Вчера прошел первый допрос Петра Павленского по уголовному делу: 10 ноября обнаженный художник вышел на Красную площадь и прибил к брусчатке свою мошонку, в этом состоянии он находился до прихода полицейских — акция называлась «Фиксация». Теперь его обвиняют в хулиганстве, что грозит лишением свободы до пяти лет.
Корреспондент «Бумаги» провел с Павленским утро перед его визитом в МВД и поговорил о закулисье его перформансов, «фиксации» оппозиции и безмолвном созерцании действительности.
Фото: Григорий Набережнов
— У меня будет несколько интервью до допроса. Вы сегодня первый, — говорит Петр, когда мы встретились с ним в восемь утра у московской станции метро «Чистые пруды». 15 ноября против него возбудили уголовное дело по статье 213 ч.1 п.6 («Хулиганство по мотивам ненависти или вражды»). В четверг, ровно в 14:30, он должен был явиться на первый допрос в Отдел организации дознания ГУ МВД по Москве. Утром Петр приехал из Петербурга, взяв небольшой зеленый рюкзак, в котором вещи первой необходимости на случай, если арестуют. Еще за пару дней адвокат Павленского Рамиль Ахметгалиев говорил, что его подзащитного могут взять под стражу прямо на допросе. Случится это или нет, они пока не знают.
Петр предлагает пройтись, и мы наворачиваем круги по Чистопрудному бульвару, пустой утренней Москве.
— Я, на самом деле, ожидал, что меня могут арестовать, думал, что уголовное дело будет сразу после акции. Даже был готов, что будут интересоваться моей бытовой жизнью. Например, начнут детей отнимать, — Петр живет в гражданском браке с Оксаной Шалыгиной, у них две маленьких дочери. — И вправду, в тот же вечер домой, по месту прописки в Петербурге, стали ломиться полицейские. И я сказал: если какое-то давление будет оказываться на меня, на моих близких, я буду это все выносить в прессу и рассказывать. А об уголовном деле узнал случайно: мне 15 ноября позвонил Петр Верзилов и рассказал.
«Они меня же завели голого в парадный вход Законодательного собрания. Туда сотрудники входят через служебный, а меня завели через парадный»На улицах появляются первые люди. По московскому обыкновению, все куда-то спешат, так что на их фоне декламации гражданской позиции смотрятся откровенно странно. — Мне важно делать то, с чем полиция и власти еще не сталкивались. Это цель. Это важно. Я об этом размышляю, стремлюсь к этому, чтобы поставить власть в тупик. Я этим показываю, что власть не безгранична. Ее методы управления перестают работать, и полицейские становятся беспомощными. Что важно — они начинают втягиваться в этот процесс. Вот акция «Шов». То, что там происходило, не нравилось никому. Мне нужно только не давать отклик. Как это сделать? Подходит человек, начинает задавать вопросы. А как мне ответить? У меня рот зашит. Самой интересной была история с проволокой. Сначала пришел один полицейский с дамскими щипчиками. Потом принесли тряпку. Но она цепляется, они сдирают, у них начинается борьба с проволокой. А они сами проволоки боятся — у них одежда цепляется. Потом приносят большие ножницы, разрезают, снова накрывают.
«Знаешь, почему спали все эти митинги? Люди стали относиться к этому как к времяпрепровождению»Мы подходим к памятнику казахскому поэту Абаю Кунанбаеву. Здесь в мае 2012 года на неделю развернулся лагерь оппозиции. Я пересказываю Петру какие-то детали из жизни этого места и как здесь дежурили ночами все знакомые журналисты. — Я не был на этой акции. Я, вообще, попал на Чистые пруды спустя несколько месяцев, — кажется, без сожаления говорит Павленский. — Знаешь, почему спали все эти митинги? — вдруг спрашивает меня Петр и сам же отвечает: — Люди стали относиться к этому как к времяпрепровождению. Вот я работаю, вот у меня дом, а вот у меня митинг. Сейчас все демонстрируют друг другу, что нужно поддерживать политзаключенных. Безусловно, их нужно поддерживать. Но есть не только политзаключенные — должно и прямое действие продолжаться. А такое ощущение, что все думают: «Мы все сделали, борьба проиграна, вот у нас есть наши политзаключенные, давайте им помогать». Политзаключенные превратились в какой-то фетиш. Они должны рождать желание действия, а не служить напоминанием о том, «что может произойти с каждым, кто осмелится что-то сделать».
«Я живу с подругой, у нас двое детей. Мы сознательно не признаем институт брака. Чувства важнее формальностей. Она не художник, она журналист»На Чистопрудном бульваре уже девять утра. Людей становится много — все спешат на работу. Петр Павленский говорит очень громко, и пробегающие мимо иногда оборачиваются на ключевые слова: «мошонка», «Красная площадь», «беспомощность». — Не знаю, похож ли я на юродивого. Вообще, я эти слова совершенно спокойно воспринимаю. Если люди видят патологичность действия, смеются, они же смеются над собой. Я же говорю о состоянии, о действиях людей, о безразличии. Для меня в этом плане было гораздо хуже сделать действие, которое всем бы понравилось. Важно даже не количество людей, понявших жест. Тут очень важно создать прецедент, который позволит кому-то действовать так, как будто свобода существует на самом деле. Если одно действие сможет породить желание действовать у других, то это уже успех.