна ситуация, где представители власти странно себя повели. Когда мы устанавливали фудтрак в Кудрове, недалеко от метро, до нас докопался местный депутат: в группе во «ВКонтакте» развернул диалог с жителями Кудрова и начал называть нас недобросовестными предпринимателями. Мы связались с ним, и он стал нас запугивать, якобы мы стоим на участке незаконно, предложил нам личную встречу, чтобы «порешать вопросы». Но от встречи с нашим юристом он отказался, этим ситуация и ограничилась.
Наверное, единственная ситуация, в которой я готова свернуть свой бизнес, — если у нас над головой будут летать ракеты. И то смотря что сворачивать. Я не рассматриваю варианта закрыть бизнес и уехать. Я люблю свою страну, люблю людей здесь. И я хочу делать всё возможное, чтобы делать жизнь здесь лучше.
Практически всё мое окружение — предприниматели. Только единицы решили закрыться и уехать. Остальные продолжают [заниматься своим делом в России].
Что еще почитать:
