27 января 2014

Жизнь в осаде: история блокадного парикмахера Анны Богдановой

В семидесятилетнюю годовщину полного освобождения Ленинграда от фашистской блокады «Бумага» публикует воспоминания пятерых ленинградцев, в разном возрасте переживших голод, бомбежки и потери близких. Анна Александровна Богданова, в блокаду работавшая парикмахером, — о том, как ее мать еще осенью 1941 года запасалась отрубями и собирала капустные листья, готовясь к голодной зиме.

Фото: Екатерина Толкачева
Буквально за два дня до начала войны, 19 июня, мы выехали с родителями на дачу в Гатчинский район, в деревню Салези. 22-го пошли гулять в лес, а когда вернулись, по радио объявили о начале войны. Ночью, конечно, никто не спал: через нашу деревню шли войска, танки.  

Бомбежки Петроградской стороны

После 7 класса я поступила в фармацевтическое училище в Татарском переулке, но мы в сентябре только около двух недель и успели отзаниматься. Однажды, когда мне надо было идти на занятия, на Большом проспекте в кинотеатре шел какой-то фильм и я вместо занятий решила пойти в кино. Как только начался фильм, прозвучала воздушная тревога: город бомбили. Нас перевели в бомбоубежище, а после я пошла домой. Наутро одно из зданий училища было разрушено — в него попала бомба. Занятия после этого прекратились. Во время одной из бомбежек у дома на Чкаловском оторвало угол. В этом доме жил мой одноклассник, так он убежал перед тревогой к приятелю, а мама была больна и осталась. Когда бомба упала, его мама повисла на кровати: угол дома оторвало — а она висит. Ее спасли, конечно.
Был такой обстрел, что у меня все пальто было порвано осколками. Когда он кончился, мы вернулись домой и — о ужас! Снаряд разорвался в воздухе, у двух домов не было ни одного стекла
Ужасный обстрел нашего района был в феврале. Всю страшную зиму 1942 года мы прожили на углу Лахтинской и Чкаловского: тогда в домах ни воды, ни света уже не было. Во дворе нашего дома стояло одноэтажное здание — прачечная. Мама стирала там белье, потому что к этому времени все уже завшивели. А за водой мы ездили на Газовую улицу — там труба была выведена из подвала. Мы уже воды навозили, дрова были, но надо было еще прополоскать белье. И мама говорит: «Ты сможешь поехать с бочкой на санках за водой?». Но как я там наберу воды? Там кран течет постоянно, скользко, люди падают, все разливается. И я маму взяла, говорю, поедем вдвоем. Только мы выехали на Чкаловский, доехали до угла — начался обстрел. Было жутко: у меня все пальто было порвано осколками. Когда обстрел кончился, мы вернулись к себе домой и — о ужас! Снаряд разорвался в воздухе прямо над прачечной, от нее отвалилась стена, а у двух домов рядом не было ни одного стекла.
Довоенная фотография детей из двора, где жила Анна Александровна. Галочками отмечены те, кого уже не стало
 

Голод и первая блокадная зима

Декабрь 1941 года был ужасный: еды не было практически целый месяц. На углу Чкаловского был маленький молочный магазин: мы там ночами стояли в очередях с карточками. Накануне Нового года нам отоварили все карточки — мы были богатые, у нас что-то было на праздник! Вообще, я считаю, мы тогда выжили вот за счет чего: у меня мама в 1918 году уже пережила голод в Петрограде — она знала, что это такое. Как только началась война, она сразу пошла на Малый проспект, тогда проспект Щорса, — там был фуражный ларек. Туда привозили отруби, дуранду, и мама меня брала стоять в очереди. Все это для скота, но мама договорилась и нам давали пшеничные отруби, по десять килограммов. А мне так стыдно было: во дворе много ребят, а мы с ней тащим эти плиты. В итоге из дуранды и отрубей пекли лепешки. И еще в сентябре, когда поспела капуста, мама ходила в совхоз «Ручьи» за больницей Мечникова и собирала капустные листья. Но таких гоняла конная милиция. Однажды она взяла меня с собой, я сидела за кустами, она порвет-порвет, как увидит милицию — убегает. Так мы собрали пару мешков. Потом в прачечной напустили холодной воды и каждый листочек мыли, мама эту капусту рубила и сыпала соли. Получилась у нас такая кислая капуста — в блокаду ее называли «хряпа», зеленые щи. Мама ей и своих родственников спасла: баночку наложит — одной сестре снесет, другой.  

Конец войны

Моя родственница работала в парикмахерской, и с ее помощью я попала на курсы, поэтому во время войны работала парикмахером. В начале марта 42-го мы открывали первую парикмахерскую в нашем микрорайоне, на улице Максима Горького. Как было страшно! Пошли к нам в основном дети — конечно, все вшивые. Много людей приходило, потому что горячей воды же ни у кого не было, а мы грели воду на керосинке. Но несмотря на то, что мама была такая энергичная женщина, она заболела. И стала просить: «Вывезите меня из города». Мне пришлось уйти с работы, и мы эвакуировались в город Череповец. Я там один год с ней побыла, а потом в феврале 44-го года по вербовке вернулась сюда, работать на завод «Большевик». Сначала работала уборщицей, а потом, когда исполнилось 18, меня направили работать грузчиком. Носили и бревна, и дрова, и цемент — работать было тяжело.
Как только началась война, мама сразу пошла в фуражный ларек. Туда привозили отруби, дуранду, и мама меня брала стоять в очереди. А мне так стыдно было: во дворе много ребят, а мы с ней тащим эти плиты
Мы через многое прошли, и все равно я считаю, что было хорошо. И Дом культуры у нас был при заводе, артисты приезжали, работая на «Большевике», я одновременно получила среднее образование в школе рабочей молодежи. Трудное время было. Сейчас уже как лет десять из моих соучеников нет никого. Раньше мы еще иногда встречались — теперь уже все ушли.
Если вы нашли опечатку, пожалуйста, сообщите нам. Выделите текст с ошибкой и нажмите появившуюся кнопку.
Подписывайтесь, чтобы ничего не пропустить
Все тексты
К сожалению, мы не поддерживаем Internet Explorer. Читайте наши материалы с помощью других браузеров, например, Chrome или Mozilla Firefox Mozilla Firefox или Chrome.