В рамках фестиваля современного танца Open Look в Эрарте открылась фотовыставка «Божественные тела». «Бумага» поговорила с её автором, американкой Луис Гринфильд, о том, как создаются мифы, и что делать, если ты уже легенда своего дела.
Фото: Анастасия Авдеева / «Бумага»
Луис Гринфильд — без преувеличения классик мировой фотографии. Она создала свой стиль, одновременно эффектный и благородный, лаконичный и настолько узнаваемый, что он на поколения вперед сформулировал зрительское представление о том, как должна выглядеть танцевальная фотография. Парадоксально, но при этом Гринфильд не снимает хореографию как таковую. Тридцать лет назад ей наскучили выступления и репетиции, она привела танцовщиков в студию и попросила просто поимпровизировать перед камерой. С тех пор на её снимках — только самые впечатляющие прыжки и трюки.
Выставка Celestial bodies («Божественные тела») включает в себя фотографии Луиз с восьмидесятых годов и до самого недавнего времени. Они проникнуты духом Античности и Возрождения, сочетают любование красивым телом и благородную отстраненность лиц. По словам самой Гринфильд, для неё главное в этих работах — загадка.
— Ваши фотографии похожи на иллюстрации к мифам, сказкам. Есть ли за ними готовая история?
— Ассоциация с мифологией предполагалась с самого начала. В моих снимках можно увидеть отсылки ко множеству сюжетов, можно придумывать собственные истории. Но на самом деле я не пыталась передать картинками какой-то нарратив. Моя главная задача — заинтриговать зрителя. Мне кажется, первая реакция на эти работы — непонимание. Как такое возможно? Например, женщина, балансирующая на волосах. Каким чудом это происходит? А второй вопрос — зачем? На лицах танцовщиков мы видим сосредоточенность, уверенность в своих действиях. Мы не понимаем, что происходит, но видим, что это осознанно и с какой-то целью. Конечно, я не говорю танцовщикам «вот сейчас ты Спящая Красавица, танцуй соответственно», они понимают происходящее по-своему, я по-своему, зритель видит иначе. В итоге появляется нечто, что вызывает особые эмоции. Этот смысл нельзя так просто перевести в слова. Это как магия или поэзия. Хорошая фотография вообще всегда оставляет куда больше вопросов, чем даёт ответов.
Что касается этой выставки, то концепция сложилась уже постфактум. Я отбирала любимые снимки, и мне предложили такое название. Если честно, «Божественные тела» мне показалось сначала довольно банальным. Но потом я начала замечать, как сильно повлияло на меня итальянское искусство эпохи Возрождения (я изучала его в юности), и оставила это имя. Правда, прибавив вторую часть (полное название «Celestial bodies/Infernal souls», в Эрарте фото из обеих коллекций висят вместе). Потому что многие мои фотографии показывают людей, спасающихся от чего-то или пойманных с ловушку, — это скорее подходит под идею греческого ада.
— Вы так много общаетесь с танцовщиками. Никогда не хотели попробовать себя в хореографии?
— Моя хореография выглядела бы довольно странно. Думаю, её исполнители должны в начале представления прыгать со скалы: в полёте они успели бы сделать всё, что мне хочется увидеть. Но согласитесь, это довольно жёстоко по отношению к танцовщикам.
А если серьёзно, я люблю фотографию именно за её моментальность. Танец это работа во времени, а фотография, как гильотина, режет его на кусочки. Больше всего мне нравится, что фотография позволяет увидеть то, что никогда не повторится. Долю секунды, которую не улавливает невооруженный взгляд. Или, например, изгиб шарфа в полёте. Я часто работаю с тканями, и, конечно, знаю, когда надо направить на шарф вентилятор и как попытаться управлять его движением, но на самом деле, то, что получается в итоге, — это чудо. Почему в какой-то момент появляется завораживающий кадр, каков его рецепт — сказать невозможно.
— Вы ещё любите работать с зеркалами, насколько я знаю.
