Валерий Иванович Хартанович пришел работать в Кунсткамеру в 1974 году, как только окончил исторический факультет ЛГУ. Здесь он занялся исследованием народов Севера. Сейчас Валерий Хартанович возглавляет отдел антропологии.
Ученый рассказывает о своей повседневной удивительной работе: почему он не хранит дома древние черепа (о чем его иногда спрашивают), зачем до сих пор ездит в полевые экспедиции и что еще его вдохновляет, кроме находок.
Возраст
65 лет
Должность
Заведующий отделом антропологии
В Кунсткамере
43 года
Как случилось, что вы здесь работаете?
В начале 70-х кафедра этнографии и антропологии только открылась, мы стали вторым набором. Там была, на мой взгляд, очень умная схема: до третьего курса студенты могли выбрать, что им больше нравится — этнография или антропология. И я не без некоторых творческих исканий выбрал антропологию.
После выпуска меня и еще двух наших студентов впервые за долгое время распределения приняли на работу в музей — сейчас это Музей антропологии и этнографии имени Петра Великого. Так что с 1974 года я работаю на стрелке Васильевского острова.
Определиться со специальностью помогла очень разумная вещь, которая тогда существовала и, я уверен, сильно влияла на выбор, — регулярная полевая практика, то есть экспедиции. Причем в далекие края: мы ездили на Колыму, Индигирку и Алтай. От непосредственной работы в поле никуда не уйдешь: с этого науки этнография и антропология в значительной части и начинаются. Но это надо любить и уметь, а также иметь привычку, потому что условия, конечно, специфические. Поездив по таким далеким краям, я и пришел к тому, к чему пришел.
Когда я совсем молодым пришел в музей, у меня еще не было своей темы. Как раз в это время на финно-угорском конгрессе обратили внимание, что необходим сбор данных по антропологии населения Севера — России прежде всего. Наверно, повезло, тогда меня направили на эту тему — так я застрял там, нахожусь до сих пор и не жалею. Мои исследования как раз и посвящены происхождению населения Севера Европы.
За что вы любите свое дело?
Работа как любовь: можно ли определить, за что ты любишь ту или иную даму? Больше всего удовольствия я получаю от самого процесса, от экспедиционных исследований. Кроме науки ты узнаешь многое о жизни других людей — ведь это путешествия. Интересны размышления, к которым ты приходишь в процессе изложения собранной информации.
Не могу сказать, что жить не могу без костей. Многие говорят: у вас, наверное, даже дома черепа. Нет, дома не держим. Некрофилией антропологи не страдают, наоборот, мы крайне уважительно относимся к найденным объектам. Это наше прошлое — вот его нужно любить, тогда и беречь проще.
Кем вы мечтали стать в детстве?
Естественно, я прошел все этапы взросления, начиная с пожарника, всего уже и не помню. Но к моменту поступления у меня уже сформировался интерес в направлении археологии и изучения древностей и культур народов. Мой отец был военным, и я с детства мог ходить в музеи Германии и Белоруссии.
Когда я приехал поступать, мысли у меня были скорее об археологии — видимо, к костям чуть-чуть тянуло. Как я говорил, моя кафедра была новой, и когда я увидел ее описание, понял: это то, что мне нужно. И подал документы на кафедру этнографии и археологии.
Самое ценное, с чем вы работали?
Часто сам факт нахождения останков в хорошей сохранности вызывает здоровые положительные эмоции, будь то Средневековье, эпохи мезолита или неолита. Костные останки вообще — и особенно в наших широтах — хранятся крайне плохо. Но именно благодаря им можно с наибольшей достоверностью ответить на вопросы про то, кто мы такие, откуда произошли и на кого похожи антропологически. Любая такая находка позволяет расширить наши представления о населении конкретной территории или исторической эпохи.
Не могу сказать, что западаю на какие-то конкретные черепа, извините за вульгаризм, но наиболее интересное из того, что у нас хранится, — это одни из древнейших останков на территории Евразии человека современного вида — известная Маркина гора. Этот человек жил на территории Воронежской области где-то 36 тысяч лет назад. Южный Олений остров — тоже очень интересный могильник на Онежском озере. О происхождении этого поселения до сих ведутся дискуссии.
Хотелось ли вам всё бросить?
Несмотря на всё, что с нами приключается, нет. Но даже не потому, что некуда пойти или лень, нет. Я вот как-то решил, что мне это интересно и что это вообще небесполезно. Так что занимаюсь этим без особых мучений.
Три вещи, которые дают силы работать
1.
Интерес
Я бы сказал, что почти для всех людей, которые работают в этой области, интерес — это один из определяющих факторов, который заставляет остаться в деле. Я не жалуюсь, а констатирую: всем известно, что материальное поощрение здесь невелико.
2.
Экспедиции
Я люблю экспедиции. Но не за сам процесс — многие думают, что там все сидят и поют под гитару, — а за новый материал и новые места. К сожалению, сейчас езжу в них нечасто, что связано с финансированием, да уже и прыткости той нет и времени, честно говоря, из-за административных обязанностей меньше. Тем не менее при первой возможности с удовольствием выезжаю с археологами. В этом году были в Архангельской области, например.
3.
Развитие методик
Сейчас работать становится всё интереснее, в том числе и благодаря развитию методик — например, палеогенетики. Это крайне интересно. Представляете, можно восстановить геном древнего человека и более надежно сравнивать геном населения одной территории с другой. Это поддерживает интерес к изучению таких материалов. Данные, которые получаем мы, и данные, которые получают с помощью палеонтологии, очень сильно коррелируются, старые методики работают не хуже. Но всё равно интересно, когда наши суждения подтверждаются другими науками.
Как изменилась ваша работа за эти годы?
Мы очень сильно отстаем от того, что было, — не в науке и результатах, а в финансировании, в частности, экспедиций. Они сейчас связаны прежде всего с новостроечными территориями. Есть такой закон: пока на территории не поработали археологи, строить ничего нельзя. Условно, люди работают там, где нужно, а не там, где хочется. Есть неосвоенные территории, там хорошо бы копать, но деньги получить на это очень сложно.
Не хочу даже делать такую ссылку — я не ностальгирую по советскому времени, — но тем не менее тогда была стройная схема планового финансирования и построения долгосрочных планов.
Когда я начинал, все понимали необходимость работ, и руководство сказало мне: будем давать тебе деньги через год, достаточную сумму, чтобы ты мог проводить работы. И я знал, на сколько мне этой суммы хватит, и за год планировал довольно сложные исследования на Севере. В этом был плюс.
Еще у нас не так быстро развивается палеогенетика. Мы успешно сотрудничаем с иностранцами, но у нас нет своей базы в России, чтобы работать в том темпе и в тех объемах, в которых осваивают это зарубежные специалисты. Но это всё тривиально, на это, наверное, жалуются почти все в сфере науки.
Если не антропология, то что?
Не могу сказать, что у меня есть какое-то ярко выраженное хобби. Всё обыкновенно: съездить за город, погулять по нашим пригородам, съездить в отпуск.
Я довольно много ездил по стране, но как-то всё больше оказывался в лесах. А посмотреть эти маленькие городки Русского Севера и средней части хочется: они же очень красивые, особенно те, что восстановили или не до конца разрушили. Вот это мне стало крайне интересно в последнее время. А чтобы собирать что-то или вышивать — такого нет.
