Рин Ахтерберг попал в Гринпис больше 40 лет назад. Он работал поваром на корабле, участвовал в протестных кампаниях, помогал открывать второй в мире офис организации и был на борту гринписовского судна Rainbow Warrior, когда его потопили французские спецслужбы.
«Бумага» поговорила со «старым хиппи» о том, как движение студентов и бегущих от армии людей стало мейнстримом, почему модные бренды могут спасти Китай от загрязнения и как убедить крупные корпорации перейти на более чистые способы производства.
Фото: Гринпис
— Вы состоите в Гринписe с 1974 года. Как вы попали туда?
— Я родился в Нидерландах, но в 1971 году эмигрировал в Новую Зеландию, потому что не хотел идти в армию. В Новой Зеландии я случайно встретил людей, которые протестовали во французской Полинезии против испытаний ядерного оружия в Тихом океане: после пятимесячного путешествия — после того, как были арестованы и выгнаны, — они вернулись в Новую Зеландию на маленькой старой лодке. У них не было денег, и им нужна была помощь. В Нидерландах я пять лет проучился на повара и стал помогать им с готовкой как волонтер. Потом меня затянуло: это как если сначала ты даешь один палец, а потом не успеваешь опомниться, как у тебя оттяпали всю руку. С тех пор я плотно включился в работу Гринписа, помогал открыть офис в Новой Зеландии — он был вторым в мире. В 1976–78 годах Гринпису удалось получить немного денег от Всемирного фонда дикой природы, и они купили первый корабль Rainbow Warrior. Там тоже нужен был повар, и я пошел на корабль. Я был там, когда в 1985 его взорвали.
Люди говорят, что это невозможно, а мы говорим, что маленькая группа людей может делать большие вещи
Потом пять лет я работал на земле, занимался администрацией и кампаниями, а потом вернулся на корабль в качестве повара. Дважды я был в России вместе с гринсписовскими кораблями. Это были кампании против истощения рыбных запасов и нелегальной рубки леса. Я прекратил ходить на корабле только лет восемь-девять назад из-за проблем со спиной.
— Как была устроена жизнь и работа активиста в то время?
— Вначале было так: ты находишься на борту до тех пор, пока вообще можешь стоять. Первый раз я провел около девяти месяцев на корабле. Часто я был на борту по четыре-семь месяцев, потом, может быть, около четырех я не плавал: занимался реальной работой, готовил где-то, чтобы заработать немного денег. У меня два ребенка, сейчас они уже взрослые. Иногда мне нужно было делать перерыв в Гринписе на полгода или год. После 1985 года, после потопления Rainbow Warrior, Гринпис неожиданно стал хорошо известен, потому что тогда корабль взорвали и были погибшие (во время инцидента погиб фотограф Фернандо Перейра, который вернулся на корабль за оборудованием, перед тем как взорвалась вторая бомба — прим. «Бумаги»).
Затем были прекращены испытания ядерного оружия, и после этого Гринпис получил также больше финансовой поддержки, людям стали платить какие-то деньги, чтобы они могли остаться и не были вынуждены постоянно уходить. Я мог работать фултайм в офисе в качестве участника кампаний, помогал с Антарктикой. Гринпис сыграл большую роль в том, что Антарктику защитили на 60 лет, так что там нет угрозы ледникам, нет военных баз. Теперь мы хотим спасти Арктику. Люди говорят, что это невозможно, а мы говорим, что маленькая группа людей может делать большие вещи.
Путешествие гринписовцев к берегу Японии, 1974–1975 годы. Фото: Гринпис
— Когда потопили Rainbow Warrior, это был первый серьезный удар по Гринпису. Поменялось ли что-то в самой организации после этого инцидента?
— Конечно, мы не ожидали этого, но, с другой стороны, знали, что у нас есть враги. Французы, англичане — из-за атомных испытаний, американцы — из-за ядерного оружия, русские, австралийцы, японцы. Очень много стран, правительств или корпораций не любили нас. Мы всегда сталкивались с арестами во время акций, иногда нас били, иногда пускали слезоточивый газ — полиция была не особенно дружелюбна по отношению к Гринпису. Некоторые думали, что мы террористы. Да, это было безумие, что они [французские спецслужбы] сделали. Но shit happens. Отчасти для нас это был знак: если мы делаем шум из чего-то и они пытаются нас убить, наверное, мы делаем что-то хорошее, нужно продолжать. После этого многие люди сказали: «Этих бедных хиппи бомбили, но они же просто мирные люди». Тогда многие узнали об испытаниях атомного оружия и стали писать петиции. Для нас это был большой шаг, потому что вдруг нас стало намного больше. До этого к нам присоединялись люди, которые не хотели идти в армию, молодые студенты, хиппи, но мы стали мейнстримом, к нам присоединялись домохозяйки, люди, у которых есть обычная работа, дети.
Мы всегда сталкивались с арестами во время акций, иногда нас били, иногда пускали слезоточивый газ
— Как изменился Гринпис с тех пор, как вы туда пришли? Тогда это была группа хиппи-студентов, которые начали выступать против атомного оружия, сейчас это большая организация со своей структурой. Снизился ли из-за этого градус протеста?
— Среди волонтеров все так же: «Мы хотим изменить мир». Было органическое изменение: когда нас было меньше, было меньше бюрократии. Сейчас, если ты хочешь что-то сделать, ты должен поговорить с юристами, с финансовым отделом, с отделом коммуникаций. Уходит гораздо больше времени на то, чтобы что-то организовать. Иногда это досадно. Раньше не было мобильных телефонов, электронной почты — ты просто идешь и делаешь это. Мы не беспокоились о безопасности: ты лезешь куда-то, чтобы повесить баннер, без шлема и экипировки. Сейчас это невозможно: безопасность прежде всего, потому что за этим наблюдают СМИ, и только представьте, что кто-то упадет, — это будет новостью, а не сама проблема. Процесс усовершенствовался, но в то же время стал сложнее.
