Петербурженка Ирина Прокофьева в конце марта попала в городскую больницу № 2 с двусторонней пневмонией. 60-летнюю женщину положили в реанимацию, а спустя сутки подключили к аппарату ИВЛ. Искусственную вентиляцию легких проводили две недели и выписали только 28 апреля. В больнице Ирине поставили диагноз «коронавирус тяжелой степени тяжести».
«Бумага» публикует монолог петербурженки о том, как она лечилась от COVID-19, что ощущала на аппарате ИВЛ и как восстанавливается после болезни.
Ирина Прокофьева, 60 лет
— Я узнала, что болею коронавирусом, только в больнице, — когда пришла в сознание в реанимации после подключения к аппарату ИВЛ.
Где-то в марте у меня начались симптомы ОРВИ. Я решила, что справлюсь с ними очень быстро. Поскольку по образованию я медик, сразу начала предпринимать какие-то меры, чтобы справиться с состоянием. Но ОРВИ продолжалось, а вскоре подключился и кашель.
Кашель я списала на свой хронический бронхит и начала лечить его. Сухой кашель быстро перевела во влажный, он стал редким. Тогда решила, что с бронхитом справлюсь тоже. Подключила антибиотики, но в течение трех дней они не дали результата. Я поменяла их на другие, более сильные, но и они не сработали.
Состояние ухудшалось, слабость нарастала, температура не снижалась. Улучшения не было никакого. Я всё надеялась, что сильные антибиотики вот-вот покажут результат. Но вместо этого появилась одышка.
Прекрасно зная симптомы коронавируса, я день-два продолжала чего-то ждать. Думала, что это случайность, что я болею какой-то формой гриппа, но точно не коронавирусом. В общем, объясняла это всевозможными другими причинами. Очень не хотелось верить, что это может произойти со мной.
Когда одышка стала нарастать, я согласилась на вызов врача. Врач пришел в этот же день: она послушала меня, посмотрела на мое состояние и сказала, что мне срочно нужно сделать флюорограмму. В этот же день меня на машине отвезли в поликлинику. Там едва перешагивая и задыхаясь, я добрела до флюорографического кабинета. Ну, и когда сделали снимок, врачи схватились за голову: там была двусторонняя пневмония.
На скорой меня отправили в городскую больницу № 2. В приемном покое мне сделали сразу же много анализов. Не так, как раньше, когда сначала карточку заводят, потом врач смотрит и так далее. У меня сразу взяли кровь и мазки, сделали ЭКГ, рентгеновский снимок и компьютерную томографию.
По результатам обследования врач пригласила реаниматолога — и меня отправили в реанимацию, чтобы посмотреть до следующего дня. Но в реанимации мне не стало лучше. Стало ясно, что я не могу дышать: любое положение вызывало одышку.
Через сутки в реанимации я согласилась лечь на аппарат искусственной вентиляции легких. Врачи мне объяснили, что так будет лучше: я посплю, легкие отдохнут, и их смогут полечить. Мне пообещали, что я вернусь в свое прежнее состояние и смогу дышать сама.
В аппарат ИВЛ погружают очень мягко: это буквально два-три вдоха маски. Я сразу же отключилась. И дальше не чувствовала, как мне вводили в трахею трубку, как начинал работать аппарат и какие еще манипуляции там проводили.
На аппарате я не находилась в глубоком сне, но и не была в сознании. Мне казалось, что я живу в каком-то другом, неприятном, пугающем мире. Не знаю, как это описать: и голоса, и шепот, и иллюзии каких-то персонажей были. Иногда бывало, будто я по-обычному засыпала, а затем просыпалась — но снова в этом мире.
Через какое-то время врачи меня разбудили и сказали, что прошло 14 дней и я могу дышать самостоятельно. Я была очень рада, но и не подозревала, что неподвижно пролежала там две недели. Меня освободили от этой трубки, которая постоянно мешала. Первый вдох после аппарата ИВЛ — это просто счастье, ни с чем не сравнимо.
Было очень легкое дыхание, у меня не было одышки. Через какое-то время я очень проголодалась. Когда наступило время завтрака, и меня покормили манной кашей, я прямо урчала. Помню, я даже говорила, что ничего вкуснее в жизни не ела.
Кашель продолжался. Но врач сказал, что кашлять нужно, чтобы выкашливать слизь и освобождать дыхательные пути.
При этом я была как тряпичная кукла: мои мышцы почти полностью атрофировались и не слушались меня. Мне нужно было полностью восстанавливать движение рук и ног, мелкую моторику. Мне было сложно что-то взять, не уронив. Но я быстро всё освоила. На второй-третий день я ела сама. Остальное время провела в стационаре.
Родственники говорят, что, когда я была на ИВЛ, это были худшие две недели в их жизни. Их ведь предупредили, что я могу умереть. Они съехались все вместе, чтобы друг друга поддерживать и так жили, пока не поступили хорошие новости.
28 апреля меня выписали, я провела в больнице ровно месяц. Сейчас я передвигаюсь по квартире с ходунками. Говорить громко всё еще не могу. У меня есть кислородная установка для восстановления уровня кислорода в крови, которую мы взяли в аренду: мне ее прописала доктор. Я пользуюсь ей, когда чувствую, что подустала. Все предписания теперь выполняю: врачи стали для меня настоящими ангелами-хранителями. Я надеюсь, что движения и голос восстановятся, и скоро я вернусь к обычной жизни.
При этом я до сих пор не знаю, где могла заразиться. Я не работаю, я пенсионерка. Единственное, куда я могла пойти, — в магазин. Никаких контактов с приезжими не было. Это останется тайной для меня.
Я хочу, чтобы люди знали, что то, что происходит, — это по-настоящему. Это никакой не заговор, никакой не фейк. Всё это существует вокруг нас и очень опасно. Хочу, чтобы люди не делали как я: не затягивали с обращением к врачу, не надеялись на авось или «вдруг пронесет». Время в этой ситуации играет очень большую роль.
Ранее «Бумага» публиковала истории двух сотрудников Покровской больницы — оставшегося в карантине и заразившегося COVID-19 на смене, и публиковала рассказы петербурженок, одна из которых лечится от рака, а вторая родила ребенка, о том, как им оказывали медицинскую помощь во время пандемии.
Актуальные новости о распространении COVID-19 в городе читайте в рубрике «Бумаги» «Коронавирус в Петербурге».
