Как живут современные ижоры. Репортаж из деревни Ручьи в Ленобласти

«По-русски вообще не говорили»: современные ижоры — о своих предках

Деревня Ручьи находится в Вистинском сельском поселении Кингисеппского района — рядом с побережьем Финского залива и примерно в 150 километрах от Петербурга.

Вдоль главной улицы Ручьев стоят немногочисленные деревянные дома вперемешку с современными сетевыми магазинами. У кого-то из-за забора поднимается дым — доносится запах затопленной печки. Сейчас в деревне живет около трех сотен человек.

За высокими деревьями, в стороне от дороги, зеленеет здание Музея ижорской культуры. На втором этаже, сидя на деревянной скамейке, пожилая женщина в очках с толстыми стеклами склонилась над тетрадью. В ней записаны иностранные слова, на первый взгляд напоминающие финские.

Уже несколько лет Зинаида Романовна Травинова учит ижорский — язык, на котором местные разговаривали еще в прошлом веке и который сейчас находится на грани вымирания.

— Я часто ходила со старшими женщинами в лес: там они вообще по-русски не говорили — говорили на своем языке. Сейчас запас бытовых слов у меня достаточный: в переводе проблем нет, — негромко рассказывает она.

Когда Зинаида Романовна еще работала в местной библиотеке, она захотела самостоятельно выучить язык. Но информации о языке почти не было, и Травина стала разыскивать редкие книги по ижорской грамматике. Ижорский по-прежнему преподают по учебникам 30-х годов.

— Сначала я пыталась изучать этот язык дома. Встречалось очень много незнакомых морских слов, поэтому я ходила по односельчанам, спрашивала, — говорит она. — Очевидно, у меня тяга к этому языку на генетической почве. После войны ведь всё население говорило на ижорском.

Первое упоминание об ижорах относится еще к XII веку. Они населяли в основном территорию Сойкинского полуострова и низовье реки Луги. Нередко местные жители уезжали на заработки в Петербург, на побережье же главным промыслом ижор считалась рыбная ловля.

В начале прошлого века численность народа составляла около 20 тысяч человек, они жили в 200 деревнях. Сегодня, по официальной статистике, в России осталось чуть больше 260 ижор — это данные последней переписи населения. Но речь идет о людях, которые указали «ижор» в графе «национальность», в действительности же потомков коренного народа больше.

Ижорский музей в Ручьях теперь единственное место, где можно выучить ижорский. Помимо языка здесь учат рукоделию, изготавливают ижорскую керамику, занимаются с фольклорными коллективами и проводят экскурсии.

Почему ижорскую культуру возрождали «спустя пару поколений»

На втором этаже Музея ижорской культуры женщина с темными, убранными в хвост волосами разливает чай и выставляет на стол пироги и конфеты — для жителей деревни, которые пришли на урок ижорского. Когда в дверь стучат, она спешно спускается по лестнице и впускает группу кингисеппских школьников, приехавших на экскурсию.

Елена Кострова — директор музея в Ручьях. Уже много лет она проводит праздники на Сойкинском полуострове, организует выступления фольклорных коллективов и многочисленные занятия в музее.

— В 1993 году я стала заниматься ижорским ансамблем «Рыбачка»: в нем в основном пели бабушки, истинные рыбачки, которые ходили на подводный лов и ловили рыбу наравне с мужиками, — рассказывает она.

Под ее руководством «Рыбачка» выступила с небольшой программой в Финляндии. Постепенно к ним стала приходить молодежь, которая, правда, совершенно не знала ижорского. «Коллектив был двигателем интереса к языку. Они ничего не понимали, но пели на этом языке песни».

Ижорская культура сильно пострадала в советское время. Во время войны многих ижор вывезли в Финляндию. Обратно в СССР они вернулись только в 1944-м, однако на родные земли их не пустили: отправили в Ярославскую, Калининскую, Новгородскую, Псковскую и Великолукскую области. Домой ижорам разрешили вернуться только в середине 1950-х. На историческую родину вернулись лишь пара тысяч человек.

Затем долгое время говорить о коренных народах было не принято.

