— Первое, о чем мне интересно узнать, — о твоем отношении к Достоевскому. У тебя один из псевдонимов — «Соня Мармеладова».
Гнойный: Я в школе не читал Достоевского. Я в школе не читал никакую школьную программу — из протеста. Читал книжки, которые мне интересны. В основном всякую ***** (чушь — прим. «Бумаги»).
— Мне просто кажется, что у тебя в творчестве, с одной стороны, есть физиологический реализм. А с другой стороны, твой лирический герой — это герой Достоевского.
Замай: Маленький Федор Михайлович в тебе сидит и там ковыряется.
Г: Да, возможно, у меня есть склонность к душевному стриптизу. Это дешево, и тут нечем гордиться. Но всё же, всё же.
З: Дешево — это новое дорого.
— Почему ты выбрал именно Петербург?
Г: А я ничего не выбирал на самом деле. Battle rap make me do it. У меня мама сюда переехала. Вот переехал — и до чего это довело. Ну и Ваня Светло меня позвал, он в то время тут жил, говорил: «Что ты *********** (тратишь время — прим. «Бумаги») в Хабаровске». А мне казалось, что города ***** (круче — прим. «Бумаги») Хабаровска на свете быть не может.
— А сейчас что у тебя на первом месте: Хабаровск или Питер?
Г: На первое место что я ставлю? На первое место я ставлю Хана Замая.
З: А маму?
Г: Маму на второе место, а на третье — мою почившую бабушку. Если я пью, то первую стопочку за Хана Замая, вторую — за маму, а третью — за бабушку.
— Давай закончим с вопросами про Питер. Мне кажется, этот город подает какие-то знаки. Разговаривает с теми, кто в него переезжает. У тебя было такое?
Г: Был момент, когда я понял, что живу в Питере. Я поднимался домой, а в падике стояли два алкаша, пили какое-то пивко. И один из них другому говорит: «Ты че, ******** (ненормальный — прим. «Бумаги»), ты до сих пор в Русском музее не был? Завтра идем». Это была нормальная тема. В Хабаровске я бы не услышал такого диалога.
— Говорят, Петербург — город поэтов. После хайпа с баттлом люди стали говорить о возрождении поэзии. Это правда?
Г: Да, здесь жили Достоевский, Гоголь и Хан Замай. Но я считаю, в наше время только конченый ***** (гомосексуал — прим. «Бумаги») может называть себя поэтом. Если это не Хан Замай, конечно!
Мы недавно были на поэтическом вечере и искали поэта. Говорили: «Кто-нибудь, назовите себя поэтом, и мы в этот же миг разобьем вам ***** (лицо — прим. „Бумаги“)!». Но никто не назвал себя поэтом. Значит, поэтов в Петербурге больше нет.
[Чтобы быть поэтом], человек должен сказать, что все поэты — ****** (гомосексуалы — прим. «Бумаги»), а потом назвать себя поэтом. Принять в корму́, в болта́ — и всё равно остаться поэтом.
— До скольки лет нормально называть себя поэтом?
З: До 34 лет — норм.
Г: Я думаю, до 32.
З: Ну вот Оксимирону 32. Всё, поэтом перестал быть. Писателем стал.
— Сейчас в рэпе очень много эгоцентричности. Раньше, например, в стихах или рок-текстах такого не было.
Г: Если ты читаешь просто: «Я имею шлюх, я имею шлюх» — о какой эгоцентричности можно говорить?
— Почему это стало востребованным именно сейчас?
Г: Поэты всегда были ******* (презренными — прим. «Бумаги») нытиками, которые о себе талдычили.
З: Инстаграмы, твиттеры — это взаимодействие в первую очередь с собой: я что-то сделал, и это прямо сейчас запощено, и я тут же смотрю на свою картинку, свой твит, любуюсь этим.
— Может, дело в степени иронии? Или ты на полном серьезе на том же баттле против Оксимирона талдычил о себе?
З: Разве ты смеялся над собой в баттле?
Г: Ну да, не смеялся.
З: [Это] как спектакль.