— Грипис не принимает денег от корпораций или правительств, его финансируют только частные лица. Но это нестабильный источник доходов. Какая была динамика финансовой поддержки в последние годы?
— Динамика идет вверх и вниз. Например, в Японии во время Фукусимы было много поддержки, потому что у нас там был корабль, мы проводили мониторинг, анализировали и были независимы. Потом что-то произошло и пожертвования пошли на спад. Сейчас у нас офисы более чем в 40 странах на всех континентах. Во всех странах офисы Гринписа достаточно автономны, они делают фандрайзинг, может быть, только с небольшой поддержкой от международного Гринписа. Но здесь все управляется русскими людьми, и если международный Гринпис захочет что-то сделать тут, то в первую очередь он должен говорить с Гринписом России. Кроме того, у каждой страны свои законы, которые мы уважаем. Хотя бывают случаи, когда закон — отстой.
2011 год, Венгрия. Акция Гринписа против токсических отходов. Фото: Гринпис
— Что вы делаете в случае, когда закон — отстой?
— Зависит от ситуации. Иногда мы делаем акции, как, например, в России с Газпромом: мы залезли на платформу и повесили баннер. Конечно, есть разные мнения, как интерпретировать закон, но иногда нам приходится лезть через забор на атомную станцию и протестовать там. Да, мы знаем, что это посягательство, но хотим привлечь внимание к тому, что происходит там. Вы можете арестовать нас, но, вообще-то, вы должны арестовать их, потому что это они загрязняют окружающую среду. Но это всегда происходит, после того как мы говорим с компаниями или кем бы то ни было, кто создает проблему. Мы приходим и говорим: «Эй, ребята, вы загрязняете реку, вы не можете сделать производство чище?». Если они нас прогоняют, мы пишем петиции, привлекаем внимание людей. Если и это не работает, мы придем и повесим баннер, позовем газеты.
Если ключевой игрок на твоей стороне, то ты выиграл
— Сейчас у нас идет кампания «Детокс» из-за загрязнения в Индии, Бангладеш, Китае, вызванного массовым производством одежды. Многие бренды заказывают одежду там, потому что это дешево. Но на местных заводах экологическое регулирование устроено очень плохо: фабрики производят одежду «грязно». В итоге в таких зонах — очень сильное загрязнение, высокий уровень раковых заболеваний, люди больше не могут пить проточную воду.
Мы пытаемся привлечь внимание общественности и говорим: «Старайтесь не покупать то, что сделано в Китае». Мы не призываем запретить вещи китайского производства, но мы хотим убедить крупные бренды вроде Nike и Adidas повлиять на фабрики, где они берут одежду, чтобы те изменили технологии на более современные.
— Производство одежды — это огромная индустрия. Даже если кто-то один согласится изменить механизмы производства, это не значит, что удастся переломить всю систему.
— Если мы нацелимся на крупных игроков и они изменят механизмы производства, то компании поменьше тоже подключатся. Это как эффект домино: ты ударил по самому влиятельному — и все остальные падают вслед за ним. Если ключевой игрок на твоей стороне, то ты выиграл. Если ты смог убедить только маленьких игроков, то это то же самое, что писать против ветра. Мы не просто говорим «стоп» — мы высылаем информацию, рассказываем об альтернативах. Мы не хотим останавливать экономику или возвращаться в каменный век, совсем нет — просто хотим все делать более экологичными методами. Потому что мы изгаживаем нашу планету.
Посмотрите на Германию — это очень хороший пример. Была авария на Фукусиме — много радиации, много ужасных последствий, и Германия решила, что лучше остановиться. Там было столько протестов и требований, что они в конце концов сменили политику в области энергетики. Если солнечная батарея ломается, никто не умирает, но если на нефтеперерабатывающем заводе или атомной станции происходит авария, то много людей гибнет или страдает от последствий.
Фото: Гринпис
— Переход на возобновляемые источники энергии обсуждают ежегодно. Новое соглашение о снижении выбросов на 60 % должны подписать в ноябре в Париже на Конференции ООН по изменению климата. На ваш взгляд, за эти годы было сделано что-то конструктивное в этом направлении или тема глобального потепления все еще остается на уровне дискуссий?
— Я надеюсь, что было сделано, потому что ситуация становится хуже и хуже. Температуры медленно ползут вверх, из-за этого будет больше лесных пожаров, ледники медленно тают, уровень моря поднимется, так что люди, живущие на побережье, пострадают. Китай заявлял, что к 2030 году их уровень выбросов CO2 снизится. Они все еще строят атомные станции, угольные электростанции, которые увеличивают загрязнение, но они также страна, которая производит и устанавливает источники ветряной и солнечной энергии больше всех в мире. Они идут в сторону более чистой энергетики, потому что знают, какие могут быть последствия. Здесь в России правительство тоже это знает.
Я старый хиппи и хочу делать любовь, а не войну — это проще и дешевле
С течением времени это скажется на всех людях — неважно, живут они в России, Германии, США или Китае. У нас будет больше беженцев, больше войн, нехватка питьевой воды. Мы столкнемся с массовой миграцией людей, которые вынуждены переселяться, потому что их земля загублена огнем. Это то, что мы видим сейчас на Ближнем Востоке. То же самое может начаться из-за нехватки питьевой воды: люди будут приходить на территории других людей, у которых эта вода есть. Это война за ресурсы. То, что происходит сейчас, это только начало — вопрос в том, как мы будем решать эти проблемы. Я старый хиппи и хочу делать любовь, а не войну — это проще и дешевле.
