К каким последствиям приводят романтические отношения на работе, что заставляет сотрудниц поддаваться приставаниям начальников, почему в России нередко упрекают жертв харассмента и как любовные связи коллег сказываются на атмосфере в офисе?
«Бумага» поговорила с младшим научным сотрудником факультета социологии и философии Европейского университета Дарьей Литвиной. Она рассказала о том, как и почему люди в России заводят сексуальные отношения на работе и какие дискуссии это вызывает в обществе.
Дарья Литвина
Младший научный сотрудник факультета социологии и философии Европейского университета, программа «Гендерные исследования»
— Как в России принято выстраивать романтические отношения на работе? И часто ли сотрудники сталкиваются с насилием?
— Зависит от конкретной отрасли. Бывают разные профессиональные области с разными пропорциями мужчин и женщин, разными возможностями для карьерного роста. То, какие позиции занимают мужчины и женщины, влияет на характер отношений между сотрудниками. Например, в компаниях, где женщины чаще занимают низкие должности и их позиция нестабильна, а мужчины занимают топовые позиции в менеджменте, больше возможностей для насилия. Есть «женские» профессии — такие, как воспитательница. В гендерно-гомогенном коллективе меньше вероятность для романтических отношений, но она всё равно остается [для гомосексуальных отношений].
— Где заканчивается рабочий регламент, контролирующий отношения, и начинается вмешательство в личную жизнь?
— Это один из самых дискуссионных вопросов. Если мы говорим о бизнесе, то часто этот вопрос практически не обсуждается: есть довольно строгая политика запрета на отношения, и в случае его нарушения сотрудников могут уволить.
Если мы берем этический кодекс в университетах, там более сложные и гибкие положения. В этом случае довольно непросто сформулировать жесткий регламент. Некоторые студенты говорят о том, что не стоит лишать их возможности самостоятельного выбора партнера — даже если это преподаватель. В то же время некоторые сотрудники опасаются, что контроль над личной жизнью может превратиться в рычаг давления: кто-то завел романтическую связь (или был заподозрен в этом), и поэтому его или ее можно лишить должности.
При этом важно понимать, какие ситуации мы рассматриваем. Например, если преподаватель говорит в аудитории: «Все женщины любят пожестче», он провоцирует культуру, в которой все над этим посмеются. Когда мы оправдываем это, говоря «Вы не поняли, это он пошутил, вы просто ему очень нравитесь» — то способствуем нормализации такого поведения, чего не должно происходить. Нам стоит быть более рефлексивными и думать о том, что чувствуют другие.
В то же время бывают истории, когда студентка влюбляется в профессора, выпускается из вуза, они вступают в брак, счастливы. Нужно знать, что стоит за этими отношениями: чувствуют ли люди принуждение, страх, неуверенность.
У нас нет четкой универсальной инструкции, которой можно следовать. Представьте, что коллега позвал вас в поездку на конференцию — и вдруг оказалось, что он снял один номер на двоих. Или преподаватель предлагает обсудить ваше эссе у себя дома или в баре. Такие ситуации пересечения границ личного и профессионального нельзя однозначно интерпретировать как сексуальное домогательство — это может быть недопонимание или нечувствительность. Но вам бы понравилось, если бы гинеколог вам сказал: «А вы, кстати, еще и красивая. Давайте с вами кофе выпьем»?
— В октябре движению #metoo, основанному в США и посвященному столкновению людей с харассментом, исполнилось два года. Каковы итоги и какие дискуссии вызвало движение?
— В США, конечно, это вызвало большие дискуссии — многомиллионные посты с хештегом #meetoo. У нас были собственные флешмобы — #янебоюсьсказать, в основном («Бумага» собирала подборки истории мужчин и женщин о пережитом домогательстве — прим. «Бумаги»). Такая публичная артикуляция своего травматичного опыта ведет к пониманию того, что ты не один. Это перестает быть личным. В феминизме есть такой тезис, что личное — это политическое. И здесь это хорошо видно: личная история на самом деле не личная, есть некоторая системная проблема. Ты видишь, что насилие происходит с большим количеством женщин и мужчин, и понимаешь, что дело не в тебе — так можно взывать к политическим изменениям в этом отношении.
Тем не менее, когда случился прецедент с [депутатом Леонидом] Слуцким (в 2018 году несколько журналисток обвинили его в домогательствах; в России прошла большая кампания против работы политика в Госдуме, но его не уволили — прим. «Бумаги»), Ситуация рассматривалась скорее как личная, частная история. У нас, как мне кажется, не вышло сделать проблему частью политической повестки.
