«Смерть ужасна и без этого»: этично ли фотографировать родственников и брать кадры из соцсетей погибших

— Нужно публиковать всё, ссылаясь на источники и подчеркивая, что это неподтвержденная информация. СМИ не могут ждать окончательного результата расследования, вся информация, которая исходит от государственных органов или корпораций, должна публиковаться — если она позже будет опровергаться, редакции точно так же опубликуют опровержение. Картина катастрофы складывается из десятков фрагментов информации, задача медиа — собрать и изложить их все, обозначить их статус и по возможности сложить их в понятную для читателя историю.

— Всякая катастрофа — это мощное средство воздействия на публику, а средства массовой информации в последнее время восприняли очень интенсивную манеру промывания мозгов и манипулирования общественным мнением. Как трагедию, например, освещал LifeNews: в первый час появлялись разные сообщения, вначале говорили, что всё в порядке, самолет летит и запросил аварийную посадку. Потом канал сообщил о том, что из-под обломков раздаются стоны и, видимо, есть выжившие. Речь идет о том, чтобы возбудить эмоции у публики и тем самым повысить трафик и распространяемость, вирусность этой информации. Это вполне продуманная, не имеющая к этике никакого отношения схема, потому что манипуляция — это вообще не очень этично.

Когда происходит катастрофа и кто-то умирает, они [такие СМИ] сразу пытаются превратить это в деньги, трафик и внимание людей. Неправильно говорить, что у нас ситуация похожа на Советский Союз, потому что на самом деле это не так, но есть общий аспект — высокий уровень недоверия к СМИ. Многие люди были уверены, что в них всё равно соврут. Сама по себе противоречивость в оценках не снижает доверие, но противоречивость в информации может на него влиять, потому что значительная часть этих новостей сгенерирована искусственно.

— С точки зрения этики не существует единого правила освещения катастроф. Было бы наивно ожидать, что где-то есть принципы, которые бы позволяли адекватно и безболезненно описывать чужие страдания.

Говоря о последних событиях: журналисты проигнорировали многие стандарты журналистских этических кодексов. Достаточно вспомнить попытки взять интервью у пока еще ничего не знающих о катастрофе людей, встречающих своих родственников в аэропорту Пулково, съемки крупным планом родных жертв, узнавших о потере, стремление везде следовать за близкими погибших — в морг, гостиницу, даже в квартиру. Перечисленные приемы и многие другие сомнительные с моральной точки зрения (да и вообще с позиции самой обычной порядочности и такта) использовало подавляющее большинство СМИ, включая федеральные. А некоторые издания сделали ставку на убийственные в своей циничности заголовки вроде «Вспышка над Синаем» или «Людей высасывало из самолета».

— Вопрос этики базируется на двух других: во-первых, зачем ты там? Причем ответ должен быть адекватным, а не «потому, что начальник попросил». А во-вторых, вредишь ли ты своим присутствием? Если да, то, наверное, этого делать не стоит. Когда я работал в агентстве, каждая такая съемка была дико сложной и я не понимал, зачем ее нужно делать.

Существует замкнутый круг: агентства боятся потерять свои публикации в других медиа, а издания хотят получить большое количество уникальных посетителей — в итоге всем нужны фотографии плачущих родственников или людей на кладбище. Мне как человеку тоже любопытно, и я каждый раз борюсь с желанием кликнуть на галерею с фотографиями из аэропорта Пулково. Почему-то просыпаются низменные инстинкты посмотреть на горе. Но я считаю, что изданиям вообще не нужно показывать такие фотографии.

Само собой разумеется, что в таких случаях фотографы едут в аэропорт, потом на опознание, на третий день на похороны и так далее. Это стало рутиной: все понимают, какие картинки тебе оттуда надо привезти. Кто-то приезжает на эту съемку и, наверное, думает: «Окей, сейчас я заработаю лишние сколько-то баксов, а чтобы не быть навязчивым, надену объектив подлиннее и не буду подходить к людям близко. А все свои переживания потом выложу на Facebook». Такая индульгенция. Настолько низко и цинично, что люди на себя надевают раковину и ведут себя, как будто они просто исполнители, хотя это не так.

К сожалению, редактор не может сказать: «Чувак, мы не поедем с тобой в аэропорт, потому что мы этим людям помешаем». Когда случился пожар в «Хромой лошади», людей хоронили почти в один день. Я приехал на кладбище очень рано и увидел, как работник копает могилы. Он выкопал их уже шесть, было очень холодно, и от них поднимался пар. По ощущениям это было гораздо сильнее, чем фотографии у гроба погибшего. Я предлагал на этом остановиться, но твое агентство смотрит на конкурентов. В итоге родственники не хотели, чтобы их снимали, милиция гоняла фотографов, но они как-то всё равно пролазили, толкались, и это было так по-свински.