— Мне кажется, у Оксимирона это был уже не спектакль.
З: Он ******** (ненормальный — прим. «Бумаги») на самом деле.
Г: Если человек называет «своими мушкетерами» двух других поехавших… Без всякого негатива, но это люди, у которых давно кукуха уехала. Видимо, он себя в этот ряд ставит.
— У тебя нет желания отойти от этого эгоцентризма, читать о чем-то другом?
Г: Сторителлинги, как группа «Кровосток», писать? Я же не конченый. Если рэпер не читает про то, что у него самый огромный *** (член — прим. «Бумаги») в этой вселенной, я его рэпером не считаю.
З: Он должен быть героем.
— А что ты про «нытиков» думаешь — группу «Макулатура», например?
Г: Году в 2011-м я бы, наверное, хотел фиток с группой «Макулатура».
— Сейчас даже в песнях Face есть какое-то нытье.
Г: (Поет песню Face) «Может, я убью себя, бог любит всех, но не меня-я-я…».
З: Если человек может себе позволить мыслить рифмами «меня — себя», то это ******* (отлично — прим. «Бумаги»).
Г: Это новое наивное искусство. Face наш брат! Я встречался с ним. Вот подумай только: рэпер новой волны вдохновлялся Виктором Цоем при написании своего микстейпа. Просто осмыслите, насколько ******* (великолепен — прим. «Бумаги») Face.
— Но это же РОФЛ («Rolling On Floor Laughing» — прим. «Бумаги») с его стороны.
Г: Не-не, он трушный. Человек слушал Виктора Цоя и написал такую прекрасную песню.
З: У него нет позы, понимаешь. Что его спасает. Он весь такой естественный.
— Значит ли это, что сейчас востребована скорее сакральность, а не ирония?
З: Нет, наоборот. Всё равно музыка Face воспринимается людьми с долей юмора, свободно. Важен контекст, подход. Сам человек важен. Если Оксимирон про книжку рассказывает в третьем раунде — всем ***** (наплевать — прим. «Бумаги») на эту книжку, видно, что он ******** (сошел с ума — прим. «Бумаги»).
Г: А если Face говорит: «Мой *** (член — прим. «Бумаги») душит ее, как чокер» — видно, что он такой и есть.
З: Круто, что он, с одной стороны, вдохновляется Виктором Цоем, а с другой — у него в припеве «Я **** (совершил половой акт — прим. «Бумаги») твою телку». Он всё понимает и крутит этим чистым образом, своей внутренней правдой. Может [это делать] и пафосно, и лирически, а может в каком-то нигилистическом угаре. А стандартная фигура поэта не может себе такое позволить, потому что он замкнут в своей роли.
— Кстати, у Славы такой мерцающий образ: много псевдонимов, много проектов. У других артистов образ достаточно однозначный. Ты не хочешь свести всё это к чему-то одному?
Г: А это невозможно: это же разные сущности. Люди пытаются привлечь к одному псевдониму максимум внимания, чтобы ни один лайк не утек мимо форточки. А мне угарно придумывать новые псевдонимы, новые смыслы. Почему нет?
— У тебя есть примеры таких артистов, у которых много сущностей?
Г: Вряд ли. Не могу вспомнить.
З: Много всяких экспериментальных. MF Doom, Егор Летов так же делал.
Г: Гитлер.
— Когда он эмигрировал в Аргентину?
Г: Мы тоже скоро эмигрируем в Аргентину. В планах создать в Аргентине футбольную команду «Антихайп».
З: Много новичков можно взять с улицы, и они ****** (совершат половой акт — прим. «Бумаги») весь русский футбол.
Г: Кстати, там сейчас бомбовая ситуация: за выход на чемпионат мира Сирия может сыграть с США. Вот это постмодерн.
З: Слово «постмодерн» можно заменить на «антихайп».
Г: Любое слово можно заменить на «антихайп». «Сядь на мой антихайп, антихайп бьет по носу», — как читал Букер.
— Антихайп, получается, и объединяет все твои проекты?