— Когда я оканчивала университет в 1980 году, у меня был диплом на тему этнической истории ижор. Меня вызывали в деканат и спрашивали, зачем я это пишу. И даже красный диплом из-за этого не дали. Считалось, что не надо поднимать эти вопросы, — рассказывает научный сотрудник Кунсткамеры Ольга Конькова, которая основала Центр коренных народов Ленобласти и написала большинство современных книг и исследований о них.

Ижорка по происхождению, она была одним из главных волонтеров, занятых возрождением ижорской культуры в 90-е годы. Тогда в Петербурге собралась группа активистов, среди которых были потомки разных коренных народов — води, вепсов, ингерманландских финнов. Они ездили по деревням с мобильными школами, рассказывали местным жителям историю народов, обучали ремеслам и одновременно собирали информацию о культуре и быте населения.

— Самое главное было — вернуть народу понимание того, что их культура важна. Дело не в численности, не в потере языка: главное, что народ перестал осознавать, что их культура — это значимо и ценно. В те годы мы еще общались с людьми, которые были носителями культуры, успели протянуть руку к последним из них. Таким образом, спустя пару поколений культура была подхвачена.

«Люди понимают, но не умеют говорить»: почему забыли ижорский язык

— «Перцы» — это же множественное число. Видите, как плавает этот падеж, — в музее молодой человек лет 25 проверяет у учеников домашнее задание, заглядывая в написанные ими тексты.

Шесть пожилых женщин в очках сидят за столом и сосредоточенно слушают преподавателя, время от времени перешептываясь на тему правил и глядя на доску, где написаны несколько слов на ижорском.

— Я так и думала, что с овощами у меня сплошная ошибка, — смеется одна из ижорок, смущенно опуская глаза в тетрадь.

Преподаватель диктует новые словосочетания для перевода, в основном это бытовые фразы вроде «испечь блины», «сходить на рынок» или «сварить кашу». Молодой специалист Никита Дьячков — петербуржец, однако недавно переехал в Краколье, где жила его бабушка.

В университетские годы он заинтересовался языком своих предков и самостоятельно выучил ижорский фактически с нуля. Сейчас Дьячков учится в Эстонии и приезжает в Ручьи, чтобы раз в месяц проводить языковые уроки.

— Даже не помню, когда начал его учить, — говорит Дьячков. — Я разговаривал с бабушкой, с людьми в деревне, слушал разные записи из архивов. Говорю я не идеально, но преподавать могу.

Раньше на ижорском разговаривало почти всё коренное население Сойкинского полуострова. На нем же преподавали в школах. Но в 1937 году ижорский, как и другие национальные языки, оказался под запретом. «Дети, которые не могли разговаривать ни на каком другом языке, ушли на каникулы, а когда вернулись, их начали обучать только на русском», — говорит Дьячков. Часть детей из-за этого перестала ходить в школы, а многие преподававшие на ижорском учителя были расстреляны.

Несмотря на это, между собой люди продолжали общаться на родном языке. Сейчас же тех, кто может сравнительно свободно говорить на ижорском, остались единицы. Правда, многие коренные ижоры его понимают, потому что слышали язык в детстве. «Многие вынесли из семьи звучание слова. Как у немых рыб: понимают, но не умеют говорить», — рассказывает Елена Кострова.

Из-за того, что долгие десятилетия ижорский вымирал, сам язык не сильно изменился и остался в состоянии начала прошлого века. «Это бытовой деревенский язык, поэтому многие современные слова в нем отсутствуют», — говорит Дьячков. В ижорском, например, нет слова «газета» — поэтому его заимствуют из русского.

Колхоз, шпротный завод и День рыбака

Перед зданием Ижорского музея лежит внушительных размеров якорь — символ рыболовецкого промысла, который всегда был основным занятием ижорского народа.

Елена Кострова заходит в небольшую каморку для сотрудников музея и выносит оттуда стенд с выцветшими от времени фотографиями разных лет: на черно-белых снимках — капитаны рыболовецких судов, корабли, женская неводная бригада.

В советское время на территории полуострова находился рыболовецкий колхоз «Балтика». Ему принадлежало полторы сотни рыболовецких судов, для колхозников строили жилье, школы и детсады. Кроме того, в колхозе находился завод по производству шпрот, где работали многие из ижорок.

