Писательница, общественный деятель и одна из учредителей «Лиги избирателей» рассказала «Бумаге», что такое экология сознания, что общего между поколением самиздата и поколением интернета и почему ответственность за свободу лежит не на государстве, а на его гражданине.
Фото: Ада фон дер Декен
— Три года назад в интервью The Guardian вы заметили, что по сравнению со сталинским режимом нынешняя российская власть — «кошечка с мягкими лапками». Учитывая прошедшие события и их последствия, вы по-прежнему так считаете?
— Коготки, конечно, кошечка уже выпустила, но нынешняя власть все еще не доросла до сталинского фасона жизни. Все-таки массовых репрессий сегодня нет. И хотя на всяких инакомыслящих в самом широком смысле слова идет травля, вагонами в лагеря не отправляют, за что можно сказать большое спасибо. Хотелось бы благодарить за что-нибудь другое: хорошо бы государство не только боролось, но решало важные социальные проблемы. Тогда «спасибо» было бы совсем горячее. Но, по крайней мере, спасибо, что не сажают. Массово.
— Массовых арестов нет, но новые запретительные законы появляются с безумной частотой. Они вызывают множество дискуссий, но в итоге все с существующим положением дел смиряются. Как долго государство может продолжать сжимать это кольцо ограничений?
— Этот вопрос сегодня как раз находится в работе. Наша власть все время делает пробные движения: а это съедите? Съели. А это съедите? Съели. Этот процесс остановится тогда, когда общество не съест. В 2011 году был большой подъем гражданского движения. «Болотное дело» и некоторые другие обстоятельства этот подъем приостановили. Это значит одно — эксперименты нашей власти дали свои результаты. В то же время жестким испытанием для нашего правительства стал Майдан, потому что если у них так можно — значит и у нас получится. Но у нас так, скорее всего, не получится. И не дай бог, чтобы получилось. При всем моем сочувствии тому, что произошло в Украине, я совсем не хотела бы, чтобы это произошло на Красной, белой или любой другой площади нашей страны.
Свобода — очень тяжелая вещь
— Как раз два-три года назад гражданскую активность стали проявлять те, кто впервые голосовал и, вообще, вступал какие-то отношения с государством. На улицы выходили 20-летние. Можно ли про них сказать, что новое поколение иначе подходит к вопросу собственной свободы?
— Поколение — очень усредненное понятие, само по себе оно ничего не говорит. Поколение составляется из многочисленных разнообразных групп людей. В кругу моих знакомых есть совсем молодые люди, с которыми мы стоим на общих позициях, нам легко говорить и понятийно мы близки. Вместе с этим есть большое количество молодежи, которую я называю «футбольными фанатами». У них нет никаких интересов, кроме спортивных в широком понимании. Их психология — «кто кого побил в подъезде, во дворе, на улице». Бей чужого — это инстинкт, древнейшая низовая агрессия, которая требует выхода. В этом смысле футбольный матч — идеальное место. Но логика футбольного болельщика совершенно кошмарна, когда она выходит за пределы стадиона. Этой логике сейчас подчиняется огромное количество людей, в особенности молодых. У меня есть поколенческое чувство вины перед этими ребятами, потому что это значит, что мы не доработали.
— Как можно повлиять на психологию «футбольных фанатов»?
— Я всю жизнь занимаюсь тем, что мне нравится: пишу книжки, общаюсь со своими любимыми друзьями. А на самом деле, наверное, надо было идти в школу и преподавать. Сейчас невероятный дефицит хороших педагогов. Падение культурного уровня тоже в каком-то смысле государственная политика. Ничтожная зарплата учителей делает их работу непрестижной, мало уважаемой. Произошел большой отток качественных людей из этой профессии.
— Вы считаете, что низкая зарплата — это главная причина?