— О да, зеркало — это особый предмет. Оно позволяет вовлечь в фотографию то, что находится за границами кадра. Но момент непредсказуемости, конечно, усиливается в разы. Я не могу сказать зеркалу «вот это отражай, а это не годится!». Поэтому работа с зеркалами чревата не только интересными снимками, но и бесконечными разочарованиями. Это примерно как с документальной фотографией. Иногда мне хочется вернуться к репортажной съёмке — я устаю от необходимости быть всеведущим создателем, строить снимок, как натюрморт… Хотя, с другой стороны, мне нравится знать, что я создаю что-то, чего без меня никогда бы не существовало.
Если вернуться к танцу, то могу сказать, что однажды я всё-таки выступила практически как хореограф. Сначала я выполнила обычный заказ для австралийской труппы. А потом они поставили спектакль на основе моих работ. Более того, они пригласили меня выступать вместе с ними. Это было так захватывающе! Я фотографировала танец прямо на сцене, и почти в ту же секунду мои снимки транслировались на большие экраны, так что зрители могли видеть одно и то же движение как во времени, так и застывшим. Мы использовали стробоскоп, очень крупные планы, какой-то безумный эксперимент. Этот спектакль мы показывали по всему миру.
— А сами танцовщики изменились за то время, что вы их снимаете?
— Да!В начале для разных целей надо было работать либо с балетными, либо с модернистами, либо с акробатами. А теперь они могут всё. И модерн, и классику, молодые артисты универсальны. Это поразительно!
Странно подумать: тем, с кем я работала в начале, в восьмидесятых, сейчас пятьдесят лет. Я всё ещё могу снимать, а они уже не танцуют — это несправедливо. Хотя, конечно, нельзя долго работать с одними и теми же людьми. У каждого человека есть свой стиль, и он не сильно меняется. Это на самом деле большая проблема. Танцовщики приходят ко мне в студию, ознакомившись с моими фотографиями и книгами. И они показывают то, что я, по их мнению, хочу видеть. Более того, они с теми же позами идут и к кому-то другому. Вокруг полно работ, которые выглядят так, как будто их снимала я!
— Как вы, кстати, относитесь к эпигонам?
— Стараюсь относиться к этому, как к чему-то естественному. Я была первым фотографом, который вышел за рамки хореографии. Я создала стиль, способ фотографировать танец. Вписать фотографию в квадрат, не бояться обрезать части тела танцовщика… Поначалу это было очень радикально. А потом так стало принято. Конечно, я вижу разницу между своими и чужими работами: я забочусь об огромном количестве маленьких деталей. А большинство просто снимают, как кто-то прыгает, и считают, что это само по себе обеспечит хороший кадр.
— А вы не хотите заняться чем-то еще более радикальным?
— Большой вопрос, как всегда оставаться первым. Создать свой стиль это большое везение, но и опасность. Сначала все кричат: «Это ужасно! Уберите это!», потом людям начинает нравиться. А ещё позже ты понимаешь, что застрял. Начинаешь делать то, чего от тебя ждут. А главное, теперь этот стиль — ты сам. Это то, как ты думаешь, как ты видишь. Делая новые работы, я пытаюсь выбраться за рамки стиля, пытаюсь экспериментировать, но чувствую, что ноги как будто увязают. Для перемен нужны новые танцовщики, которые дают новые идеи. Нужно выйти из своей студии, где мне очень удобно, где всё привычно и под рукой, и попробовать снимать где-то ещё. Нужно исследовать новые места. С одной стороны, у меня для этого есть все возможности, я могу поехать куда угодно, работать с кем угодно на свете, я не сижу в студии в ожидании нового стиля. А с другой стороны, у меня очень мало времени. Моя жизнь распланирована надолго вперед, я снимаю очень много рекламных фотографий. В общем, в какой-то момент надо просто сказать: «Окей, я уезжаю и всё делаю по-новому». Надо просто сделать это.