В России до сих пор нет закона о гендерном равенстве — он был отклонен три раза (в законе, в том числе, планировалось установить одинаковую норму зарплаты для мужчин и женщин, выполняющих одну и ту же работу, и ввести определение харассмента — прим. «Бумаги»).
При этом, согласно статистике ВЦИОМа 2018 года, по мнению половины участников опроса чаще всего женщинам в России приходится сталкиваться с неприличными комментариями, ремарками и грубыми шутками. 36 % россиян считают частыми случаи ущемления прав женщин: среди опрошенных женщин эта доля составляет 43 %, тогда как среди мужчин — 27 %.
— Но харассмент со стороны женщин в отношении мужчин тоже встречается.
— Как и со стороны мужчин по отношению к мужчинам, и со стороны женщин по отношению к женщинам. Есть самые разные варианты.
— Получается, что с точки зрения законодательства защитить себя сейчас в России можно только в случаях сексуального насилия?
— Тоже очень условно. Обращение в правоохранительные органы в случае изнасилования часто сопровождается многочисленными сложностями — об этом не так просто рассказать. Между тем во время следствия придется сделать это несколько раз во всех подробностях — перед незнакомыми людьми. И всегда возникает вопрос: не пострадаю ли я, когда об этом расскажу? Не пострадает ли моя репутация? У нас довольно популярны негативные настроения в отношении жертв, обсуждение их манеры одеваться и поведения.
— Откуда взялось такое отношение к жертве?
— Оно во многом вызвано патриархальными представлениями о том, что если ты «правильная» женщина, то с тобой ничего подобного не случится. А если случилось — то это частная история, и проблема в тебе. У нас насилие часто воспринимается как норма. Например, некоторое время назад были масштабные дискуссии, связанные с «декриминализацией домашнего насилия» (в 2017 году Госдума приняла поправки о декриминализации побоев побоев в семье во втором чтении — законопроект исключает тюремное наказание за побои близких родственников, «причинившие физическую боль, но не повлекшие последствий» — прим. «Бумаги»). При этом попытки менять это отношение часто встречают сопротивление.
Возможно, частично это связано с тем, что такие инициативы ассоциируются с феминизмом, который часто интерпретируется некорректно и вызывает у части людей неприятие: не все понимают, что такое феминизм и что ставит своей целью. И если у многих есть консенсус относительно достижений феминизма первой волны — например, в отношении необходимости избирательных прав для женщин, — то в тех вопросах, которые касаются феминизма третьей волны (среди них — борьба с сексульными домогательствами и стереотипами в отношении женщин — прим. «Бумаги»), начинается паника: не слишком ли далеко мы можем зайти, если последуем за феминистками? Так, во Франции сто женщин во главе с Катрин Денев опубликовали письмо в защиту мужчин и их права на флирт.
Тем не менее, даже если мы однажды столкнемся с законом, который запрещает [харассмент], этого стоит бояться гораздо меньше, чем того количества насилия, с которым мы сталкиваемся сейчас.
— Почему в России на движения против насилия отреагировали не так активно, как в США?
— Это также связано с патриархальным дискурсом, который до сих пор является доминирующим в России — хоть и не единственным.
Есть, например, такой тип патриархальной сделки, когда патриархат приносит дивиденды не только начальникам, но и подчиненным. Некоторые сотрудники, вступая в отношения с начальством, получают определенные выгоды — продвижение по службе или удержание конкретной позиции в условиях, когда рабочих мест мало. Порой для человека это оказывается более важным, чем политические идеи и свобода.
Патриархальная система отношений действует угнетающе как на женщин, так и на определенные группы мужчин — она создает определенные иерархии, в которых многие мужчины оказываются далеко не на самом верху в случае, если они недостаточно маскулинны.
Интерпретации понятия «приставание» у нас также довольно противоречивы. Оно может быть рассмотрено как часть корпоративной культуры, где это нормализовано. Насильственные действия зачастую рассматриваются как флирт. «В конце концов, он(а) может отказаться» — решают люди.
Но важно помнить, что, скажем, мы с вами — относительно защищенные люди в этом плане. Мы относимся к среднему классу, образованному, креативному — который имеет выбор. Но есть люди, которые не могут никуда уйти, найти себе другую работу, отказать начальнику.