— Деньги — это первое из условий. Сегодня в учителя может пойти только человек абсолютно мотивированный, очень продвинутый и финансово независимый. Все реформы в образовании, которые все время только ухудшают положение дел, абсолютно бессмысленны, потому что надо начинать с учителя. Он не должен, как попугай, копировать правила ведения уроков, писать огромные отчеты, на которые приходится тратить больше времени, чем на подготовку к занятиям. Этот мелочный и отвратительный надзор за педагогами приводит к тому, что наиболее свободомыслящие не хотят работать в таких условиях. Я знаю несколько исключений — школ, где работают совершенно замечательные директора. И они вынуждены окапывать вокруг себя глубокий ров, чтобы начальство их не трогало.
Море информации столь велико и столь мутное, что нужно научиться извлекать из него наиболее ценное и отметать мусор
— Ваш детский проект «Другой, другие, о других» и общественная работа — попытка искупить, как вы говорите, «поколенческую вину»?
— Если честно, я бы спокойно без этой работы обошлась, но есть ощущение, что ее нужно делать. «Другой, другие, о других» — серия книг по культурной антропологии, где специалисты рассказывают детям-подросткам обо всех культурных обыкновениях в разных областях: как в разных странах люди едят, как одеваются, воспитывают детей, как наказывают, как справляют праздники. Одна из этих книг о семье называется «Семья у нас и у других», автор — Вера Тименчик, кандидат наук, профессионал в этой сфере. Эта книжка построена как простенький рассказ с энциклопедическими вставками. Одна из этих вставок о том, что помимо тех семей, которые мы знаем, еще есть семьи с многоженством, а есть, среди прочего, семьи гомосексуальные и приведены несколько примеров из культуры. Подано все это не оценочно, просто констатируется факт. Может быть, эта фраза была и не так важна: вырастут детки — узнают. Но дело в том, что гомосексуальные семьи есть и в них есть дети. Они ходят в школу, где вызывают раздражение разного градуса. Ради того, чтобы снять это напряжение, и была написана эта фраза.
— Книга вышла восемь лет назад, однако в феврале 2014 года Веру Тименчик вызывали в следственный комитет как раз из-за этой фразы о гомосексуальных семьях. Как конфликт развивается сейчас?
— Небольшой фрагмент трактовался как пропаганда гомосексуализма, инцеста и педофилии — это все было предъявлено. По этому поводу я на днях написала длинное объяснительное письмо, довольно ласковое, должна вам сказать, со ссылкой на мою заметку в The New Times. Заметка эта касается как раз определения пола и некоторых биологических особенностей того, почему возникает гомосексуализм — я бывший генетик, я это знаю. Сюжет пока стоит на этом месте, что будет дальше, я не знаю.
— Зачем нужна была такая бурная реакция на детскую книгу?
— Когда вместо серьезных проблем вытаскивают на поверхность тему гомосексуализма, это просто попытка заменить реальные конкретные вопросы совершенно вымышленными. Проблемы гомосексуализма, собственно говоря, нет. Есть люди, у которых есть свой сексуальный выбор, — это их личное дело. Если это не растление, не педофилия, то тогда просто не о чем говорить. Какое дело государству до того, что два взрослых человека делают в своей спальне. Лезть в потроха своим гражданам — позор для государства. Это раз. Два — уровень культуры. Наши законотворцы — люди исключительно низкого уровня культуры. Эту песню о просвещении и образовании с Катей Гениевой мы поем дуэтом уже много лет. От наших слов ничего не меняется, но то, что мы можем делать, что в наших возможностях, мы делаем.
— Насколько сильно методы, которые избрали вы, отличаются от того, как свои права и идеи защищают нынешние молодые, подписывая виртуальные петиции и заменяя реальные действия дискуссиями в социальных сетях?