Г: Антихайп объединяет нас: Хана Замая, Виктора СД, людей, которые близки нам по творческому духу, наших друзей.
— Не получается так, что у вас всё идет от термина? Как сейчас происходит с метамодернизмом: слово есть, но никто не может четко сформулировать, что это.
З: Мы скорее метамодернисты. Это новая искренность через постмодернистские практики. Нет, у нас не идет от слова, мы просто собой ******** (ненормальные — прим. «Бумаги») люди. Представляем вот эту ***** (чушь — прим. «Бумаги»).
— Кто главные враги «Антихайпа»?
З: Да победили уже всех. Мы сами главные враги.
— Вы базируетесь в Петербурге. Здесь есть свой хайп, который создается тем же Шнуром.
З: Кстати, Шнур — я бы его главным врагом назвал.
— Не хотите как-то антихайпово изменить парадигму города?
З: Шнура выселить, лишить петербургской прописки.
Г: Лишить бы его гражданства, как Саакашвили. Чтобы он прорывался в Петербург.
— Насколько вас волнует политика?
Г: Вообще не волнует.
З: Пока мы живы, всё окей будет с Россией. На сумасшедших Россия держится. Мы и есть Россия.
Г: «Я видел это много где, так значит, весь мир — это Россия…» (из текста песни Замая — прим. «Бумаги»).
— Какое у вас отношение к современным школьникам, которые в основном являются потребителями рэпа? Это будущее России?
Г: Школьники, кстати, лучше всех секут. На концерте Face, представляешь, 13–14-летние дети орут: «Я бухаю и мне ***** (всё равно — прим. «Бумаги»). ******* (совершил половой акт — прим. «Бумаги») суку без гондона и мне ***** (всё равно — прим. «Бумаги»)». Это настоящий панк-рок.
— Россию сейчас можно поделить на два лагеря: на тех, кто был в теме «Версуса» и посмотрел его искренне, и тех, кто заставил себя смотреть, просто чтобы не чувствовать себя старым.
Г: Так можно бесконечно разделять. Ты можешь найти публику, которая смотрела Versus Fresh Blood, ты можешь найти публику, которая копала глубже и смотрела SlovoSPb.
З: Наверное, глубоко субкультурных людей там совсем мало. Именно фанатов баттл-рэпа.
Г: Да, фанатов, которые все отсылки выкупают, [мало]. Это только мы такие ******** (ненормальные — прим. «Бумаги»). Те, кто живет этим ***** (чертовым — прим. «Бумаги») баттл-рэпом. Ну и есть поехавшие вокруг этого.
З: Всё смешалось. Все же живут в популярной культуре. Нет тех, кто в ней не участвует. Наверное, надо смотреть по-другому: кто посмотрел [баттл] и реально правильно понял, что там произошло.
— Но первое время после баттла каждый считал нужным написать про него на Facebook. Было же ощущение, что Авдотья Смирнова, Альбац, Чубайс бегут за этим поездом и боятся, что он уйдет. При этом совершенно не понимая, что это.
Г: Если это существовало ради того, чтобы Дмитрий Быков зачитал фристайл, я согласен. Я очень этим доволен.
— Что будет теперь с баттл-рэпом?
Г: Да мне кажется всё, ***** (конец — прим. «Бумаги») баттл-рэпу. Этот пик должен пройти, и он [баттл-рэп] должен остаться где-то в субкультуре людей.
З: Не согласен: любую тему у нас люди очень долго осмысляют, принимают.
Г: Не, я имею в виду, может ли нам баттл-рэп преподнести что-то еще.
— Сейчас на «Пятнице» будет баттл-рэп с Бастой, Ресторатором.
Г: Баста и баттл-рэп?
З: На «Пятнице» это шоу. Это не баттл-рэп — это как «Битва за респект» (шоу, выходившее на «Муз-ТВ», — прим. «Бумаги»): они будут просто треки читать.
Г: Это жалкая тема, когда люди пытаются на уходящий паровоз запрыгнуть. Когда Шнуров ставит в клипах баттлы с ST.
