10 января 2020

Почему любовные отношения становятся всё более рациональными, с чем связана тревожность в обществе и из-за чего все хотят быть особенными? Рассказывает социолог

Как эмоциональный капитализм делает нас более рациональными в любви, почему в современном мире люди не хотят ничего выбирать и строить отношения и откуда в обществе нетолерантность к плохим эмоциям?

«Бумага» публикует лекцию социолога Полины Аронсон «У любви у нашей села батарейка: как капитализм меняет наши представления об эмоциях».

Как возник «психологический человек» и почему так популярна self help литература

У группы Pet Shop Boys есть песня «Love is a bourgeois construct» («Любовь — это буржуазное понятие»). В ней лирический герой поет о том, что любовь — привилегия аристократии. Несмотря на всю иронию произведения, Pet Shop Boys уловили одну очень важную вещь — мы живем при эмоциональном режиме, который социологи называют эмоциональным капитализмом. Он характеризуется тем, что чувства и переживания воспринимаются как управляемые, классифицированные и их можно посчитать и измерить.

Субъект эмоционального капитализма во всем стремится к эффективности и верит в то, что его чувствами можно управлять. В конце 1950-х годов американский социолог Филипп Рифф в своей книге «Фрейд: Ум моралиста» назвал этот тип субъекта «психологическим человеком» и описывает его так: «антигероический, расчетливый, тщательно ведущий счет тому, чем он доволен, а чем — нет, рассматривающий отношения, не приносящие выгоды, как грехи, которых надо избегать».

Психологический человек — это технократ, который верит, что применение правильных средств в правильное время может расправить спутанную природу наших эмоций. В отличие от влюбленных прошлого, которые теряли над собой контроль и вели себя как потерявшиеся дети, субъект эмоционального капитализма подходит к своим эмоциям методически и рационально. Он посещает психоаналитика, читает книги по самосовершенствованию и участвует в терапии для пар. Более того, он может выучить «языки любви», пользоваться нейролингвистическим программированием или дать оценку своим чувствам.

Приятельница мне недавно рассказывала, как познакомилась с молодым человеком в Tinder, и после встречи он спросил, может ли она оценить удовлетворенность свиданием по шкале от нуля до десяти. Такую ситуацию многие из нас оценили бы как абсурдную. Но она воплощает вот эту рациональность «психологического человека».

Важнейшим инструментом формирования этого рационального субъекта является психология — в особенности, в ее массовом, популярном изводе. Энтони Гидденс назвал self help — основной жанр поп-психологии — «фундаментальными текстами нашего времени». Именно эти тексты становятся сегодня инструментами создания рефлексивной личности, постоянно оценивающей себя и адаптирующей себя к меняющейся социальной реальности.

Почему брак становится социальным лифтом и чем «отношения» отличаются от «любви»

Эмоциональный капитализм, как и капитализм в целом, имеет разные формы и разные этапы. Вторую половину ХХ века можно охарактеризовать как «производительный эмоциональный капитализм». Его императивом была совместная работа партнеров над общим проектом — длительными интимными отношениями. Это во многом связано с тем, что счастливое осуществление этого проекта оказалось напрямую связано с социальной мобильностью: в раннем модерне происходит слияние логики эмоционального и институционального.

Если до эпохи романтизма любовь существовала отдельно от института брака, то с конца XIX века интимный (любовный) проект можно завершить институциональным — браком. Об этом социологи — Ульрих Бек, Никлас Луман, Энтони Гидденс — писали еще в 1990-е: на интимные отношения в ХХ веке возлагается очень большая задача по социализации личности. Соответственно, возникают риски и тревога из-за того, что эта задача социализации не осуществится.

via GIPHY

Для многих людей брак до сих пор — социальный лифт и способ доступа к разным социальным благам. Недавно я брала интервью у американского социолога Лори Эссиг, и она рассказала мне, что такое брак в США с точки зрения социального статуса. Для американца брак — это проект, от успеха которого зависит практически всё: доступ к медицинской страховке, образованию, налоговый статус и так далее. Поэтому в Америке так сильна рационализация романтического — если этот проект даст слабину, вам грозит нисходящая социальная мобильность, вы можете просто оказаться в другой социальной страте.

В странах Скандинавии, Германии и других государствах с развитой социальной политикой дела обстоят несколько иначе, но и там брак продолжает осуществлять эту функцию социализации. Поэтому над отношениями надо работать — это и есть этот производительный императив.

