Новый учебный год в Европейском университете, которому недавно вернули лицензию, начнется 1 октября. Однако студентов в этот раз может оказаться меньше, чем обычно, так как приемная кампания в других вузах уже прошла. За ближайший год в ЕУ планируют подготовить новые программы, восстановить обмен с зарубежными вузами, а также объявить прием в аспирантуру.
Профессор Вадим Волков, который в августе стал новым ректором Европейского университета, рассказал «Бумаге», почему год без учебной деятельности пошел на пользу преподавателям, не опасаются ли они, что давление на вуз продолжится, и как научное сообщество помогло ЕУ вернуть лицензию.
— Насколько для вас и других сотрудников Европейского университета было неожиданным то, что вузу вернули лицензию к началу нового учебного года?
— У нас правоприменение и регулирование не отличаются большой предсказуемостью. После того как мы не смогли отстоять нашу позицию в судах и лишились лицензии, мы еще три раза подавали [документы на нее], но нам отказывали. И отказы были связаны даже не с чем-то, имеющим отношение к образованию, а, допустим, с совсем небольшим нарушением противопожарной безопасности. Которое — по некоторому совпадению — в тот же момент обнаружил пожарный надзор. Поскольку это было непредсказуемо, мы, естественно, не могли знать, будет у нас лицензия или нет. Поэтому часть [сотрудников], может, и не надеялась.
— Как университету удалось так быстро восстановить образовательную деятельность, притом что между возвратом лицензии и началом приема студентов прошло совсем мало времени?
— Мы еще и не возобновили образовательную деятельность: наш учебный год начинается 1 октября (по закону, мы можем начать не позднее 1 ноября). А вот приемная кампания у нас ужата: [она длится] с 24 августа по 12 сентября — прием документов идет меньше 20 дней. Причем это было неожиданно не только для преподавателей, но и для потенциальных абитуриентов. Мы знаем, что многие хотели поступать в Европейский университет, но не знали, будет ли прием. А в госвузах кампания по приему в магистратуру уже прошла.
Это может сказаться на количестве студентов. Наверное, будет не столько заявлений, сколько обычно, и не такой [высокий] конкурс. Но это не значит, что факультеты готовы менять стандарты. Мы всё равно принимаем только сильных студентов, и если конкурс меньше, значит, учащихся будет меньше. Но еще восстанавливается более 50 студентов (из 100–130 — прим. «Бумаги»), которые не доучились тогда (лицензию ЕУ приостановили в конце 2016 года, а в марте 2017 года аннулировали — прим. «Бумаги»). Хотя кто-то из них поступил в другие вузы, кто-то — в зарубежную магистратуру.
Мы будем объявлять прием в аспирантуру, но еще не определились когда.
— Изменятся ли образовательные программы в ЕУ по сравнению с тем, какими они были до лишения лицензии?
— В этом году мало. Поскольку мы стартуем быстро, то, конечно, ничего не поменяем. У нас все учебные планы, все документы уже были готовы. Но этот год мы используем для того, чтобы с 2019-го у нас появились изменения. Будут новые программы — и за это время нам нужно подготовить документы, чтобы включить их в следующую приемную кампанию.
— Какие именно программы добавятся?
— Сейчас идет рабочий процесс, и его нужно закончить к 1 октября. Надеюсь, у нас будут совместные программы с другими вузами. Думаю, что будут какие-то новые магистерские программы в рамках всех факультетов. Но пока я не могу об этом говорить.
— Большинство преподавателей осталось в вузе? Последний год они занимались только наукой?
— Они вели научную деятельность, записывали видеокурсы, читали просветительские лекции на других площадках. В этом году у нас было очень много конференций — это что-то, что замещает научную форму жизни, если нам нельзя преподавать. Надеюсь, что через определенный период мы увидим больше публикаций. Потому что преподаватели смогли дописать то, что хотели. Для преподавателей этот год точно прошел не зря.
— Какие ключевые направления у исследований, которые вели в Европейском в этом году?
— На базе центра Res Publica и факультета политологии запущен большой проект по исследованию муниципалитетов и муниципального уровня власти в России. Республика — это когда люди совместно управляют своим городом или поселением. Мы изучаем и сводим все возможные данные в единую базу, проводим интервью в конкретных муниципалитетах о состоянии муниципальной власти. Потому что некоторые муниципалитеты более успешны, некоторые — менее. Мы хотим объяснить успех или неуспех муниципального уровня власти, на который до этого практически никто не обращал внимание. А это самостоятельный и близкий к людям уровень.
Проведен первый в России независимый виктимизационный опрос (опрос жертв преступлений — прим. «Бумаги»), сопоставимый по стандартам и методикам с теми, которые используются во всех странах. Эти опросы оценивают состояние преступности, виктимизацию (процесс превращения граждан в жертв противоправных действий — прим. «Бумаги»), реакцию полиции и ее взаимодействие с гражданами. То есть это еще один способ оценить работу полиции — помимо их формальных отчетов. До этого проходили ведомственные исследования, но у нас были некоторые сомнения в их методологии.
Продолжается проект исследования блокады — с изучением памяти о блокаде и архивных данных. Сейчас в городе готовится большой музейно-выставочный комплекс, посвященный блокаде, и специалисты Европейского университета во многом готовят контент для него.
За этот год у нас был создан и начал работать ЦИАНО — центр институционального анализа науки и образования, который будет заниматься исследованиями траекторий современных вузов: что происходило с популяцией вузов в нашей стране за последнее десятилетие, какова карьера ректоров и преподавателей в профессиональном сообществе. Это новый центр, который будет генерировать научное знание и экспертизу в области развития образования и науки у нас и за рубежом. Сейчас там запущено несколько новых проектов по сбору данных.