— Галина Михайловна была, например, мастером. И в коптильном, и в консервном цехе работали, — одна из женщин, накинув на плечи платок с цветами, отодвигает в сторону тетради с ижорским.

— Это был образ жизни. Дети заканчивали школу, уезжали учиться и знали, что вернутся, — подхватывает Галина Михайловна, оборачиваясь к стенду с фотографиями.

Однако колхоз развалился, а в 2000-х закрыли и завод — и даже рыба ушла из-за большого количества крупных кораблей, рассказывают в деревне. Сейчас здесь продолжают заниматься частным промыслом, большая часть молодежи разъехалась, а основным предприятием, где можно работать, стал порт «Усть-Луга».

— Какие праздники тут проводили! — отвлекаясь от грустных воспоминаний, женщины наперебой рассказывают о том, как в деревне отмечали День рыбака. — Весь лесной массив был наполнен людьми, какие сцены были построены! Народ съезжался отовсюду: там питерцы, тут эстонцы, кругом бочки с пивом, квасом.

День рыбака — главный праздник деревни — отмечается во второе воскресенье июля. Какое-то время вместо него проводили День деревни или День ижорской культуры, а сейчас он перерос в несколько дней празднований, которые совмещают в себе всё сразу. В это время в деревню приезжают близкие ижор, которые давно уехали с полуострова.

От керамики до фольклора: как сегодня выглядят ижорские традиции

На низком столе выставлены десятки свежевылепленных глиняных чашек, горшков и тарелок. Сидя за гончарным кругом, высокий мужчина закатывает рукава рубашки и кидает на рабочую поверхность кусок темной глины. Глина начинает крутиться, и уже через несколько минут вырастает в простой горшок наподобие тех, что использовали ижоры.

Художник Дмитрий Ткачев вообще не имеет ижорских корней, а за гончарный круг впервые сел пять лет назад. Несмотря на это, он сумел воссоздать многое из ижорской керамики — и простую посуду, которую местные жители использовали дома, и более сложные изделия, которые они продавали на ярмарках в Петербурге.

— Эта свистулька трансформировалась с мужичка до императора, — гончар Дмитрий Ткачев вертит в руках фигурку в виде всадника, которую ижоры усовершенствовали до Александра III, когда увидели его памятник в Петербурге.

Все предметы воссозданы по остаткам, найденным в деревне Большое Стремление, известной своим гончарным промыслом. «Там лежали горы брака — естественно, по этим кускам легко было воспроизводить», — объясняет художник, показывая слепленную им крестьянскую крынку и пыльные осколки из раскопок в Большом Стремлении.

Сейчас Ткачев обучает ижорской керамике детей. По словам Елены Костровой, такие занятия — способ вернуть интерес к культуре и родителям, у которых обычно нет времени, чтобы приходить на мастерские ремесел или участвовать в праздниках.

Кострова проходит вдоль музейной экспозиции — мимо манекенов в традиционных ижорских нарядах, разнообразных орудий труда, корзин и посуды, расставленных по периметру помещения. Она достает расшитое с двух сторон свадебное полотенце — один из примеров ижорского рукоделия, сделанный уже современными ижорами.

— Родовой код сидит где-то внутри. Люди вспоминают традиции, какие-то моменты верований, исконные занятия, даже не зная их, потому что культура живет внутри каждого человека, — рассуждает Кострова. — Конечно, если родители уже не говорят на ижорском, то как дети будут на нем говорить? Но чем хорошо движение фольклора: пусть не все поют ижорские песни — пусть это будут избранные, но они дальше будут передавать этот фольклор.

И хотя рукоделием занимаются сейчас немногие, а на ижорском языке и вовсе почти никто не говорит, в том или ином виде ижорская культура сохранилась — например, в виде традиционной кухни: ухи, рыбных пирогов, жареной салаки. Кроме того, говорит Кострова, проехав по деревне, сразу можно определить, где ижорское хозяйство. На вопрос, что именно на это указывает, директор музея отвечает не раздумывая: «А у ижорского мужика всегда порядок около дома. И у ижорской хозяйки тоже».