Петербургский археолог Василий Любин специализируется на останках цивилизаций, которым больше 200 тысяч лет. В январе 2018 года ему исполнилось 100 лет, за эти годы он прошел голод и две войны, Великую Отечественную и Советско-японскую, а также смог поступить в аспирантуру — под руководство Бориса Борисовича Пиотровского.
Почему Любин из историка превратился в археолога, как попал в Петербург к Пиотровскому и встретил здесь будущую жену, которая младше его на 42 года, и почему накануне 100-летия оставил работу? «Бумага» рассказывает историю одного из старейших археологов мира.
14 июня 2018 года Василий Прокофьевич Любин умер
В небольшой двухкомнатной квартире на севере Петербурга нас встречает 58-летняя жена Любина Елена Владимировна: «Вася еще отдыхает». Два дня после сотого дня рождения Василий Прокофьевич провел в Институте истории материальных культур РАН, где работал последние полвека. Поздравить Любина приехали друзья-археологи из России и других стран, был торжественный ужин. В каждой комнате всё еще стоит по букету цветов, а на столе массивными стопками лежат дипломы и поздравительные открытки.
— Он в последнее время устает, — рассказывает Елена Владимировна. — Чуть ли не каждую ночь ходит по лестнице в парадной до десятого этажа и обратно — поддерживает так форму. Да еще и конференции, мемуары.
Столетний археолог отдыхает в спальне. В углу стоит его велотренажер, одну стену занимает стеллаж с книгами по биологии, географии, истории и трудами самого Любина — в основном на французском и английском языках: археолог приверженец «классической французской школы палеолитоведения».
На стене висят архивные снимки с раскопок — в Африке, Южной Осетии, Армении и рисованные портреты самого Любина.
Через 10 минут Василий Прокофьевич, облокачиваясь на трость, выходит из спальни и садится в кресло в гостиной, украшенное привезенной из Африки шкуркой варана.
— Что вам показать сперва? — Любин очерчивает в воздухе дугу, указывая на ящик с древними камнями с одной стороны и полки шкафа, где стоит сувенирный череп медведя и статуэтка индийского бога Шивы с другой. Вся комната уставлена подарками и находками Любина — некоторым из них более полумиллиона лет.
Василий Прокофьевич специализируется на раннем палеолите Кавказа, предметах и останках старше 200–300 тысяч лет. Его находки хранятся в музеях разных стран, в том числе в Эрмитаже: «Коллекция Любина» состоит из 7 тысяч древних пород, собранных за 35 лет. Археолог рассказывает лишь про некоторые свои находки — про другие уже не помнит, а даты уточняет у жены.
Голод, две войны и работа в колонии для несовершеннолетних на Кавказе
Василий Прокофьевич родился в украинском городе Николаеве 13 января 1918 года. В то время, как вспоминает археолог, в этом округе был голод.
— Еды почти не было. Мать где-то доставала картошку величиной с горошину, и ели мы ее с удовольствием. Мы питались макухой (отходами от производства подсолнечного масла из семян — прим. «Бумаги»). Тоже с удовольствием.
Несмотря на это, отмечает Любин, детство было хорошим: много солнца, большой сад при школе и «практически никакого культа личности Ленина».
— Однажды, когда мы были постарше и сидели в саду [при школе], к нам пришла директриса и спросила: «Что вы хотите: творог или яблоко?». Я был совершенно потрясен, что предлагают и то, и другое.
Закончив школу, в 1936 году Любин поступил в Одесский университет на факультет истории. Школьником он мечтал получить высшее образование, не важно какое.
С археологией на тот момент никакой связи не было. Только раз Василий Прокофьевич побывал на раскопках в Ольвии, куда ездил на экскурсию с отцом.
К последнему курсу у Любина уже было направление на работу учителем в одну из сельских школ, оставалось сдать последний экзамен. Однако утром 22 июня 1941 года в читальном зале Публичной библиотеки Одессы он узнал, что началась война.
— Мы готовились к последнему государственному экзамену по древней истории. К нам приходят, говорят: «Война началась». Нам быстро проставили «отлично» и отправили на войну.
Через две недели Любина уже мобилизовали в Горьковское артиллерийское училище. Молодые люди собрались за несколько часов, брали только очень легкие или крайне необходимые вещи. До Горького будущий археолог ехал в товарных вагонах, «подкармливаясь на станциях, чем было».