Женщины часто сталкиваются с определенными барьерами в построении карьеры. Есть такие термины — «липкий пол» и «стеклянный потолок» — когда ты не можешь продвинуться выше определенной позиции. Другое понятие — «штраф за материнство» — означает, что женщине с детьми часто могут отказать в приеме на работу, предложить менее оплачиваемую позицию. Таким образом, карьерная траектория матери в небольшом городе очень ограничена — особенно в том случае, когда там есть только одна компания, в которую можно устроиться. Ситуация, когда начальник кладет руку подчиненной на колено, перестает быть смешной в таком случае. Он может спросить у нее: «А куда ты денешься?»
Есть также профессии, которые подразумевают эмоциональный менеджмент. Например, американская исследовательница Арли Хохшильд писала о бортпроводницах. Они должны с улыбкой реагировать на пьяных пассажиров, приставания, крики и делать так, чтобы всем было хорошо. Многие женщины других профессий — например, секретари — оказываются в той же ситуации. Приходится говорить пристающему начальнику: «Василий Васильевич, что-то вы сегодня расшалились», — хотя хочется сказать нечто совершенно другое.
— Кажется, многие ограничены и собственными убеждениями — они не считают, что у них есть личные границы и право на защиту.
— Исследовательница Юлия Лернер предложила концепцию эмоционального социализма («Ты должен терпеть») как противопоставление эмоциональному капитализму, в котором подход к чувствам более рационален (Если тебе что-то не нравится — ты можешь выйти из этих отношений).
— Что можно сказать о тех случаях, когда харассмент выносится на общественное обсуждение? Все ли из тех, кто обвиняется в приставаниях, заслуживают порицания и проблем с карьерой?
— Я бы сказала, что такие вопросы нужно обсуждать. Большая дискуссия заключается в том, доказано это или не доказано. Когда ситуация предается публичной огласке, ты с трудом можешь выйти сухим из воды — репутационных издержек не избежать. Даже если обвинения были сняты, ты остаешься в общественной памяти участником скандала, подозреваемым в изнасиловании. Какого-то консенсуса по поводу того, какие меры наказания следует применять к тем, кто был замечен в харассменте, в России сейчас нет.
— Какие случаи романтических отношений на работе не вызывают вопросов?
— Люди, занимающие равные позиции, которые влюбились друг в друга, — этический прецедент меньшего масштаба, чем отношения начальника и подчиненного. К тому же понятно, что если у вас семейная пекарня, издательство или книга, написанная в соавторстве, мало кто будет задавать вопросы.
— В чем специфика гомосекусальных отношений на работе?
— Думая о безопасности, люди скрывают свою ориентацию — но это происходит не только на работе. Отдельная сложность состоит в том, что человек идет на риск, раскрываясь и приглашая коллегу на свидание. Последствия могут быть куда более серьезными, чем при гетеросексуальных ухаживаниях. В случае непреднамеренного каминг-аута люди гомосексуальной ориентации могут подвергаться нападкам со стороны коллег, их могут уволить.
— Почему люди вообще так часто вступают в отношения на работе — просто потому, что проводят там много времени?
— Да, это эмпирический факт. Если ты работаешь в больнице, у тебя огромная загруженность, суточные дежурства — где тебе еще завести отношения, как не на работе?
— Насколько сексуальные связи могут навредить атмосфере в коллективе?
— Это может стать проблемой. Конечно, я не считаю, что человек должен придерживаться определенного сексуального поведения. Он не обязан быть моногамным или отказываться от гомосексуальных связей. Но если есть регулярная практика — когда, например, начальник спит со своими подчиненными — возникает вопрос: на каком основании складываются отношения в организации? Это может навредить атмосфере в коллективе.
Сотрудники задумываются: что важно для продвижения в этой компании — профессионализм или лояльность начальству? Насколько здесь безопасная и профессиональная среда? Кроме того, некоторым сложно скрывать истории, которые становятся общим секретом. Например, жена начальника часто бывает в офисе и на всех корпоративах — и сотрудники, зная о его связях с подчиненными, чувствуют себя неуютно.
— О чем стоит подумать человеку, когда у него только-только возникло желание завести отношения с коллегой?
— Мне кажется, об этической стороне вопроса и возможных последствиях.
— Возможно, стоит оценить, как быть в случае конфликта и получится ли абстрагироваться от чувств в нужный момент?
— А у вас когда-нибудь выходило планировать это на берегу? Мне кажется, если бы мы это умели, то обходились бы без переживаний, разводов и расставаний.