Логика производительного «эмоционального капитализма» повсеместно внедряется и становится ведущей в понимании того, как устроены отношения и что с ними делать. В основе этой логики, по моему представлению, четыре основных принципа:

Автономность — прежде, чем вы начнете работать над отношениями, нужно для начала хорошенько поработать над собой. В этой работе вы обнаруживаете свои подлинные эмоции, раскапываете ваше истинное «Я». И только после этого можете каким-то образом осуществлять успешное социальное взаимодействие с другими людьми, в том числе интимного характера.

Договор — субъекты вырабатывают уникальный кодекс поведения, призванный удовлетворять психологические потребности и учитывать особенности обоих партнеров.

Выбор — субъекты находятся в поисках партнера, с которым можно наиболее оптимально заключить такого рода договор. То есть ищут человека, который наилучшим образом понимает эти потребности и особенности и будет готов в течение долгого времени с ними сосуществовать.

Отношения — слово, которое описывает эту форму взаимодействия. На самом деле это достаточно новый концепт. Если вы почитаете классические русские романы, там герои не говорят об отношениях: у Вронского и Анны не отношения, а любовь — это разные категории. Отношения — категория, описывающая рационализированное, основанное на самопознании и познании другого человека социальное взаимодействие.

Критики эмоционального капитализма противопоставляют понятие «отношения» понятию «любовь». Американский философ Алан Блум отмечал еще 25 лет назад: «„Отношения“ — это бледное, псевдонаучное слово, сама невнятность которого делает крепкие привязанности невозможными. Этот способ описания связей между людьми опирается на идею ненадежности наших привязанностей, на предположение о том, что мы представляем из себя отдельные атомы, сбивающиеся в кластеры лишь по прихоти, а не по необходимости — ситуация, которая делает возможными, в лучшем случае, лишь контрактные отношения. <…> Нужно быть совершенно бесчувственным бревном, чтобы говорить о своей самой великой любви как об „отношениях“. Можно ли сказать, что у Ромео и Джульетты были „отношения“?»

Как приложения вроде Tinder формируют образ жизни современных людей

Сегодня мы наблюдаем переход от капитализма производительного к капитализму событийному: как в сфере рыночной, так и в сфере эмоциональной. Популярная платформа Fiverr, приложение для фрилансера и его заказчика, построена на том же принципе, что и Tinder — мэтчинг. Оба этих приложения имеют философию постоянной сборки, постоянного переформатирования вашего социального поля, стройки, на которой вы ищете новые компоненты.

Эти приложения наглядно показывают, как живет сейчас большая часть городского образованного населения: с 9 до 18 мы сидим в коворкинге и пишем диссертации, коды, пресс-релизы, статьи. Потом закрываем свои рабочие мессенджеры и отправляемся на свидание при помощи Tinder. Для той части общества, которая оказалась вовлеченной в экономику события, и рабочее, и свободное время подчинено одной и той же логике — нужно быть в нужное время в нужном месте и с нужным продуктом. И кто не успел — тот опоздал.

В сериале «Секс в большом городе» Керри Бредшоу и ее подруги всё время работают над отношениями. Они ходят на свидания с разными людьми, но мечтают о том, что когда-то найдется Mr. Right, с ним можно будет вступить в контрактные производительные отношения, наконец довести дело до успешного проекта — брака — и зажить долго и счастливо. Их можно условно называть «эмоциональным пролетариатом»: они вовлечены в бесконечный, постоянный эмоциональный труд, традиционно считающийся «женским делом».

Если же вы посмотрите сериалы, которые вышли за последние лет пять («Дрянь», «Мастер на все руки», «Любовь»), то субъект интимных отношений, выступающий там как идеальный тип, это скорее «эмоциональный прекариат»: никакой линейности прогресса там нет, но есть крайне неустойчивый успех. Это касается и женщин, и мужчин.

С чем связана тревожность в обществе и почему все хотят быть особенными

Одно из главных переживаний субъекта событийного эмоционального капитализма — это тревожность. Она связана с тем, что четыре основных принципа [социальных интимных взаимодействий] меняются. Автономия, выбор, договор и отношения — категории, прежде успешно рационализировавшие чувственный мир — устаревают. Мы с вами уже прибыли в следующий пункт назначения — в мир «сингулярности» вместо автономности, «недоговора» вместо договора, «невыбора» и «неотношений».

Сингулярность подразумевает императив к самореализации, но [в отличие от автономности] далеко не обязательно подразумевает императив взаимодействия с другими людьми. Сегодня не только каждый индивид, но и многие группы претендуют на статус «особенных», стремятся определить себя через ту или иную уникальную идентичность. При этом, пишет социолог Андреас Реквиц, как для отдельных людей, так и для целых сообществ стремление к оригинальности и неповторимости является не просто субъективно желанным, но и социально ожидаемым. Как это ни парадоксально, но быть «уникальным» — это и значит соответствовать требованиям сегодняшнего образованного городского среднего класса.

