Алексей Герман-младший закончил работу над фильмом «Довлатов», который рассказывает о четырех днях из жизни писателя. Действие картины разворачивается в Ленинграде в начале 70-х годов.
«Бумага» поговорила с режиссером о том, как его отец и дед были связаны с Довлатовым, почему писателя в фильме будет играть иностранный актер, чем Ленинград 70-х отличается от современного Петербурга и почему пришлось отказаться от сцен в «Сайгоне» и БДТ.
— Недавно объявили, что фильм «Довлатов» выйдет в конце 2017 года. Можете ли вы сейчас назвать конкретные сроки?
— Это объявление было довольно условным. Мы пока не знаем; возможно, фильм выйдет в начале следующего года. Это зависит от договоренностей с дистрибьюторами, дат иностранных премьер и еще много от чего.
— Насколько широким будет прокат?
— Опять же, это вопрос к дистрибьюторам, но мы будем стараться сделать широко и доступно. К выходу фильма будем устраивать какие-то акции. Часть доходов планируем направить на помощь молодым писателям.
— Как появилась идея снять фильм про Сергея Довлатова?
— Эта мысль появилась не у меня, а у Екатерины Довлатовой: она предложила снять экранизацию одного из произведений ее отца. Мы об этом долго размышляли, я в это время доделывал другую картину, занимался фильмом «Трудно быть богом», а потом вышел фильм Станислава Говорухина («Конец прекрасной эпохи», экранизация рассказов из сборника «Компромисс» — прим. «Бумаги»). Поэтому мы решили снять такую вольную автобиографию.
— Вы смотрели «Конец прекрасной эпохи»? Как сильно ваш фильм будет от него отличаться?
— Посмотрел только несколько отрывков, но, судя по тому, что видел, наш фильм будет очень сильно отличаться.
— Работа над фильмом шла почти два года. Что было самым сложным во время съемок?
— Всё было сложно. Дело в том, что от Ленинграда того времени почти ничего не осталось: всё переделано, дома заново покрашены, в окнах стоят стеклопакеты. Цвет города не тот, другие кафе, другие фактуры, другие двери. Мы, например, хотели снимать сцену в БДТ или каком-то другом похожем театре, но поняли, что почти всё отремонтировано, почти везде есть евроремонт. В итоге многое из того, что было описано в сценарии, снимать не стали. Кафе «Сайгон» в фильме тоже нет, вместо него — некий собирательный образ кафе того времени.
— Расскажите немного про исполнителя главной роли. Вы долго искали актера?
— Мне кажется, что найти человека, который может сыграть Довлатова, за четыре месяца — это быстро. Нам нужен был актер, который не только внешне, но и внутренне был бы на него похож.
Основная проблема наших биографических фильмов состоит в том, что, к сожалению, часто главных героев играют люди другого калибра, другого масштаба личности. Они замечательные, прекрасные, но они как-то проще устроены.
Мы быстро поняли, что в России нет человека, который мог бы сыграть Довлатова, особенно молодого. И начали искать за границей. В итоге нашли сербского актера.
— Вы сразу поняли, что Милан Марич подходит на эту роль?
— Да, это стало сразу понятно, как только начались пробы.
— Один из героев фильма — Иосиф Бродский. Много ли еще в картине известных личностей того времени?
— Не очень много. Потому что в то время было много других замечательных поэтов и писателей, но о них нельзя говорить походя. Думаю, каждый из этих героев достоин своего фильма. Поэтому у нас будет какое-то количество реальных героев и какое-то количество собирательных образов времени.
— Можно ли этот фильм назвать в какой-то мере документальным?
— Основа фильма — выдуманная история, которую мы при этом постарались сделать максимально документальной. Я бы назвал его реалистическим фикшеном. Пока не хочу говорить, но в фильме есть некоторые моменты, которые мы откопали в архивах и о которых мало кто знает.
— При написании сценария вы общались с Еленой и Екатериной Довлатовыми?
— Они были в курсе проекта, приезжали в Петербург, что-то рассказывали. Был момент, когда мы друг друга поняли.
— Почему вы выбрали именно четыре дня в ноябре 1971 года?
— Потому что Бродский еще был в России и Довлатов еще не уехал в Прибалтику. К тому же хотелось сделать фильм о молодых.
В это время Довлатов — еще литературный юноша. В Ленинграде, который становился всё более и более агрессивным к художникам, он пытается остаться собой, понять, каким он хочет быть писателем, что ему писать.
— Вы сами что-нибудь помните об этом времени?
— Я неплохо помню 80-е. Помню какие-то квартиры, посиделки, компании. Город, темный совсем. Разговоры, кухни, ощущение этого маленького мирка интеллигенции.
— Что изменилось в Петербурге за эти годы?
— Всё изменилось. Нет такого количества писателей, композиторов, художников, как тогда. Та эпоха была невероятно богата на таланты. На тонких, сложных людей, неформатных, не пытающихся быть на кого-то похожими. Среда была другая, гораздо более насыщенная. Более свободная в общении.
— Что вас связывает с Довлатовым?
— Мой отец был с ним знаком. Они не были друзьями, но были приятелями. Мой дедушка в свое время помогал брату Довлатова. Еще недавно я с удивлением узнал, что Лена с Катей жили у нас на даче.
— В последнее время в городе очень много говорят о Довлатове, недавно установили памятник на Рубинштейна. Как вам кажется, с чем это связано?
— Видимо, люди чувствуют какие-то параллели. Чувствуют, что эпоха делает круг. Люди не говорят о будущем, не чувствуют себя комфортно. А Довлатов пишет о сохранении внутренней свободы вопреки всему. Но, в принципе, это проблема не только нынешнего времени, а вообще русского мироустройства: оно было таким на протяжении столетий. Еще более важно, что прошло довольно много времени со смерти Довлатова. И сопоставимых величин в литературе не появилось.
В России писатель почему-то всё время должен проповедовать. «Поэт в России больше, чем поэт» — это оказалось очень вредным для русской литературы. Все друг друга учат жить: левые, правые, демократы, патриоты. Каждый объясняет, как должно быть правильно, как быть настоящим человеком. Довлатов не объяснял, как быть настоящим человеком, он им являлся. И уважал своих читателей, а не относился к ним как к стаду. В этом его главная заслуга.
Чтение Довлатова — это всегда интимный смешной печальный разговор, к которому ты можешь и хочешь возвращаться. Люди как-то отличают настоящее от ненастоящего. Довлатов был настоящим, и этого нам сегодня не хватает.