З: Каждый может зачитать что-то, но не всё будет рэпом. Вот группа «Каста»: раньше они делали рэп, а теперь делают музыку в стиле рэп.
Г: Да, офисная музыка в стиле рэп — я так это называю.
— Какие критерии у настоящего рэпа?
З: Должна быть какая-то внутренняя субкультурность — [то], что только рэпер поймет. Сразу видно, кто слушает рэп, а кто по форме делает.
Г: [Видно], когда человек живет рэпом, а когда человек живет чем-то другим.
З: Степень ********** (ненормальности — прим. «Бумаги»), какой-то упоротости тоже должна быть.
— А куда движется рэп, если говорить глобально?
Г: Если смотреть на развитие рэпа как популярной музыки, то [он] так и будет двигаться в рамках этого модуса подражания Западу. С отставанием. Поэтому в России интересно следить за какими-то авангардистами или людьми, которые поехали по кукухе, типа Face. Там могут какие-то угарные смыслы рождаться, а не просто попытки звук повторить.
З: Cможет американская форма победить русского человека? Мне всегда казалось, что русский человек всё равно не сможет «озападниться», что не смогут они победить какую-то нашу отсталость, что-то иное в нас. У нас сумасшедших достаточно.
Г: Это всегда большая проблема: когда научатся [что-то делать], то оно умирает. Потому что когда это еще калека — это экзистенция, что-то живое прорывается.
— Появится в русском рэпе свой Цой?
Г: Face — это новый Цой: приходят девочки на его концерты и плачут. Я встречался с ним в «Камчатке» и опоздал на час. И всё это время он не входил в бар, потому что не может заходить в бар один. Он фотографировался с фанатами и получал от этого удовольствие.
З: Face не новый Цой. Это новый Шевчук. Возникает вопрос: кто новый Кинчев?
Г: Давай я буду новым Кинчевым. Я слушал Кинчева в детстве.
— Есть в Питере человек из старого поколения — типа Кинчева, Шевчука, — которого вы уважаете?
Г: Леонид Федоров. Со Старостиным у него проект просто *********** (ошеломительный — прим. «Бумаги»).
Fallen MC (тоже был на интервью): Вообще, ребята, которые пытаются сейчас заигрывать с российской формой, лубочной немного, — за ними очень интересно наблюдать. Сейчас все боятся зашквариться под балалайки, клюкву, русский дух. А ребята не боятся и делают хорошую музыку, потому что на этих мотивах можно долго играть.
Г: Это бездонная тема. Взять, например, Кирилла Овсянкина — попиарю его: он копает такие пласты русского языка, бездонные темы, которыми не занимался до него никто.
— А с другой стороны, есть группа «Мальбэк», Кедр Ливанский, лишенные каких-то национальных черт. Они постоянно твердят, что хотят победить Россию.
Г: Важен контекст. Я ехал в такси, увидел людей с имперскими флагами, и мне тоже захотелось из окна им поорать: «Мы победим Россию».
— То есть это такое трикстерство против фанатизма, зашоренности — в каком бы виде она ни была. Когда встречаешь упертого либерала, ты хочешь быть перед ним патриотом — и наоборот.
Г: Да, именно.
З: Самое стремное, когда кого-то можно на полочку поставить: вот либерал, вот патриот. И они все такие одномерные получаются. Каждый должен бороться с тем, чтобы его могли поставить на полочку. Рецензию про него написать.
— Сейчас такое время, когда большинство обижается на позицию. Cо своим антихайпом вы рискуете услышать, что продались власти или наоборот.
Г: Если кто-то из власти прочтет это интервью: обязательно купите нас подороже. Хотя бы за «Подорожник».
З: Вообще, это означает, что ты чего-то добился, если тебя так обвиняют.
— Это похоже на позицию Хованского. Он тоже всё время кричит, что хочет продаться власти. Он антихайп?
Г: Хованский — лучший русский блогер.
З: Он честный подонок.
— Хованский достоин стать новым символом Петербурга?