Смена парадигмы с автономии на сингулярность связана с тем, что индивиды всё меньше могут предсказывать последствия своих действий и видеть будущее в целом. В экономике событий, в которой рушится рынок труда, рушится социальное государство и традиционные политические партии, мы всё время находимся в ситуации непредсказуемости, а делать выбор становится всё труднее.

Поэтому мы приходим к тому, чтобы делать «невыбор». Это не отсутствие альтернатив — наоборот, это привилегия не отдавать предпочтение ни одной из имеющихся. Выбор — это поэма Маяковского «Кем быть?», это устремления ради понятного результата. Станешь плотником — получишь рубанок. Летчиком — самолет. Доктором обычным — градусник. Доктором философии — кафедру марксизма-ленинизма. Альтернативы могут быть и не очень хороши, но они ясно очерчены, прописаны, и их стабильность гарантирована теми или иными институтами.

Сегодня же на всех придорожных камнях написано «пойди туда — не знаю куда, принеси то — не знаю что». Ульрих Бек называл это состояние «обществом риска», Иллуз называет его «обществом неопределенности», Зигмунд Бауман говорит о «текучем обществе». От овладения профессией мы движемся к овладению набором скиллов. От стремления приобрести тот или иной социальный статус — к присвоению той или иной идентичности и связанных с ней привилегий и санкций.

Если выбор — это сознательное ограничение возможностей, то «невыбор» — это самая выгодная позиция в обществе, в которой неограниченные возможности являются самым абсолютным благом.

via GIPHY

Из «невыбора» следует «недоговор». Контрактность человеческих отношений сходит на нет, нам очень трудно в гиперконнективном мире понимать даже основные понятия интимного договора. Социолог эмоций Ева Иллуз замечает в этой связи, что «понимание смысла, рамок и целей сексуального или эмоционального договора постоянно дебатируется и переосмысляется, в результате чего договор становится практически невозможным. Начиная отношения по общеизвестной схеме или сценарию, участники взаимодействия очень быстро перестают понимать, как им определять „отношения“, оценивать их или вести их дальше». Поэтому более надежным кажется не договариваться, оставаться в рамках своей сингулярности — уходить в «безопасные пространства».

Отсюда вытекают «неоотношения»: какие могут быть отношения между субъектами, осуществляющими «невыбор» и «недоговор»? Могут быть только случайные — пусть и интенсивные — связи. Они могут длиться годами, но всегда готовы распасться. Сегодня строить отношения — это как пытаться снять квартиру на Airbnb на 10 лет: долго, муторно и просто абсурдно.

В начале ХХ века разные мыслители рассматривали неспособность к производительным длительным commitment-based (основанным на обязательствах — прим. «Бумаги») отношениям как нечто патологическое. Дюркгейм назвал это явление «аномией», Фрейд считал его дисфункцией психики. Это представление характеризует ранний тип эмоционального капитализма с его фокусом на производительности.

Сегодня, когда мы переходим к императиву событийности, такая форма отношений становится новой нормой социального взаимодействия. Это отражается появлением в языке большого числа новых терминов, которые описывают отношения без обязательств: one night stand, fuck buddy, friends with benefits, casual dating, hook-up и пр. В современном мире зрелость индивида определяется не способностью привязываться, а способностью управлять рисками, — то есть быстро уходить из ситуаций, не приносящих прибыль, в том числе эмоциональную.

Как позитивное мышление превращается в мораль и почему общество нетолерантно к страданиям

Казалось бы, «неотношения» преследуют императив достижения личного счастья: если вам плохо — уходите, если не можете договориться — уходите. Но почему это личное счастье никак не наступает? Где оно? Разве мы чувствуем себя постоянно счастливыми? Чтобы ответить на этот вопрос я предлагаю принять во внимание как минимум два соображения.

Первое: личное счастье становится моральной категорией, лежащей в основе эмоциональной стратификации.

Главный обман новой модели эмоционального капитализма в том, что она обещает обязательное счастье. Нам постоянно говорят, что если мы будем быстро бегать, вовремя оказываться там, где что-то дают, и сами будем иметь возможность что-то предложить, то получим счастье. Но на деле получается не так. Специфика эмоциональной боли, которую мы испытываем сегодня, заключается в том, что этот идеальный тип, в который мы очень хотим верить, не очень воплощается в жизнь.