— Я не вижу ничего плохого в онлайн-петициях и интернет-жизни. Я не берусь ее изменить, потому что это, видимо, цивилизационное изменение. Нам надо к этому привыкнуть и учиться с этим работать, поэтому закон о блогерах и другие нападения на интернет — это ужасно. Но с другой стороны, это все сильно напоминает времена моей молодости. Мы жили в ситуации острой нехватки информации, мы ее добывали очень трудно: весь самиздат построен на жажде человека узнать больше, чем та доза, которую ему выдают. Ваше поколение имеет ту же проблему, она просто выглядит иначе. Море информации столь велико и столь мутное, что нужно научиться извлекать из него наиболее ценное и отметать мусор. Экология сознания становится все более серьезной вещью. Люди смотрят на то, что напечатано на упаковке продуктов питания, какой срок годности и сколько в них витаминов, а то, что они впускают к себе в мозги, совершенно не проверяют. Кроме государства, которое мозги засирает, сам человек несет ответственность за то, что он берет в руки, что он читает, на что тратит свои три рубля, когда покупает книгу.
— Тем не менее большинство людей привыкли винить во всем обстоятельства, в частных случаях — государство. Отсутствие личной ответственности за происходящее в стране — примета нашего общества?
— Свобода — очень тяжелая вещь. Прежде всего ее надо научиться хотеть, потому что многим она совершенно не нужна. Мне так дорого поколение шестидесятников-семидесятников, потому что эти люди свободными еще не были, но были первым поколением, которое поняло, что свобода необходима. Они за нее боролись не только во внешней среде, но и внутри себя и становились свободными в процессе этой борьбы. То, что оно не победило и на смену советскому режиму пришел другой малосимпатичный режим, это не их ответственность. Значит, время не пришло или сил было недостаточно.— Но ведь и тогда, и сейчас многие выбирают простой путь: если не устраивает страна — ее просто нужно сменить.
— Множество моих друзей эмигрировали главным образом в США, Германию или Израиль. Это все советские люди, посттравматическое поколение. Переход из одной страны и культуры в другую — дико тяжелая травма. Наблюдение мое такое: человек, который был успешен в Советском Союзе, как правило, успешен и в новых обстоятельствах. Те, кто жаловались, считали, что им кто-то мешает, продолжают жаловаться и в другой стране. Конечно, были и те, кому действительно мешали, сейчас я говорю скорее об общей формуле. Есть множество исключений, это очень усредненное правило, но оно таково: от перемены места проживания ты не меняешься сам, ты проходишь через большую травму вживания в другое пространство. Вы тоже, сами того не понимая, посттравматическое поколение, но по другим причинам. Уехать или остаться — личный выбор. Просто есть какие-то вещи, которые обязательны и там, и здесь. Выстраивать себя внутренне, вырастать из насекомого в человека нужно в любой стране.
Выстраивать себя внутренне, вырастать из насекомого в человека нужно в любой стране
— Почему вам кажется, что мы — посттравматическое поколение?
— Ваши родители были людьми, испытывающими большой страх. Это чувство, которые не покидало их в разных жизненных ситуациях, привело к тому, что они воспитывали вас определенным образом: наказывая, держа в состоянии страха. Я с изумлением смотрю, как мои дети растят своих детей. Они успели хлебнуть советского времени, но поскольку десять лет жили в Америке, причем в самые юные годы, что-то внутри них перестроилось. Мой сын пришел ко мне с младшей дочкой, она сильно расшалилась, и я ей говорю: «Марьяна, я сейчас тебя отшлепаю». Мой сын ответил: «Мама, она не знает, что это такое». И я испытала чувство большого стыда. У меня чудесные отношения с детьми, но я их воспитывала на насилии и страхе. Более того, я не представляю, как иначе. Наверное, ваше поколение уже будет иным.
— Как вам кажется, если общественное напряжение продолжит расти, как это повлияет на людей, которым сейчас 20–30 лет? Своих детей мы тоже вырастим в страхе?
— Дело в том, что это все равно. Мой дед треть жизни провел в тюрьмах. Дед был потрясающий: я читаю его письма из лагеря и вижу, как у человека в адских условиях все время работает голова, работает сердце, работает душа. Когда вдруг среди ночи репродуктор, который ты не можешь ни остановить, ни перемотать, передавал второй концерт Рахманинова, он все бросал — для него это был подарок. Я никому не желаю никаких испытаний — живите хорошо, главное, помнить, что многие вещи находятся внутри человека. Обстоятельства могут благоприятствовать или нет, но важно брать ответственность за себя на себя.