Г: Если он очки вернет, то мы бы его поддержали.
З: Мне кажется, спокойно. Алкоголизм проповедует. Хотя бы.
— Хованский же пишет рэп. Сейчас многие блогеры записывают рэп. В американском FIFA-комьюнити были жесткие дисы (элементы рэп-баттла, от англ. disrespect — прим. «Бумаги») друг на друга, миллионы просмотров — больше, чем у «Версуса». Притом что это киберспортсмены — абсолютные непрофессионалы в рэпе.
Г: Это ******* (отлично — прим. «Бумаги»). И рэп это привнес: сейчас любой конфликт может не просто превратиться в копипасты, когда человек на своей стеночке напишет, что вот этот — ******* (гомосексуал — прим. «Бумаги»), а может в творческое русло выйти.
З: Это и круто: война должна происходить в искусстве.
Г: Это уже не просто склоки в очереди за испорченной курой. Это уже что-то интересное.
З: Уровень растет. И что-то необычное появляется.
— Но грань размывается. Face пишет, в сущности, так, как может любой блогер, просто решивший читать рэп.
Г: Не может. Ни один блогер так не пишет.
З: Это движется по русской системе. Если в Америке писатель — это профессия, то в России писатель, поэт — это призвание, он не должен быть с образованием. Так же и тут.
Г: Это и ********** (отлично — прим. «Бумаги»), что рэп может делать любой калека.
З: Порог вхождения низкий, но чтобы сделать хорошо, уже нужно постараться.
— Это похоже на киберспорт, когда игра любому доступна, но людям больше нравится смотреть, как играют другие. Нет ощущения, что баттл-рэп и киберспорт — явления одного порядка?
F: Перед футбольным матчем «Зенита» уже баттл проводят — пожалуйста. Всё нелепо, что начинается. Три-четыре года назад баттлы тоже нелепо смотрелись.
Г: Они и сейчас также нелепо смотрятся!
3: Главное, чтобы у патриархально настроенных людей бомбило. Специально над этим работать не надо, но в общем [надо] жить не зашорено.
— Кто ваша целевая аудитория? Она вас понимает?
Г: Сложно ответить на вопрос, кто что понимает. Всегда в тексте много уровней, много отсылок. Я в текстах Хана Замая постоянно открываю для себя что-то новое, притом что я с ним общаюсь и дружу. Это бесконечный процесс.
З: Чем больше аудитория, тем больший процент людей поймет нормально. В любом творчестве ты должен стремиться максимально широко охватить людей. Производить разведку боем, не отсиживаться. Тру не в том, чтобы сидеть в андеграунде. Каждый должен посмотреть: он один в этом мире или там еще пара человек есть.
— В этом нет просветительской миссии?
Г: Нет, ни в коем случае.
— Это, мне кажется, есть как раз у твоего соперника Оксимирона.
З: Даже люди, которые к нему лояльно относились, поняли, что это полная ***** (чушь — прим. «Бумаги»). Или это мессианский пафос, или [он] просто заблудился.
Г: Если преследовать просветительские цели, нужно читать о том, что нужно чистить зубы, руки мыть.
Притом что он [Оксимирон] сам когда-то обсирал мессианство в любом виде, говорил, что это полная ***** (чушь — прим. «Бумаги») . То есть Оксимирон в 18 лет больше шарил, чем сейчас.
З: Про него можно сказать, что он не плохой человек, а слабый, и реальность победила его. Мне кажется, все должны помнить это: что, ***** (черт возьми — прим. «Бумаги»), [я] могу тоже ********* (сойти с ума — прим. «Бумаги»). Никто же не бог и не знает, как его накроет завтра.
— Как вы представляете себе своего слушателя?
Г: Я стараюсь вообще не представлять себе слушателя. В момент, когда начинаешь представлять себе слушателя, и становишься Оксимироном. Когда думаешь, что есть некое твое влияние на кого-то. «Вот я напишу строчку, и кто-то что-то поймет». Это враг антихайпа и есть.
— Человек, который пишет для слушателя?
Г: Да.