— Появление центра, изучающего состояние науки и образования в России, связано с той ситуацией, в которой оказался сам Европейский университет?
— Связано, но только отчасти. У нас уже были сильные исследователи, которые занимались наукой и образованием: Михаил Соколов и Катерина Губа. Они выпустили книгу, где сравнивают типичные карьеры профессоров в России, Франции и США. Социология академического мира была их главным научным направлением, но [отдельного] центра не было. Соответственно, они дозрели до этого, а ситуация с Европейским университетом, видимо, дала дополнительный импульс. Кстати, в том числе этот центр вместе с Институтом проблем правоприменения собирал открытые данные по работе Рособрнадзора и по практике регулирования сферы высшего образования.
— Есть ли среди сотрудников опасения, что давление на университет продолжится? Например, в виде регулярных проверок.
— Конечно, это был довольно трудный опыт для университета. Думаю, что опасения есть. Но можно быть пессимистом и опасаться и тем не менее продолжать работать.
— Опыт лишения лицензии как-то скажется на дальнейшей работе — научной и образовательной — Европейского университета?
— Университет планирует развиваться. Нам надо увеличить количество магистрантов, восстановить международные программы, снова подумать о бакалавриате — и, возможно, потом запускать его. Мы модель исследовательского университета с большой экспертной составляющей, поэтому будем развивать параллельно и обучение, и исследования, и международную деятельность. Это то, на чем держится наш университет.
— А изменится ли теперь структура финансирования? Например, сохранится ли возможность привлекать гранты?
— Мы посмотрим. На самом деле возможность привлекать гранты только увеличилась. В этом году мы снова выиграли гранты РНФ (Российский научный фонд — прим. «Бумаги»), президентский грант, будем активно участвовать в следующем цикле [подачи заявок]. Там, где нормально отлажены механизмы экспертизы и рецензирования заявок — без каких-то вненаучных соображений, мы чувствуем себя вполне уверенно. Но надеюсь, что и другие источники финансирования останутся на прежнем уровне.
Международные магистерские программы генерировали достаточно хороший доход — за счет платы за обучение. Там учились студенты, окончившие довольно известные университеты, прежде всего в Западной Европе и Америке. Произошел перерыв на год — и будет еще на один, потому что мы должны аккредитовать программы и только тогда сможем принимать иностранных студентов. Пока же мы можем работать лишь в режиме дополнительного образования [для иностранцев].
— Вы говорили, что университет принципиально не собирается брать новое здание в длительную аренду и будет стремиться получить его в собственность.
— Мы посмотрим, но в общем да. Все-таки отношения арендатора и арендодателя не всегда могут обеспечить устойчивое развитие. Они временные. Университет — это же институция на десятилетия и на столетия. Здесь не может быть временного варианта: если университет появился, то должен быть навсегда. И это институт, который во многом поддерживается своим же предшествующим развитием. Чем дольше он существует, тем дольше будет существовать. Поэтому, конечно, вопрос зданий нужно решать, исходя из этого.
Это здание (на Гагаринской, 6 — прим. «Бумаги») у нас в собственности. Сейчас оно подходит [по размерам], но если мы выйдем на прежние объемы и вернемся к планам, которые были раньше, оно будет для нас тесновато.
— То есть аренда в теории может быть еще одним рычагом давления на университет?
— Мне кажется, что все-таки рыночные отношения у нас более здоровые и договор не может использоваться в качестве рычага. Тот дворец (Кушелева-Безбородко — прим. «Бумаги») — памятник федерального значения, находящийся в распоряжении администрация города. Но пока о переезде в новое здание рано говорить. Набор вариантов может быть большой: это может быть и приобретение одного здания в собственность, в то время как другие находятся в аренде.
Все-таки из чего состоит университет? Из профессоров, студентов и кампуса. Хорошие профессора, сильные студенты и удобный интересный кампус — это залог устойчивости университета. В том дворце мы собирались делать такой проект, знаковый для Петербурга. Это был бы кампус, который мог бы использоваться и городом, и университетом. Университетский кампус — это не просто площади, квадратные метры, куда можно поместить людей. Это среда и пространство, которое отвечает за продуктивность. Оно должно быть красивым, удобным, в него люди должны влюбляться. И мы хотим именно такой кампус — который вызовет чувство эстетического наслаждения и комфорта.
— Конфликт вокруг лицензии как-то сыграл на пользу ЕУ — например, за счет внимания зарубежного сообщества?
— Посмотрим. Но если бы мы с вами перенеслись на пару лет назад, когда всё началось и меня бы спросили, хочу ли я снова пройти это, я бы сказал: «Конечно, нет». Если бы этого можно было избежать, то надо было это сделать при всех возможных обстоятельствах.
— Ситуация с Европейским показала, на ваш взгляд, возможность научного сообщества в России оказывать какое-то влияние? Или оно, наоборот, оказалось беспомощным?
— Она показала солидарность. [Эта ситуация] показала, что профессиональное сообщество есть, оно солидарно, готово выступать с поддержкой, не боится подать свой голос в разных формах. Это важно, потому что дает властям понимание ценности университета и важности проблемы. И просто затрудняет произвольные действия. Другое дело, можно ли действиями научного сообщества добиваться каких-то вещей? Ну, все-таки у нас есть лицензия, значит, чего-то добились.