— [Нас], хилых студентов, нещадно закаляли, муштровали, приучали к воинской дисциплине, но зенитному делу по-настоящему не научили. Все современные зенитные орудия направлялись на фронт, а в училище были только устаревшие пушки образца 1911 года.
Подробно говорить о войне археолог не любит, вспоминает лишь о «страшном огне» из «Катюш» и о том, как они с отрядом «на Западе били по самолетам». Из записей, которые «Бумаге» передала жена Василия Прокофьевича, следует, что после училища он отправился на фронт, получил звание капитана и закончил воевать в Прибалтике. А через две недели после Дня победы Любина снова отправили на войну — уже с Японией.
Демобилизовался Любин только в 1946-м и вскоре вернулся к родителям в Николаев.
Найти работу в родном городе оказалось трудно: там снова начался голод. К тому же знакомые считали, что родным братом Василия Прокофьевича «заинтересовались в НКВД», когда его репатриировали после немецкого плена. Братья Любины решили бежать на Кавказ, «где проще жить и меньше строгостей».
Из-за незнания местных языков Любин нашел работу только осенью 1947 года — устроился в колонию для детей-беспризорников в Цхинвале в Южной Осетии.
— После войны было огромное количество сирот, замечательных ребят, кочующих по стране. Их отлавливали и держали в колониях под охраной. Я же стал начальником школы при одной такой колонии. Они, [ученики], все были очень интересными и способными. И работа мне нравилась, — вспоминает Любин.
Тогда Василий Прокофьевич даже думал, что всю оставшуюся жизнь проживет на Кавказе.
«Кота в мешке не покупают, пусть приедет»: как Любин занялся археологией и переехал в Ленинград учиться у Бориса Пиотровского
Параллельно с работой в колонии для несовершеннолетних Любин заинтересовался древнейшей историей Южной Осетии. Однажды, гуляя по окрестностям Цхинвала, он нашел наконечник стрелы и медный топорик. Специалисты в местном музее назвали орудие архаичным. Сейчас Василий Прокофьевич называет тот период своей жизни «любительской археологией».
В то же время Евгения Георгиевна Пчелина, сотрудница Эрмитажа и известный русский археолог, начала работать в одном из НИИ Цхинвала. Как-то в местном лектории она выступила с докладом «Археологическая карта Юго-Осетии». Одним из слушателей был Любин.
— После выступления я подошел к ней и попросился в экспедицию. Она, так как этим никто не интересовался, с радостью согласилась. Этот момент стал переломным в моей жизни. Я начал работать с Пчелиной в поле и впервые приобщился к настоящей археологии, — рассказывает Любин, немного улыбаясь.
Пчелина стала для начинающего археолога первой учительницей. Вместе они занялись поиском новых археологических памятников в горных районах Осетии. Вскоре на окраине Цхинвала Любин обнаружил могильник бронзового века — это была одна из его первых значимых находок.
Фотография Пчелиной до сих пор висит в петербургской квартире археолога. Вместе они проработали около двух лет. Потом исследовательница написала письмо Борису Борисовичу Пиотровскому с вопросом, нельзя ли взять Любина в аспирантуру Института истории материальных культур (ИИМК).
Василий Прокофьевич вспоминает, что Пиотровский ответил: «Кота в мешке не покупают, пусть приедет — посмотрим».
— Когда я приехал в Ленинград к Борису Борисовичу, он увидел, конечно, что я мало искушен в области археологии, — рассказывает Любин. — Однако мой энтузиазм ему, видимо, понравился, и благословение было получено. Осенью 1949 года я оставил колонию и перешел на работу учителем в городской женской школе. Это было нужно, чтобы иметь больше времени для подготовки к экзаменам в аспирантуру.
Экзамены Любин сдавал в 1950-м — в первый послевоенный набор. Их было три: немецкий язык, археология и марксистско-ленинская философия. За второй и третий он получил «пять». По немецкому, который археолог уже начал забывать после университета, поставили только «три» — и то, как утверждает Василий Прокофьевич, из-за посредничества Пиотровского.
