Вначале за наркотики арестовали Светлану. Тогда она, машинистка во Дворце культуры имени Кирова, еще не была женой Азадовского, но жили они вместе. Ее знакомый «испанец» (позже выяснилось, что это был завербованный КГБ студент из Латинской Америки) попросил передать его друзьям «заграничное лекарство», так как сам должен был якобы срочно уезжать на родину. Не раздумывая, Светлана согласилась. Через 15 минут ее остановили на улице сотрудники милиции: у нее в сумочке они нашли пакет с пятью граммами марихуаны.
На следующий день с обыском пришли в квартиру к Азадовскому. Неожиданно для него милиционеры достали с полки стеллажа завернутый в фольгу пакет. В нем тоже оказалась анаша.
На суде вновь вспомнили и «дело Славинского». Константин Маркович свою вину не признал и заявлял, что наркотик ему подбросили. Тем не менее, несмотря на сравнительно «легкую» статью, его осудили на два года и отправили в лагерь общего режима на Колыму.
— Меня протащили этапом через всю страну, чтобы я посмотрел, что это такое, и больше бы полюбил свою родину. Из «Крестов», ленинградской тюрьмы, через всю Сибирь — на далекую Колыму, что «названа райской планетой», — цедит он сквозь зубы.
За время этапа Азадовский прошел примерно десять советских тюрем — весь путь продлился около двух месяцев. При этом, вспоминает теперь филолог, в сравнении с «Крестами», где из заключенных «половина была подсадные», меньше всего «беспредела» было на Колыме. «А вообще, пребывание в той системе, даже такое относительно недолгое по русским меркам, как два года, весьма прибавляет ума и опыта», — добавляет он.
Светлана, в отличие от мужа, вину признала: ее уговорил это сделать адвокат, уверив, что так она получит меньший срок. Освободиться кому-то из них двоих действительно нужно было как можно быстрее: в Ленинграде оставалась больная мать Азадовского. Светлану осудили на полтора года и отправили в исправительную колонию в Ленобласти, откуда она вскоре вышла «на химию» (условно-досрочное освобождение). Потом она несколько месяцев работала мойщицей в арматурном цехе Горьковского автозавода.
Азадовскому же, напротив, даже хотели продлить заключение, «что на зоне было проще простого». «И намотали бы, если бы не умер Брежнев», — подытоживает Константин Маркович.
Когда в 1983 году Константин Маркович вернулся с Колымы, он с женой и матерью стал готовиться к эмиграции: с судимостью за наркотики «ни о какой работе думать не приходилось». «А мне еще хотелось работать: я был относительно молод, хотелось что-то написать, опубликовать, преподавать», — пожимает плечами Азадовский.
Единственным реалистичным вариантом эмиграции для Азадовского был в тот момент Израиль, так как его отец происходил из еврейской семьи. Однако ехать туда филолог не собирался: «Голоса крови я никогда не чувствовал. А, кроме того, европейская мамина кровь во мне явно преобладает над иудейской». Возможность уехать в Западную Европу, как хотел Азадовский, появилась не сразу.
Документы на выезд Константин Маркович и его жена подали после того, как умерла его мать. К тому времени друзьям и коллегам Азадовского удалось найти ему университетское место во Франции, и после долгого пребывания «в отказе» семья получила разрешение на выезд. Но в стране уже шла перестройка, начались реформы Горбачева, и Азадовские решили остаться. «Правильное это было решение или нет — этого я до сих пор не знаю», — говорит Константин Маркович.
Вскоре, в 1988 году, филолог получил первый в жизни заграничный паспорт и поехал в Западную Германию.
— Я впервые пересек советскую границу осенью 1988 года, и началась опять какая-то новая жизнь, которая пришлась на 90-е годы. Основное содержание этой «новой жизни» — научная и преподавательская работа на Западе.
Азадовского приглашали в университеты, ему предлагали научные гранты и присуждали премии, он стал член-корреспондентом Германской академии языка и литературы. При этом, находясь за границей, он работал по советскому, а позднее российскому паспорту.
Спасибо!
Теперь редакторы в курсе.