Этот идеальный тип существует в социальном вакууме. Он верит в то, что личное счастье (как в любви, так и во всем остальном) возможно вне любых рамок социально-экономического взаимодействия: неважно, живете вы в трущобах или в лофте на Пятой авеню, главное, чтобы у вас внутри был мир и покой, вы можете быть счастливыми вне зависимости от обстоятельств. Казалось бы, отличная мысль. Но она превращается в диктат и мораль.

В своей книге Manufacturing Happy Citizens Ева Иллуз и Эдгар Кабанас отмечают, что позитивная психология закрепляет следующую формулу: «плохие эмоции — это плохо в целом и плохо для отдельной личности, хорошие эмоции — это хорошо в целом и хорошо для отдельной личности». Из этой простой формулы вытекает очень немудреный вывод, имеющий моральную силу и широко внедряемый сегодня как принцип управления в самых разных сферах: «Те, кто испытывает плохие эмоции, — это плохие, некачественные люди, они заслуживают всего плохого. А те, кто испытывают хорошие эмоции, — это хорошие люди и они заслуживают всего хорошего».

Управляемые, хорошие, качественные граждане — это позитивно мыслящие вне зависимости от социально-экономического положения граждане-потребители. Им некогда страдать от несчастной любви, им надо всё перерабатывать в позитивный опыт и искать счастливую любовь.

Мне в этом смысле кажется очень интересным фильм «Джокер». Главный протест героя — протест в адрес эмоциональной иерархии, где для того чтобы считаться полноценным гражданином, требуется не столько производить что-то полезное, сколько постоянно смеяться, улыбаться и быть позитивным. Демонстративный отказ сделать из травмы «полезный» опыт является самым радикальным актом восстания против торжествующей идеологии. Джокер показывает нам, во что этот отказ может превратиться.

Отсюда вытекает второе: страдания и боль делегитимируются. Муки любви больше не рассматриваются как нечто, присущее человеческой жизни и, более того, делающее ее человечной. Напротив — страдания являются лишь свидетельством того, что личность не сумела себя «грамотно» сформировать. Боль интимная, личная усиливается, таким образом, болью социального непризнания.

Страдания и боль, не переработанные личностью как «жизненный опыт» и как «урок», необходимый для «роста», видятся как «неправильные», «неправомерные». Иллуз и Кабанас пишут о том, что даже посттравматический синдром отец позитивной психологии Мартин Зелигман предлагает превращать в «синдром посттравматического роста». Солдаты, насмотревшиеся на куски человеческого мяса, должны переработать свои негативные переживания в полезный опыт и вернуться в строй с улыбкой на устах, — чтобы лучше убивать. Точно так же и уволенные по сокращению работники корпораций, перебивающиеся на гонорарах фрилансеры, матери-одиночки, разносчики пиццы и прочий прекариат — им не на что надеяться, кроме как на аутотренинг и утренние мантры.

Тревога в сердце возникает не только потому, что мы боимся быть отвергнутыми одним, самым важным для нас человеком, но и потому, что сам факт того, что мы эту тревогу испытываем, дискредитирует нас в наших собственных глазах.

Какие можно увидеть выходы из этой ситуации? Думаю, что нам нужно снова работать над социально-демократической критикой либерализма в целом, и над критикой событийного эмоционального капитализма в частности. Зарядить батарейку личного счастья можно только работой над общим благом. В противном случае мы не сможем создавать договор о фундаментальных понятиях и будем вынуждены в одиночестве — или в своих safe space — «работать над травмой», не вступая в диалог с теми, чье мнение отличается от нашего.

Свое личное счастье необходимо мыслить в рамках социальных структур. Как пишут Ева Иллуз и Эдгар Кабанас, «нам нужна надежда, но она нужна нам без того парализующего, тиранического, конформистского и почти религиозного оптимизма, который сопровождает идею личного счастья. Нам нужно счастье, основанное на критическом анализе, социальной справедливости и коллективном действии, а не патерналистское, придуманное для нас экспертами, решающими, что будет лучше для нас. Нам нужна не та надежда, которая изолирует нас от худшего, а та, которая нам поможет с ним бороться — не по отдельности, а сообща, как общество».

Если вы нашли опечатку, пожалуйста, сообщите нам. Выделите текст с ошибкой и нажмите появившуюся кнопку.
Подписывайтесь, чтобы ничего не пропустить
Все тексты
Exit mobile version
К сожалению, мы не поддерживаем Internet Explorer. Читайте наши материалы с помощью других браузеров, например, Chrome или Mozilla Firefox Mozilla Firefox или Chrome.