В итоге Любина приняли в аспирантуру при отделе Средней Азии и Кавказа, научным руководителем стал сам Пиотровский. Археолог сначала чувствовал себя на кафедре некомфортно — из-за недостатка знаний. Но это и подталкивало его учиться больше и лучше.
Тему диссертации также предложил Пиотровский — ей стал могильник позднебронзового века «Редкин лагерь» на севере Армении. Любин приехал на место и обнаружил, что раскопки на объекте плохо документированы, а инвентарь неполный.
— Выручило меня то, что я не терял связи с Цхинвалом и продолжал там археологические разведки. Во время этих разведок я и открыл ашельское (времен раннего палеолита — прим. «Бумаги») местонахождение Лаше-Балта, — говорит Любин.
Там археолог собрал серию ручных рубил и другие изделия времен палеолита. Позже станет ясно, что это первые ашельские находки за пределами Армении и Абхазии.
После этого Любина перевели в отдел палеолита, которым он занимался до конца карьеры в 98 лет. Именно там он стал готовить свою итоговую работу — по каменному веку Южной Осетии.
Диссертацию Любин защитил в декабре 1953 года, а в январе 1954 года был зачислен на должность младшего научного сотрудника ИИМК, где продолжил изучать палеолит Южной Осетии. В 1955 году в Кударском ущелье он открыл первые пещерные ашельские стоянки. Роберт Гаглойти, современный археолог и директор Юго-Осетинского научно-исследовательского института имени Ванеева, позднее назвал это открытие одним из достижений мировой науки и важнейшим памятником ранней истории человечества и начальных этапов заселения Кавказа.
Как археолог познакомился с будущей женой, которая младше его на 42 года
В 1965 году, уже достаточно известный в научных кругах археолог, 47-летний Любин часто приходил в дом своих друзей по кафедре. Однажды там оказалась и Елена Владимировна, его будущая жена.
— Помню, открылась дверь, и я увидела на пороге человека с огроменным рюкзаком, киркой в руках, явно вернувшегося из экспедиции, — описывает встречу жена Любина. — Я была поражена совершенно. Мне было пять лет, и я мечтала стать геологом, любила читать книжки на эту тему. И тут появился такой изумительный человек. Эти восторг и удивление остались у меня на всю жизнь.
Елена Владимировна вспоминает, что Любин часто смеялся над этой ситуацией, говоря, что она увидела в нем «какого-то Миклухо-Маклая».
С той встречи Елена Владимировна и Василий Прокофьевич виделись всего несколько раз, а в девятом классе Елена отправилась в экспедицию в Кударо на Южном Кавказе и снова встретила Любина. Позже девушка поступила в университет в Ленинграде, «и всё так хорошо сложилось, что [мне] захотелось с ним быть».
— Нельзя отрицать, конечно, существенную разницу в возрасте, но эти ощущения, когда первый раз его увидела, до сих пор остаются, — признается Елена Владимировна.
Елена тоже занялась ранним палеолитом. С 80-х годов практически в каждую экспедицию они ездили вместе: были в Африке, Армении, Франции и Осетии.
«Мы не хотели вырваться»: как в советское время проходили поездки за границу
До оттепели свободно ездить на раскопки советские археологи могли лишь в республики Советского Союза. Чтобы получить разрешение на выезд на конференцию или работу за границу, требовалось согласие районного комитета, вспоминает археолог.
Впервые Любин побывал за границей в середине 60-х годов. Ему удалось выехать на международный конгресс об изучении пещер в Югославии, поездку предварительно одобрила партия. Перед этим, по воспоминаниям археолога, всю группу допрашивали в ленинградском райкоме. По словам Любина, для советских археологов это была нормальная процедура.
— Лично у меня на первом этапе поездки — с этим так называемым собеседованием — серьезных проблем не возникло, только бумажная волокита для отчетности. Но у других — да. Тогда любая деталь могла сыграть так, что ты не поедешь. У нас в этой группе был известный археолог Отто Николаевич Бадер, немец по национальности: его в последний момент исключили без объяснения причин.
После конгресса один из участников конференции, француз, пригласил Любина к себе в гостиницу — поговорить о советской археологии. Через несколько часов Василию Прокофьевичу позвонили: сказали никуда не ходить и посоветовали «сообщить по телефону, что уже поздно». Что он и сделал.