Как правило, близким родственникам не до фотографов. Реагируют агрессивно скорее какие-то двоюродные братья или сестры: иногда могут ударить по камере, и я их понимаю. Многие спрашивают: «Зачем вы здесь?». Меня это всегда приводило в ступор, потому что на этот вопрос я им не мог ответить.

— Те, кто публикует фотографии жертв из соцсетей, не знают нашего законодательства: они просто не имеют права. Они не могут брать фотографии без разрешения хозяина страницы. В такой ситуации они должны получить разрешение у его родственников, наследников. Фотографии принадлежат этим лицам и только им. Можно сделать embed (вставить пост в публикацию — прим. «Бумаги») с гиперактивной ссылкой; просто взять и скачать снимок — такая функция есть, но публиковать его ты не можешь.

Получить права — это очень большая и трудная работа для любых изданий, но это должно быть сделано. На Западе обычно это делается, потому что иначе могут быть серьезные иски и штрафы. В России я всё время с удивлением смотрю на то, что СМИ — неважно, это телевидение или онлайн-издание, — совершенно беспардонно берут фотографии со страниц. Ошибки, к сожалению, случаются достаточно часто: например, после катастрофы с немецким самолетом была взята фотография другого человека и его выставили за пилота.

С другой стороны, очень важно показать этих людей, чтобы раскрыть трагедию полностью. Это не то чтобы правильно, но такое освещение — это всемирная практика. Когда не было интернета, связывались со всеми, кто мог обладать какими-то фотографиями, получали разрешение, чтобы, что называется, очистить снимки и не нарушить ничьи права.

— Я почти уверен, что у изданий, которые сделали такого рода галереи, трафик зашкаливал в этот день. Но, к сожалению, это борьба только за трафик. Эти фотографии забудут на третий день. Адекватному человеку достаточно посмотреть на список погибших и понять, что если там три фамилии «Громов», наверное, это семья. Наличие любой фамилии в этом списке — это уже трагедия.

Мы перестали воспринимать смерть как нечто ужасное. Чтобы понять это, нам нужно посмотреть на фотографии счастливых людей до того, как они погибли, или на плачущих родственников. Но это праздное любопытство: как в средневековье, когда люди приходили посмотреть на казни. Смерть ужасна и без этого.

— Тут главная проблема в том, что понятие приватности сейчас резко размывается. Еще пять лет назад мы бы не знали о жертвах катастрофы ничего, кроме имен и фамилий, — сегодня мы можем за пять минут собрать их фотографии, комментарии, селфи, сделанные у трапа самолета, — и выложить в открытый доступ.

Будь моя воля, я бы не делал этого, по крайней мере, в первые часы после катастрофы и не нападал бы с камерой на родственников в аэропорту. Но есть редакции, у которых другой подход, и формально в нем нет ничего незаконного. Хуже того: если этого не сделает редакция, наверняка найдется обычный энтузиаст из соцсетей, которому не лень будет покопаться в соответствующих аккаунтах, или человек с мобильным, который окажется рядом в аэропорту, — и эти кадры и фотографии точно так же станут общественным достоянием. Если технологии позволяют сделать информацию доступной — она будет доступной, и с этим, боюсь, ничего уже не поделаешь.

— То, что произошло с рейсом 9268, — большая трагедия, вне зависимости от того, узнали ли мы о ней из традиционных СМИ или онлайн-источников. Эмоциональные и моральные реакции людей на крушение самолета с пассажирами не связаны с каналом информации. Однако можно говорить о том, что социальные сети и разнообразие информационных сервисов всё же влияют на две вещи.

Во-первых, это доступность информации, ее открытость и верифицируемость. Не секрет, что в советский период сведения о катастрофах и их жертвах не афишировались, и порой даже самые близкие люди не могли получить четкого ответа от властей о судьбе своих родных, причинах катастрофы и ответственных лицах. Сегодня глобальные сети диктуют иную моральную логику: невозможно игнорировать или замалчивать ту или иную катастрофу.

Во-вторых, новые медиа влияют на то, как мы выражаем свою эмоциональную и моральную реакцию. Соцсети дают возможность не только обсуждать случившееся, но и выражать горе, страхи, подавленность и многие другие чувства и эмоции, транслируя их на сотни, а иногда и тысячи людей. С одной стороны, это механизмы невиданной ранее моральной консолидации членов общества, когда мы проявляем сочувствие и стремимся продемонстрировать друг другу единство в беде. С другой стороны, соцсети могут становиться площадкой совершенно имморальных рассуждений, циничного фрондерства и спекуляций «за гранью добра и зла», когда человеческая трагедия осмысляется в терминах конспирологических и политических теорий или смакуется во всех деталях.