4 мая 2017

Как школьники работали в квартирной помощи: рассказ Киры Борисовны Шабловской

К годовщине победы в Великой Отечественной войне совместно с видеоархивом «Блокада.Голоса» «Бумага» публикует монологи ленинградцев, живших и работавших в городе во время осады.

Как дети воспринимали новость о начале войны, какой была новогодняя елка во время блокады и как в осажденном Ленинграде работала квартирная помощь — в воспоминаниях медсестры Киры Борисовны Шабловской, которой к началу блокады было 17 лет.

Фото: видеоархив «Блокада.Голоса»

— Мы жили на улице Декабристов, в Октябрьском районе. 22 июня я была за городом. Моя мама, медсестра, летом работала в Вырице: организовывала выезд на дачу детских садов. Я приехала к ней не то чтобы помогать, а так — отдыхать. Вскоре ее вызвали обратно в Ленинград — и мы вернулись.

Не успели появиться дома — встречаю нашего управдома:

— А, Яковлева… Завтра приходи к 12 часам, поедешь на окопы.

Ну, это завтра будет. А пока решила заглянуть в свою школу. Прихожу — мне говорят: завтра к 9:00 туда же. Я было возразила: «Но как же?..». А мне в ответ: «Ты школьница, комсомолка, на учете здесь состоишь».

Что ж, ладно… Выходим с подружкой из школы. На мостике через Крюков канал встречаем нашего одноклассника — он постарше нас, активист, замначальника «военного стола» в райкоме комсомола. Начальство, значит. Так пусть рассудит «штатских».

— Юра, что делать? Кому подчиняться?

Подумал-подумал:

— А никому! Приходи завтра в райком, будешь связной.

Вот и хорошо! За меня всё решили. И мы с подругой поехали купаться в Озерки. То есть где-то там война, а нам хоть бы что: «Красная Армия всех сильней»! Мы такие ура-патриоты были! Это потом узнали, как бывает.

В первые дни, когда по карточкам было еще 600 граммов хлеба, мы думали: «Что так много?». Мы батон покупали 400-граммовый, а тут — 600 граммов! Помню даже, что раза два я забывала выкупить. Дура такая, ужас!

Потом, в июле, заболел один из наших мальчиков, Митя Белов. Он у нас был школьным поэтом. Может, потом стал бы настоящим… У него была язва желудка. И мы искали ему шоколад «Золотой якорь» и виноград. Ну, как же, больному надо! И нашли. Отнесли передачу в больницу имени Ленина. Тогда уже воздушные тревоги начались, многочасовые.

Вскоре самолеты стали пробиваться в город и сбрасывать «зажигалки». С прилавков всё как-то быстро исчезло. В какой-то момент в магазинах были одни консервы — крабы. Но это же дорого! У меня ума не было понять, что на оставшиеся деньги надо хоть что-то купить. Денег мало было. Экономили. Запасов дома не делали. В качестве «запасов» я потом нашла кусок батона — в книгах. Любила посыпать сахарным песком булку — и на диван: лежала и читала. Хотя мама сердилась: во-первых, лежа не едят, во-вторых, читать и есть неприлично — крошки и всё такое… Был еще какой-то фруктовый чай. По-моему, со времен предыдущих карточек. И всё.

Когда началась эвакуация, некоторых отправляли в принудительном порядке. Я у матери спросила:

— Мы-то будем эвакуироваться?

А она в ответ:

— Какая эвакуация? Я военнообязанная.

В конце июля или в начале августа — тогда как раз пришло сообщение, что погиб отец, — освободилось место в регистратуре поликлиники. Я пошла работать. И нас сразу же стали обучать по программе РОККа, Российского Красного Креста, — на медсестер, или попросту — санитарок.

Горели Бадаевские склады. И хотя Октябрьский район от них далеко, черный дым хорошо был виден. Но хуже всего — разговоры, что всё сгорело. Люди потом ходили собирать эту горько-сладкую землю с расплавленным сахаром. После этого нормы уменьшались иногда дважды в месяц. Самыми тяжелыми были ноябрь-декабрь. О первой прибавке объявили в конце декабря, 25-го. Хоть маленький, но подарок к Новому году, морально это было здорово. А с 1-го числа нас, медсестер, перевели на рабочую карточку. Мы с мамой стали получать по 250 граммов на двоих, то есть уже полкило. Это было здорово!