В следующие несколько лет Любина не включали в группы для поездок за границу. «Требовать тогда ничего было нельзя, добиваться невозможно. И я не спрашивал лишний раз, — говорит археолог. — “Железный занавес” всё еще действовал».
Возможность выезжать у Любина вновь появились лишь в 70-е годы.
— Мы, конечно, хотели выезжать, — рассказывает археолог. — Но не потому что хотели вырваться, а потому что нужно было охватить большие заселенные территории. Ведь в палеолите, который мы изучаем, не было границ и стран — мы должны изучать какую-то область целиком. Если мы возьмемся изучать каменный век Восточной Европы, то будет недостаточно просто провести раскопки в пределах СССР — нужны сотрудничества с Польшей, Чехословакией. Нам же нужны были материалы из Сирии и Ирана, но их не давали получить.
С середины 70-х и до распада Союза Любину удалось побывать за границей лишь на конференциях: он ездил во Францию и Венгрию. Только в 90-х археолог смог выбраться на раскопки в Африку.
Как изменились условия работы после распада СССР
— Как работники мы, [советские археологи], ничем не отличались от коллег за границей. А вот московские и ленинградские школы — разные, — говорит Любин. — В Ленинграде еще со времен СССР развивается именно палеолит: здесь основные кадры и коллекции, повышенный интерес к изучению каменных изделий, которого нет больше нигде. В Москве же развиваются более поздние исследования.
После распада СССР, по словам Любина, именно в силу специфики ленинградские археологи стали чаще сотрудничать с Францией. «Наука изучения древнейших материалов зарождалась именно там, и мы, палеолитчики, стали больше обмениваться опытом». Поэтому же он больше склоняется к «классической французской школе» палеолитоведения, а свои работы публикует чаще за границей.
— Там этому больше внимания уделяют: во Франции на успешное окончание раскопок может приехать даже президент или высокопоставленный чиновник.
Любин вспоминает, что в работе археологом в советское время были и свои плюсы: финансировало государство, для поездок на раскопки выделяли автомобили и бесплатный бензин на дорогу, деньги.
Сейчас, по словам Любина, финансирования стало гораздо меньше, зарплаты снизились — иногда не хватает денег даже на сами работы, а правительство перестало обращать внимание на археологию: даже значимые открытия не афишируются.
Как археолог работал до 98 лет и почему был вынужден оставить раскопки
Последние 15 лет Василий Прокофьевич занимался раскопками на территории современной Армении, где исследовал ашельские рубила. Позже его находки позволили доказать, что жизнь человека в регионе зародилась более двух миллионов лет назад.
Уходить на пенсию Любин и не думал: «А зачем? Это неинтересно. Работа давала мне удовлетворение и удовольствие, а больше заниматься было и нечем», — вспоминает Василий Прокофьевич, уверяя, что «ученые не уходят на пенсию».
По воспоминаниям жены, археолог никогда не жаловался на здоровье. Сам Любин объясняет это тем, что «копал с большим интересом, и из-за этого не замечал никаких трудностей». Серьезных травм никогда не было: ни на фронте, ни в походах, ни на раскопках.
— [На фронте] мне просто везло: снаряды разрывались рядом, не задевая, пули пролетали мимо. А здесь, это был 2015 год, я мылся в ванной и поскользнулся. В итоге — компрессионный перелом позвоночника (сдавливание нескольких позвонков с повреждением позвоночного канала — прим. «Бумаги»).
Перелом заживал долго, но на следующий год Любин всё равно поехал на раскопки. Однако там стало понятно, что работать археолог больше не может: даже после лечения боли в спине не позволяли свободно передвигаться.
Василий Прокофьевич официально перестал работать в полевых условиях с начала 2016 года.
Отвечать на вопрос, чем он занимается последние два года, Любин не хочет: молчит. Вместо него Елена Владимировна рассказывает, что «Вася пишет мемуары», но уверен, что они никому не будут нужны.
— Сейчас мне уже трудно: голова болит, слабость. Мозги работают не так, как раньше. Сотня лет это не шутка, — всё же присоединяется к разговору Любин. — Для меня весь этот ажиотаж вокруг моего 100-летия не имеет никакого значения. Но радует, что это привлекло внимание к науке.