Сперва речь об учебе вообще не шла. Но когда стало ясно, что эта война — не на два-три месяца, решили, что школьников, которые оставались в городе, надо учить. Старшие классы собрали в школах. А младшие учились в бомбоубежищах.

Так что с утра я ходила в школу, а в полдень говорила, что мне пора на работу. Нас, девчонок, тогда уже определили на квартирную помощь. То есть на вызовы сперва посылали не врачей, а нас. Потому что было много вызовов, где врач уже не нужен. Остается только зафиксировать смерть, чтобы потом получить свидетельство. Если бы на такие вызовы гоняли врачей, поликлиника бы в скором времени встала.

И адреса чередовали: сегодня ближние, завтра — дальние. Иначе те, кто курировал бы только дальние, сваливались бы быстрее.

Силы, чтобы ходить по квартирам, у меня еще оставались. Мы же все-таки молодые были. К тому же мне, можно сказать, повезло: я всегда была толстушкой. Мы смеялись, что у меня любая еда поперек ложится.

И входить в чужие квартиры было не страшно. Это потом стало страшно, когда всё кончилось. Зато страшна была первая смерть. При мне умерла маленькая девочка. Поступил вызов: надо поставить банки девочке семи лет. Прихожу. Стучу. Открывает молодая женщина. На руках девочка, задыхается от кашля так, что лежать уже не может. Поэтому на спину банки ей не поставить. Я ее в подушки посадила и поставила сначала на грудку. Разговорились с матерью. Они из Прибалтики бежали. Она жена военнослужащего. Им дали комнату: кто-то эвакуировался. У нее еще мальчик маленький. Рассказала, что уже ходил, а теперь перестал… За разговорами пришло время банки снимать.

— Ну как? — спрашиваю девочку.

— Ой, сестричка, мне легче, я дышать могу.

— Ну, тогда поворачивайся. Теперь можешь?

Она перевернулась, легла. Я поставила банки. Снова говорим с мамой. И вдруг я понимаю, что какая-то тишина… На руке пульс поискала, на шее — не чувствую. И мать говорит:

— Сестричка, да умаялась она.

А мне страшно. Как я матери скажу, что не чувствую пульса? Теперь мне уже за 90, а я так и помню эту девочку.

На Новый год нам дали в школе билеты на елку. По всему городу решили, что детям нужен праздник. И мы 3 или 4 января пошли — я, Петя Белов, Юра Дегтярев и Ата Аскнази. Это днем было. Идем — всё белое, дома сверкают, солнышко. Троллейбусы вдоль бульвара стоят все заснеженные. Даже красиво! И Юра вдруг говорит:

— Вот я всю жизнь стеснялся, — у него нога не сгибалась в колене, он в детском возрасте перенес туберкулез костей, — а сейчас эта нога мне помогает: хочется ее подогнуть и сесть, а никак!

Прошли мы так по бульвару, мимо Исаакия, а дальше — на Мойку, к театру. Холодина была! На сцене «Овод»: Италия, XIX век, актрисы в декольтированных платьях, изо рта пар идет… Зато в антракте нам в фирменных горшочках выдали пшенную кашу, желтую. Не жиденькую размазню, а настоящую, да еще политую мясным соусом. Организаторы пытались затеять какие-то развлечения вокруг елочки. Но ничего не получалось. Мы стояли притихшие. И только смотрели на выставленные в фойе елки. Они пахли миром.

А в 1942-м я экзамены школьные сдала и попала на огороды. От поликлиники. Разнарядка пришла — от нашей поликлиники требовалась медсестра. Создавался медучасток по обслуживанию огородных работ. Огороды от Октябрьского района были на станции Пери. Когда пошли овощи, нам кое-что доставалось, совсем хорошо стало. К тому же на огородах не бомбили — в городе-то было страшно. Идешь из школы через Мойку в поликлинику — и вдруг у тебя свист над головой, а потом где-то — бух! Смотришь: ого, где-то там мои друзья живут. Так что мне еще везло. Это точно.

Воспоминания жителей блокадного Ленинграда хранятся в видеоархиве «Блокада.Голоса»

Бумага
Авторы: Бумага
Если вы нашли опечатку, пожалуйста, сообщите нам. Выделите текст с ошибкой и нажмите появившуюся кнопку.
Подписывайтесь, чтобы ничего не пропустить
Все тексты
К сожалению, мы не поддерживаем Internet Explorer. Читайте наши материалы с помощью других браузеров, например, Chrome или Mozilla Firefox Mozilla Firefox или Chrome.